Снежная ночь

      Воздушные хлопья снега кружили в воздухе и медленно падали на землю, оседая на оледеневших стеблях белым порошком. Через начищенное стекло я смотрел на стоянку с одним автомобилем Эрвина. Холодный ветер гонял по асфальту снег, словно песок, рассыпая его по всей стоянке. Одинокие фонари освещали пустые парковочные места. Была глубокая ночь, а мы с Эрвином сидели в закусочной, которая находилась в получасе езды от города. Закусочная одиноко стояла, прилегая к главной дороге с редко проезжающими машинами. Она была окружена бескрайним полем и холодным океаном, на поверхности которого плавали белые обломки льда. Сюда время от времени заглядывали уставшие водители по пути в город. Но ночью здесь практически никого не было. Я выпрямился и посмотрел за стойку. Официантка в белом переднике что-то черкала ручкой по бумаге и с отстраненным видом оборачивалась на кухню. Позади неё шипело масло, и запах жареной картошки фри распространялся по всему кафе. У стены сидел мужчина в темном пальто. Уставившись в стол, он не спеша потягивал напиток из чашки. Прямо позади Эрвина, через пару столов от нас, сидела женщина. И я слышал, как она тихо звенела вилкой, ударяя ею о тарелку. Музыка в кафе играла очень тихо, нагоняя ещё большую грусть. И мне казалось, что из-за этой тишины я слышал шум волн с другой стороны дороги. Слышал, как они врезались в берег, накатывая на песок. Слышал скрежет от ударяющихся друг о друга льдин. Я глубоко вздохнул через нос и, задержав на секунду дыхание, медленно выдохнул. Спустившись по спинке сидения вниз, я отковырнул вилкой кусок вишневого пирога у себя с тарелки и, отправив кусок себе в рот, посмотрел на Эрвина, сидящего напротив меня. Он так и просидел все время в пальто, не снимая его. Он читал газету, внимательно вглядываясь в эти длинные строки печатных черных букв на смятой бумаге. Его стакан давно опустел, и тарелка была пуста, а я всё сидел и ковырял вилкой один кусок пирога. Это был вкусный пирог, сахарная пудра таяла у меня на языке, а во рту приятно отдавало кислинкой от вишневых ягод. Я бы просидел здесь и до утра, просто чтобы побыть рядом с ним. Я мог сидеть и молчать, наблюдая за ним. Мне было все равно, чем бы мы занимались, я просто хотел быть рядом.       Мы приезжали в это кафе ночью. Уезжали дальше от города, чтобы никто не мог видеть нас вместе. Сидели здесь подолгу просто так, разбавляя наши обычные ночи, что мы проводили в кровати, этими поездками. Бродили с ним по пустынным пляжам, где волны смешивались с арктическими порывами ветра, от которого было больно дышать. Будто бы осколки льда карябали носовые пазухи. Бродили с ним по пустым улицам близлежащих городов или сел. Прятались от чужих взглядов в еловых лесах. Когда лицо покалывало от мороза, и колючие ветки били по моему пуховику, когда мы шли по хрустящему снегу. А потом всегда отогревались горячим чаем, сидя напротив друг друга в кофейне или у него дома, под теплым пуховым одеялом. Я потянул рукава свитера вниз, скрывая свои руки, и, обхватив пальцами еще не остывшую чашку чая с бергамотом, сделал пару глотков, вновь устремляя свой взгляд в окно.       Когда мы только переехали, я часто гулял один. Бесцельно бродил по городу, а иногда выходил за его черту. Вышагивал по замерзшей траве рядом с главной дорогой, щурясь от света фар проезжающих автомобилей. Шум машин, пронизывающий ветер, задувавший мне за шарф, и я. Тогда я много думал об Эрвине, после нашей первой встречи, когда он показал мне северное сияние. Думал о нем на его парах в аудитории, смотря на него, когда он писал мелом на доске. Думал даже тогда, когда шел по заснеженной траве, ловя на своем лице свет от редких фонарей и блики от проезжающих мимо машин.       В тот день я жутко замерз, а мой организм был не подготовлен к таким холодам, как и моя одежда. В каком-то кафе я выпил глинтвейна, чтобы согреться, и сразу же пошел домой, той же дорогой. Ближе к ночи проезжающие машины все реже мелькали, и мне становилось не по себе. Все-таки это был чужой город. А я шел один, кутаясь в шарф, пуская клубы пара изо рта. Фонари один за другим начали гаснуть, а холодный ветер завыл еще сильнее, закручивая вихри снега. Задрав голову вверх, я увидел, что на небе начали появляться яркие полосы фиолетовых и зеленых цветов. Казалось, звезды вслед за фонарями потухали, падая с небес и искрясь, оставляя за собой шлейф, как от падающих комет. На губах всё ещё оставался сладковатый вкус глинтвейна, и на секунду мне показалось, что я много выпил и мне всё это мерещится. Мне казалось, что как только вкус ягодного вина выветрится, я просто упаду и замерзну посреди дороги, так и не добравшись до города. Свет позади меня осветил темный участок спереди, отбросив на снег мою тень. Повернув голову в сторону света, я приник рукой к шарфу, плотнее прижав его ко рту. Я щурился от яркого света фар и выдыхал пар, от которого на шерсти шарфа появлялся иней. Темный и громоздкий джип остановился рядом со мной, и из приоткрывшейся двери я увидел Эрвина. Он подался вперед на пассажирское сидение, держась за ручку двери. - Леви? - Да, это я, - сказал я, уставившись на него. - Что ты делаешь ночью вдали от города? - Гуляю. - Ты замерз? - Если честно, да. Эрвин смотрел на меня, хмурясь, и выдержав паузу, спросил: - Может, тебя подвезти до дома? Я быстро закивал головой. Когда он прислонился спиной к своему сидению, я залез в его машину и, закрыв дверь, устроился на теплом сидении. Он тронулся с места, пощелкав кнопками на панели, и мой зад сразу же начал отогреваться. Стало очень тепло, даже жарко. Я опустил шарф, убирая его ото рта. Мы ехали в каком-то неловком молчании, а меня начинало постепенно развозить. Обычно на вечеринках я пил только пиво, но, похоже на севере здешние напитки отличались своей крепостью. - Где ты живешь? – спросил Эрвин, нарушив тишину. - Я не могу поехать домой, - тихо ответил я, пряча лицо в меховом воротнике куртки. Эрвин немного сбавил скорость, и, не отрывая взгляда от дороги, спросил: - Почему? У тебя что-то случилось? - Меня развезло. Я выпил немного глинтвейна, чтобы согреться по пути домой. - И что? Почему ты не можешь поехать домой? - Дома будут расспрашивать, почему я так долго гулял и где был. Если еще увидят, что меня развезло, так мама устроит истерику. Не хочется ее расстраивать. - Переехал в другой штат и решил оторваться? – спросил он, усмехнувшись. – И что ты предлагаешь мне с тобой делать? Я же не могу бросить тебя замерзать на улице. Может, снять тебе номер в хостеле? Или подкинуть к какому-нибудь другу? - У меня нет друзей, - ответил я, смотря в окно, на мелькающие столбы и на шлейф ярких цветных полос на небе, тянущихся к горам. - Леви, ты до сих пор не завел себе друзей? Ладно, а что насчет хостела? - Нет. - Тогда я даже не знаю. Огни города начали появляться на горизонте, где-то вдалеке послышался собачий лай. Мы замолчали, и салон автомобиля опять погрузился в тишину. Лишь звук мелких камней под колесами машины и ревущий мотор. - Я могу предложить тебе диван в своем доме. Хотя, мне эта идея самому не нравится, но я даже не знаю, что еще придумать. - Да, спасибо, - сказал я, мотнув головой.       Дома у Эрвина он отпаивал меня горячим чаем. Он расстелил диван в своей комнате и даже дал чистую футболку для сна. А с его заднего двора открывался потрясающий вид на заснеженные горы и на озеро вдалеке. Он стоял в открытых дверях с горячей чашкой чая, от которой шел пар, и, подозвав меня, указал пальцем на разноцветное небо. Я смотрел на него и вспоминал нашу первую встречу, свой первый день в этом городе, когда встретил его одиноко стоящего на стоянке. Когда морозный воздух обволакивал улицы, а небо переливалось, смешиваясь красками. Мы стояли вдвоем и смотрели ввысь, как сейчас. Потом я попросил его нагнуться, будто бы хотел поведать ему на ухо свою тайну. Но вместо этого я прижался своими губами к его, и, замерев, поцеловал. Неумело и неловко. Отстранившись, он посмотрел мне в глаза и, ничего не сказав, продолжил пить свой горячий чай. Когда мы легли спать, а с улицы доносилось пение ночных птиц, я тихо вылез из-под одеяла и, встав с дивана, подошел к его кровати, залезая в нее. Жавшись к его теплому телу, я дотрагивался своими дрожащими пальцами до его груди. Моя голова полностью очистилась от алкогольного марева, но сейчас всё было будто бы в тумане от своих же действий, телодвижений. Было жарко от нашего горячего дыхания и касаний. Он говорил, что мне не стоит этого делать, что это от недостатка общения и что скоро я найду себе друзей и мне не будет так одиноко на новом месте. Он говорил, что я хороший и умный мальчик и что мне не стоит об этом даже думать. Он сказал, что он не тот, к кому стоит тянуться. Но было уже поздно. Проведенная вместе ночь тянулась так долго. Сладостно и очень медленно. Мне было стыдно за свои пошлые стоны в чужой кровати. Мне было стыдно и хорошо. Его широкие ладони притрагивались к каждому участку моей обнаженной кожи, обжигая. А я лишь стонал, тая под его прикосновениями. Я был полностью его и еще ни разу ни пожалел об этом. Я был его. На следующее утро, я проснулся один в кровати, а когда зашел на кухню, он, как ни в чем не бывало, что-то рассказывал мне про утренние новости. Он коротко поцеловал меня в губы и усадил завтракать. Я начал приходить к нему почти каждый день, а в универе на его парах меня мучил стыд, и я боялся посмотреть ему в глаза. Но ночью это проходило. Я выдумал себе несуществующую девушку, которая была моим спасением перед родителями на вопросы о том, где я так часто пропадаю. Так нелепо и неловко начались мои отношения с преподавателем литературы. В таком странном городе, с белоснежными горами и разноцветным небом, на улицах которого заледеневший воздух застыл навечно.       Свет фонаря на стоянке замигал и резко потух. А снег всё падал, накрывая собой траву и дорогу. Не отрываясь от окна, я покосился на Эрвина, который уже внимательно наблюдал за мной. - Что? – неожиданно спросил он, убирая газету. - Снег пошел, - сказал я. - Вижу. Он встал из-за стола, поправляя пальто, и, скрутив газету, направился в сторону стойки, к официантке. Пока он расплачивался за наше ночное чаепитие, я отправил в рот последний кусок остывшего пирога, ощущая на языке кисло-сладкий вкус вишни в сиропе. Когда он подошел ко мне, я уже застегивал на кнопки свою куртку. Тогда он встал передо мной и потянул язычок молнии вверх. Молния зацепилась за какую-ту нитку, и он, резко дернув, прищемил мне подбородок. Я зашипел, потирая подбородок рукой, недовольно смотря на него снизу вверх. - Прости, - прошептал он, улыбнувшись. Мы вышли из кафе, оставляя одиноких людей заведения. Ветер стих, а снег медленно падал, оседая на наших волосах. Я закрыл глаза, подставляя свое лицо белым снежинкам и носом вдыхая свежий воздух с океана. Открыв глаза, я увидел, что Эрвин тянется ко мне согнутым пальцем. Он мазнул костяшкой пальца по моим губам и, отведя руку в сторону, показал мне красный сироп, оставшийся от моего пирога. Я ухмыльнулся и, проследив за его движением, изумился. Не найдя обо что вытереть сироп, он коснулся своих губ пальцем, слизывая его. Мы плелись в сторону машины, разметая невесомый снег под своими ногами. Эрвин дошел со мной до пассажирского места и, открыв мне дверь, дождался, пока я сяду, а потом потянулся за сигаретами на бардачке. Включив обогрев сидений, он прикрыл за мной дверь и встал у капота автомобиля. Чиркнув зажигалкой, он закурил. Удобней устроившись на сидении, я начал крутить радио. Поймав спокойную мелодию, я вжался в кресло, и, накинув капюшон, начал следить за Эрвином. Он стоял, не двигаясь, пуская кольца дыма в воздух. Снежинки оседали на его ресницах и бровях, тая. Проведя рукой по волосам, он стряхнул снег на свое черное пальто. Свет от тусклых фонарей падал на него, обрамляя его профиль, а срывающийся дым с его губ рассевался в воздухе. Мои глаза медленно закрывались, и Эрвин начал растворяться в дыму, исчезая в темноте.