Лисий час

На смену лету приходит зима. Это вечность. В моем городе нет осени и весны – одни только зимы, и изредка жаркое лето прерывает снежный ход. Здесь всегда пыльно, а небеса припудрены солнечными лучами, и даже в разгар лета тут прохладно. Здесь правят лисы. Я встретил лис давно, но никак не мог понять, кто они и почему сидят на воротах моего храма. Бабушка, которая воспитывала меня, любила рассказывать старинные легенды о них – но даже тогда я понимал, она ошибается. Не было сказок о маисовых лепешках и лисах, укравших их. Не было лис, обращающихся в женщин. Не было и лунных лисиц на небесах. Были лисы – и все то, что люди знали о них, неправда. Были люди – и лисы знали о них все. Бронзовая лиса сидела на ступеньках храма – ее подарил префектуре господин мэр. Старушки в праздничных кимоно и молодые девушки клали к ее ногам живые цветы – но лисица не соскакивала со своего помоста и не бежала прочь, взметая хвостом снежные или пыльные – в зависимости от времени года – бури. Я знал причину – я один знал ее. Лисы просто не хотели говорить со старушками и юными невестами. Лисам просто нечего было им сказать. И цветы им были не к лицу. Я тоже подходил к бронзовой лисе – и однажды она кивнула мне. Но когда я сказал об этом бабушке, она испуганно одернула меня и торопливо рассказала мне две или три сказки из своего детства. Больше я никогда и ни с кем не говорил о том, что видел. Не говорил о лисах. *** А что вы знаете о лисах? Ничего? Но даже это – не все. Лисы приходили ко мне во сне – но когда я просыпался они не уходили. Сидели на краю футона, пощипывая меня за голые ноги, могли перекусить их играючи, но жалели. Я был ребенком. Лисы ели со мной, когда я оставался в доме один. Бабушка работала, потом начала болеть, а потом умерла – и лисы стали приходить еще чаще. Однажды, когда я проснулся, большие черные лисы играли на разложенном для просушки ковре, пытаясь поймать солнечных зайчиков. Я кивнул им, и они не испугались, но и не ответили – у меня ведь не было такого хвоста и ушей тоже не было. Лисы всегда подчеркивали – и я был с ними согласен – мы, дети рода человеческого, никогда не станем лисами и не приблизимся к ним, если они того сами не захотят. Поэтому остаток дня я провел в постели, чтобы не потревожить их игру. Ночью черные лисы ушли. Я остался один. Я и много позже оставался один – с ворот нашего храма кто-то, невидимый, но злой, украл фигурку лисы, оставив только сундук с золотом, на котором она сидела. Я плакал, когда проходил мимо – мне золото не было мило без точеной фигурки лисы, без защитника города. Проходило лето, но лисы больше не приходили ни в храм, ни поиграть с моим солнцем. На могиле моей бабушки появилась черная плесень. Потом – зеленый мох. И – снег. Это вечность, потому что в моей городе нет осени. Я издалека увидел ее, сидящую на каменных грядах, неподалеку от главного моста, разделяющего мой город с большим миром. Она сидела чинно и осторожно, как не сидели бы лисы. Ей стоило разведать обстановку и оскалиться, но она не боялась меня. Мы поздоровались. - Хорошая погода, - сказала она, кивая мне рыжим хвостом. – Ты выглядишь не так, как раньше. - Я был болен и повзрослел, - ответил я неловко, мне теперь не пять и не двадцать пять. - Я знаю, - она соскочила с камня и встала передо мной. – Человеческая жизнь коротка, правда? Я не ем маисовых лепешек, потому что их едите вы. И на луне я никогда не буду, потому что она принадлежит вам. Но зато ты умрешь, а я останусь. И эти места больше мои, чем твои, твоего деда или твоего отца. Я думал, что ответить, потому что у меня никогда не было ни деда, ни отца – и маис в наших краях не растет вовсе. Она прочла мое молчание, подергала кончиком носа – и повела меня за собой. Наступало время лис. И шли мы не в храм. *** Когда зима должна была кончиться, снова поднялась метель. Я спал прямо у огня, потому что было невыносимо холодно, она же ушла однажды и не вернулась больше. Мне показалось, что там, куда ушла лисица, живут черные лисы, играющие с солнцем, и бронзовые лисы, стерегущие храм. Туда мне, человеку, хода не было. И я готов был согласиться с этим. Вернулась она лишь когда я умирал – и внук мой слушал рассказы моей бабушки, лежа на коленях у своей беременной матери. У моего внука были рыжие волосы. И черные глаза. Он напоминал мне нарисованную детской рукой лисичку. И совсем не напоминал мне меня. - Зима кончилась, - сказала она, ежась от летнего зноя. – Здесь всегда было пыльно, снежно-пыльно и изредка – солнечно-пыльно. Бегония цветет на окнах у старушек, и они достают свои нарядные кимоно, чтобы украсить памятник цветами. Там красиво. Детям лучше там, чем в доме. Она говорила спокойно, но голос ее дрожал. Я понял – она следила за моей жизнь между делом, но жизнь моя была столь коротка, что интереса у нее она не вызвала. Я никогда не знал лис по-настоящему – но и они меня тоже. Я мало и быстро жил. Промелькнул бесцветной молнией, растворился в пыли и снегу. Я не запомнился, как не запомнился тот сундук с золотом, на котором должна была сидеть лиса. Я не запомнился, как не запомнился старый храм – последняя зима завалила его снегом и разрушила его ворота. Я не запомнился – и внук мой испуганно прижался к моей груди. Он, плоть от плоти моей, слышал лис, но не видел их, обреченный верить в сказки моей бабушки. Я погладил его по голове на прощание. Лиса уже ждала меня на пороге. Мы шли рядом, но молчали, ибо слишком мало общего было у нас с ней. Зной спадал – и листья начинали темнеть от предчувствия снега, от приближающихся холодов – а может, это черные лисы раскрасили их своим солнцем… Останки храма остывали под сенью лип. Густо разросшаяся бегония украсила бронзового лиса побегами – он не был против, он был мертв. Я шел за невидимыми лисами – мой внук оставался в городе, где нет осени или весны – одни только зимы. Наступало время лис.