Белая шкура, синие пламя

Когда – то давно Магнус покупал эту шкуру с одной единственной целью: положить себе под ноги в коридоре, ничем другим эта шкурка белого медведя его никак не привлекала. Красивая – да, массивная – да, без огромной клыкастой пасти – да. Обычно, просто и со вкусом. Когда – то давно Верховный Маг Бруклина, барабанная дробь и фейерверки, купил эту шкуру с одной единственно правильной целью: топтать её ногами и иногда позволять Председателю Мяо царапать её. Когда – то давно Бейн купил чертову белую шкуру у простого охотника на медведей, которому помогал избавиться от порчи, эти глупые примитивные все ещё верят в порчу, и сглаз – верх идиотизма. Но это было когда – то давно, может неделю назад, может месяц, а может и несколько лет. Сейчас же эта шкура собиралась послужить другой цели, самой лучшей цели, которая только и могла у неё быть: соблазнению маленьких горьких нефилимов. - Знаешь, я не понимаю, - голос Алека звучит слишком громко в этом полумраке, для мага, и темноте, для самого охотника, - зачем мы сидим в твоем коридоре в полной темноте на какой – то шкуре. Магнус усмехается, но не отвечает. Знает, если начнет рассказывать об обострении шестых чувств, удовольствии и экстазе – Алек сбежит, даже не попробовав такое вкусное занятие, как любовь в темноте. И именно вкусное, и именно любовь: потому что будь это просто секс, маг не стал бы так осквернять шкуру, а сделал всё банально: осквернил постельное белье и выкинул его утром в мусор. Они сидят очень близко: слишком близко, по мнению Алека, недостаточно близко, по мнению Магнуса. Здесь нет громких званий, имен – есть только двое «людей», в кавычках, которые доверяют друг другу – на это Бейн очень надеется. Потому что одно дело краснеть и смущаться, когда самый сексуальный маг города, это сказано про себя и даже под пытками в таких словах Лайтвуд не признается, раздевает тебя на кровати: там светло, там можно играть на публику, даже в лице одного человека. И совсем другое дело здесь и сейчас: темно, только чувства, только эмоции – нельзя спрятаться, нельзя сделать вид, что не помнишь всего этого утром. - Расслабься, мой горький нефилим. Магнус шепчет, Магнус ведет пальцами по плечам Алека, Магнус целует губы, мягко, еле касаясь, Магнус вспыхивает кошачьими глазами, впиваясь в голубые моря Лайтвуда – и это всё, ради чего Алек терпит такой страх быть отвергнутым и быть плохим в постели. - Горький? Алек рассеяно шепчет, пытаясь понять, почему сегодня он горький, а не сладкий, как было всегда, и Бейн этим пользуется: впивается губами в губы, скользит языком в рот, обводит кромку зубов Алека, а потом обвивает его язык своим и сосет. Он знает, какие мысли это вызовет у нефилима, и стонет сам, стоит Алеку понять, на что так упорно намекает сейчас Магнус. Стон Алека – это не музыка для ушей мага, но это именно тот болезненный, всхлипывающий звук, который звучит, как выстрел в самое сердце. Бейн теряет терпение: толкает Алека вниз, заставляя лечь на эту чертову шкуру. Черные волосы контрастом сливаются с белой шкурой – Бейн не сдерживает восхищения, наклоняясь и целуя их, словно голодный, которому только что дали лучшую ножку курочки – Магнус безумно любит курочку. - Ты издеваешься! Алек шипит, но не может не смеяться. Это смешно, всегда смешно первые пару минут, пока Магнус развлекается на свой лад. Потом соблазнительно, горячо и мокро – но сначала это смешно, всегда смешно, всегда расслабляюще, как будто маг делает это специально, чтобы настроить Лайтвуда на нужный лад. Но ведь это не благородно, Бейн с ним бы так не сделал. Так думает Лайтвуд. Маг же просто целует его волосы, думая, что он не благородный, что он всегда делает это специально, и что если Алек сейчас же не заметит, как Магнус трется об него далеко не фонариком – то Бейн сорвется, и плевать, он хотел на смущение своего голубоглазого мальчика. Да, теперь своего, и пусть один заносчивый сукин сын умоется своими блондинистыми волосами: он упустил главное чудо своей жизни, и теперь уже назад его не получит. - Ревнуешь… Алек шепчет, прикрыв глаза и откидывая голову назад. Магнус лишь хмыкает, соскальзывая губами на шею своего глупого нефилимчика, который иногда угадывает. Магнус скользит губами по шеи нефилима, проводит языком по каждой отметине, каждой маленькой черте руны, по ключицам, облизывая и всасывая их – Алек шипит и стонет, и нет лучше звуков в этом мире. - Ставишь метки… Алек снова шепчет, когда можно выдавить хоть слово, но магу этого не хочется. Сейчас не должно быть лишних слов, лишь стоны, и Бейн знает самый эффективный способ заставить молчать этого маленького защитника мира – поцелуй. Маг набрасывается на губы Алека, кусает их, царапает, и делает это снова и снова, пока голубые глаза не вспыхивают и не закатываются, пока по телу Алека не бежит дрожь из стонов, пока золотой зрачок не вспыхивает удовольствием. Арфа куда нежнее этих стонов, но это в реальности примитивных: в реальности мага лишь эти всхлипы могут быть выше всяких похвал. - Помолчи. Магнус молит, но приказывает. Любое его слово это приказ для Лайтвуда, но тот не перечит – ему хорошо, и пусть утром будет стыдно, но это будет утро. В темноте не видно искусанных красных губ, не видно горящих глаз, но это и не нужно: хватает возбужденного дыхания, вздымания груди, дрожи пальцев и чертовых долгих стонов – Верховный Маг Бруклина, здесь не помешает чуточку пафоса, обожает такие стоны и жутко их ревнует, даже к шкуре. - Ты такая блядь, Лайтвуд. Это должно прозвучать, как оскорбление. Это должно обидеть. Это должно разочаровать. Но это не так. Когда это произносит Бейн, когда он произносит это, целуя тело Алека, стягивая с него ненавистную рубашку, отрывая пуговицы, разрывая швы. Маг прикасается обжигающими губами к каждой руне, оставляет фиолетовые метки по всему телу, прокусывая кожу до крови и легкой боли – это звучит словно молитва, словно заклинание, которое разрушает последнюю стеснительность нефилима. Магнус стонет в восхищении, смотря, как Алек начинает стягивать с него штаны – предусмотрительно, маг не думал одевать что-либо кроме них – как борется с ремнем, как жадно облизывает губы – кошачий взгляд видит всё – и не может сдержать себя. Пальцы впиваются в нежную кожу шеи, заставляя поднять голову, губы касаются губ и шепчут, самым развратным и пошлым, тут уже Лайтвуд готов подписаться под каждым словом в сотнях экземпляров, голосом: - Моя очередь, мой горький мальчик… Алек не думает, почему его очередь, почему горький, почему мальчик, лишь стонет: - Твой… Сходя с ума от одного взгляда кошачьих глаз. Руки безвольно падают, тело подчиняется, разум позволяет управлять собой: Алек ложиться на шкуры и закрывает глаза. Магнус не говорил о чувствах, но они уже три дня подряд рассуждали о минетах в темноте – Алек вечно краснел – потом говорили об обострении чувств осязания и слуха, а после это – Алек не глупый, он всё понимает, и ему этого хочется. Возможно, да, сейчас он действительно блядь. - Хватит думать. Магнус приказывает голосом, но его губы приказывают лучше, а его пальцы заставляют замереть перед ожиданием наслаждения: звук петельки и пуговицы, визжание ширинки, дерганье ткани, а потом прохладный воздух, жаркое дыхание и губы, которые вбирают в себя возбужденную головку, слизывая первые капли напряжения. - Бейн! Это крик, не стон, не всхлип, не просьба – просто крик наслаждения, и это лучшее, что Маг Бруклина, минутка восхищения собой, что он слышал за последние восемь сотен лет. И маг жаден до этих криков. Ревнив и жаден. Его губы скользят по головке члена – Магнус любит это слово, не смущаясь его – собирая ними каплями соленовато-горькой жидкости. Именно поэтому Алек горький – потому что одно из лучших вещей в нём имеет очень горький вкус. Божественно горький вкус. Язык мага обводит по краю головку, проводит по стволу, облизывает уздечку, а потом рисует узоры на выпуклых венах этого члена. Да, это не конфетка, как пишут в лучших любовных романах. Это не сладкий леденец – это член, чертов мужской член: и это то, что Магнус любит. Магнус сверкает глазами, когда ведет юрким язычком по головке, обводя её по кругу и слизывая всё новые и новые капли наслаждения. Его губы пухнут и краснеют, от вечного заглатывания лишь верхушки, он становиться похожим на самого развратного в мире мага, хотя что скрывать, он такой и есть. Бейн издевается, измывается над Лайтвудом: не берет в рот, не сосет, хотя несколько раз Алек уже дергался, но Магнусу этого мало. Мало криков, мало всхлипываний, мало того, что его нефилим вцепился руками в белую шкуру, что его пальцы побелели, что он выгибается под немыслимыми углами, стараясь войти глубже в рот Бейна. Ему мало. Он ждет стонов и мольбы. И как всегда дожидается. - Пожалуйста… Алек стонет, кусая губы, цепляясь пальцами волосы Магнуса, пытаясь наклонить его голову – но нет, маг очень упорный, он хочет кульминации. - Пожалуйста, Магнус… прошу тебя… Магнус не отвечает, лишь продолжает измываться, лишь облизывать, иногда покусывать, но ничего сверх меры – нет, ещё не кульминация. - Ох, черт! Я хочу кончить, слышишь меня! Алек кричит, рычит, но не может сделать большего, потому что он знает эту чертову игру: ему показали её еще первый раз, когда он остался здесь, захотев простую плату за спасение жизни. И вот он платит. И эта плата ему чертовски нравится. - Что ты хочешь? Это не издевательство, чтобы бы там себе не думал маленький нефилимчик, это лишь большее удовольствие, и пусть не врет себе – сейчас, здесь, без одежды, с искусанными губами, замутнённым взглядом и тяжелым дыханием он меньше всего похож на приличного малыша, которому не нравятся такие заминки. - Кончитьььь… Крик переходит в стон, потому что Магнус уже не может ждать. Крик сливается с губами, которые не облизывают, не играют, а нападают, атакуют и сосут. Теперь это как в самых пошлых романах: сосать леденец, только с горечью кофе. Магнус никогда не думал, что привычки могут влиять так на вкус кожи, на аромат, на отношение: но Алек каждое утро пьет у него чертов черный кофе – и это рушит крышу, потому что его наслаждение такого же горького, впервые приятного вкуса. Ощущение сносят границы и рамки, Магнус знает, даже случись сейчас нападение демонов, он бы не оторвался, а Алек знает, что пусть тут появиться даже весь Конклав – ничего бы не изменилось, он бы послал их к черту… к Валентину, можно даже уточнить. Проблем больше нет. Смеха больше нет. Есть ли пошлость, и то самое чувство, которое приходит всегда: мокро и горячо! Его рот мокрый и горячий, именно настолько, насколько это необходимо. И Алек готов дать ему приз за лучший минет в мире, назвать его сотни раз Верховным Магом Бруклина, сотни раз сказать, что он лучший… Но сейчас он не может, потому что Магнусу все равно: его волнуют лишь крики, лишь стоны и всхлипы, и лишь мысль о том, как скоро он попробует на вкус всего Алека. Бейн сосет сильно, яростно, абсолютно неаккуратно, покусывая, зализывая укусы, засасывая член так глубоко, как это возможно – и это действует: Лайтвуд перестает сдерживаться, и нет никакого взрыва на двоих, есть лишь экстаз, крик и тяжелый выдох опустошения и наслаждения. Тело не подчиняется Алеку, разум опустошен, Лайтвуд уверен, что спроси его основы драки с демонами – он не вспомнит, единственное, что он помнит – это себя, здесь и сейчас, расслабленные мышцы, пустую голову и довольную физиономию Бейна. - Ревнуешь… Алек облизывается, зная, что злит мага, зная, что ему за это платить – но сейчас он любит плату. Магнус улыбается: его маленький нефилимчик почти научился правильно играть в такие игры… правда, он так и не научился понимать, с кем сражается. Нельзя победить своего учителя – никто никогда не побеждает. - Очень… Согласие один из способов шока, а улыбка – лучшее отвлечение. Бейн облизывается, смотря на это чудо, слизывает с губ последние капли горького вкуса – он же говорил Мяо, Лайтвуд будет кофейным – и касается губами губ Алека. Это нежность, помещённая на любовь к укусам у мага, это легкие касания, почти целомудрие, переходящие в страсть и желание. Это пальцы, которые сплетаются вместе, это реальность и магия, которая существует вместе с ними – это белая шкура и синие пламя искр, бегущих с пальцев Мага, связывающих их обоих… навечно, даже если Алек так не считает. Вот только Алек – не идиот, он знает эту магию, видит её в глазах Бейна, и отвечает, стискивая его ладони крепче и целуя нежнее… отдавая ему запах кофе, черного терпкого кофе… И плевать, что Алек не любит горечь, любит доливать молоко – все лишь дело в том, что это нравится Магнусу. Это сцена чувств, эмоций, отношений, которые давно зародились – так думает невольный шерстяной наблюдатель этой сцены, лежа на пороге гостиной, облизывая свои лапки и моргая умными глазами. Идиоты? – вероятно, весь вид кошачьей тушки выражает это упёртое убеждение. Влюблены ли? – очевидно, это Председатель Мяо готов повторить веским мяуканьем. - Твой кот смотрит на нас Алеку хотелось бы засмеяться, но Магнус не дает ему время на отвлечение. - Он просто, - укус нижней губы, - маленький извращенец. - Ты тоже. Алек все же смеется, Магнус прищуривает глаза и раздраженно шипит, как будто его оскорбили. Действительно, назвать Верховного Мага Бруклина, маленьким – вверх непочтения. - Нет, - Бейн надувает губки, - я – большой! А потом снова целует, и Алеку уже не до кота. Он слышит хлопок двери, недовольное мяуканье, а потом шепот, выбивающий почву из под лопаток: - А теперь перейдем к сладкому… Мерцают искры, гаснет свет, наступает теплая темнота – и дальше, уже личное… Глубоко личное.