Ducunt volentem fata, nolentem trahunt

Вы слышали поговорку, что желающего судьба милует, а нежелающего бьет по голове? Сказано прямо как про меня. Я всегда двигался против течения, и в этот раз поступил точно так же. Поэтому теперь моя голова невыносимо раскалывалась, будто внутри поселилось полчище драконов, слишком больших для проживания в человеческом черепе. Но страдания не пропали понапрасну, они даже принесли неожиданную пользу — из-за боли сознание прояснилось. Всем известно, что если ты чувствуешь боль, значит, ты еще жив, более того, если у тебя что-то болит — значит, ты все еще человек. А в последние годы я здорово сомневался в своей принадлежности к людскому роду. Я попытался двинуть пальцами, и они послушно дёрнулись. Хорошо, значит руки мне все еще подчинялись, они не были связаны или под заклинанием окаменения. Судя по ощущениям, я безвольно раскинулся на жестком, холодном ложе, локти были согнуты под неудобным углом, ноги затекли. Но радовало, что оба набора конечностей все еще оставались верны мне и послушно примыкали к телу. Обидно было бы, знаете ли, очнуться с одной рукой и ногой, или хуже того — вовсе без них. Слава Аластора Грюма, ходячего и матерящегося протеза, меня как-то не привлекала. Итак, мое многострадальное тело в порядке, и это хорошо, но палочка в ножнах отсутствует, и это плохо. Я открыл глаза, поморгал, закрыл, потер их рукой и снова открыл. Изощренные манипуляции абсолютно не помогли — все вокруг плыло, и в цельную картинку не складывалось. Нужны были очки, без них и собственные руки казались чужими. Я ощупал карманы мантии, пошарил ладонью на полу возле ложа, даже под койку сунулся, отчего пальцы сразу покрылись пылью и мелкой грязью, но очков нигде не было. — Вот, ребенок, держи, — раздался низкий, рычащий голос прямо над ухом, и у меня чуть сердце не выпрыгнуло. В помещении стояла такая тишина, что я пребывал в уверенности, что обретаюсь здесь в единственном числе. Но оказывается, все это время рядом со мной кто-то находился, затаившийся враг или друг по несчастью, пока неизвестно, но время обязательно покажет. Всегда показывало. Судя по всему, намерения у человека были добрые, раз даже очки вернул. Я нацепил на нос мой пропускной билет в мир зрячих и поглядел на неизвестного благодетеля. Тот вовсе не выглядел доброжелательным, как я по наивности предположил, напротив, казался кем-то вроде маггловского киношного изувера. Здоровый, весь в черной коже и заклепках, бугрится мышцами, благоухает трудовым потом. И со мной общаться явно не жаждет — отошел в другой конец помещения подальше от моей персоны и уселся в самом углу. В другом углу примостился второй сосед по комнате. Негр, то есть, афроамериканец. В моем представлении негры — все высокие и сильные, как Кингсли, этот же был мелкий и хлипкий, не негр, а так, заморенный негритенок. По поведению он казался наркоманом в ломке. Обхватил колени и качался туда-сюда, но неслышно, без всхлипов или бормотания, лишь глаза распахнул и смотрит в ужасе — точно неадекватен. Очевидно оба они здесь не по собственной воле. Что же это, черт возьми, за место? Стены серые, пол серый, койки серые, окон нет. Из всех украшений — обшарпанный унитаз в углу и посеребренные кресты на стенах. Зачем здесь кресты? Точно же не келья монастырская, в церковных заведениях, как правило, пол не заляпан окурками, плевками и другой не поддающейся идентификации грязи. Единственной зацепкой о предназначении помещения служила решетка вместо одной стены. Из-за этой решетки комната смотрелась бы тюремной камерой, если бы на прутьях не обнаружились дополнительные распятия. Такое количество религиозных символов на один квадратный метр, на мой вкус, все-таки явный перебор. Оскорбляет эстетические чувства, знаете ли, не вписывается в композицию и общий дизайн интерьера. Казалось бы, что Гарри Поттер, чурбан неотесанный, невоспитанный мальчик, выросший в чулане, может знать о дизайне, интерьере и прочих чуждых его духу словах? Но вы поживите пару лет, общаясь с Джинни, Гермионой и Флер, особенно с Флер, и еще не о таких категориях прекрасного узнаете. Но сейчас не время думать о девочках и о прекрасном — настало время выживать. Для начала стоило определиться, где я все-таки и как сюда попал? И самое главное, как вернуться домой? Мои сокамерники не проявляли излишней агрессии, но при этом все так же не спешили общаться и не смотрели на меня, поэтому я решил сам все разведать. Подошел вплотную к решетке и протянул руку к двери. — На твоем месте я не стал бы трогать прутья, ребенок, — бросил мне злодей в заклепках, — Они под напряжением. Я поспешно отдернул пальцы, и с изумлением воззрился на металлическую конструкцию, совершенно невинно отливающую темной матовой сталью. Ни проблеска, ни отсвета, бегущего по ней электричества, не было заметно. Может мужик разыгрывает меня? Я прислушался, и да, отметил низкий, едва уловимый гул напряжения, который, как я думал, исходил от лампочек на потолке. Оказалось, что вовсе не от них. Что ж, испытывать удачу я не хотел, поэтому сразу же отошел на два шага в сторону от прутьев. Не прельщает, знаете ли, перспектива превратиться в хорошо прожаренный стейк. От мысли о мясе в животе заурчало. Я последний раз глянул направо-налево за решетку: в обе стороны простирался темный безлюдный коридор, и вернулся на свою койку. ~оОо~ — Так, — обратился я к тому, кто не отказывался со мною поговорить, — не знаешь, где мы? А то что-то я позабыл. — Мозги отшибло так, что запамятовал? Такое бывает, особенно если по голове много бьют. Я глубокомысленно покачал предположительно травмированной частью тела и в ожидании продолжения уставился на своего визави. Тот нахмурился. — Вообще не понимаю, за каким чертом ты здесь торчишь. С каких это пор у нас детей сажают? Вот опять прозвучало странное — зовет меня ребенком. Дважды уже я пропустил прозвище мимо ушей, а на третий раз задумался. Я, конечно, выглядел едва на 17, но это не повод звать меня дитем неразумным. Все-таки семнадцать, это не десять, и не пять. Семнадцать — это совершеннолетний по меркам магического сообщества, и почти совершеннолетний — по законам магглов. Возраст для меня самая больная тема. После победы на Волдемортом я перестал стареть, совсем. И в двадцать, и в тридцать выглядел как в день победы, что безмерно меня огорчало, Джинни — ужасало, а магическое сообщество нервировало. Гермиона считала, что все из-за исчезнувшего из шрама хоркрукса, невыразимцы уверяли меня, что проблема в Дарах смерти, но абсолютно точно не знал никто. — Я совершеннолетний, — уточняю на всякий случай, чтобы между нами не было недоразумений. — По мне ты выглядишь как ребенок, но раз взрослый — тем хуже для тебя, ответишь по всем статьям, как говорится, — пожал плечами собеседник. — Так, где мы все-таки? — надавил я еще раз. Мой возраст — тема, кончено, увлекательная, но в данном случае она волнует меня гораздо меньше, чем обычно. — Понятно где — за решеткой, сам не видишь что ли? С таким-то нарядом, я думаю, ты не в первый раз тут. Мельком я оглядел одежду: форменная красная мантия мракоборца, темный френч, брюки, сапоги — ничего необычного. Конечно, не маггловский прикид, сразу видно, выделяются все эти узорные серебряные пуговицы, пряжки, застежки, но в целом ничего пугающего, и уж конечно за внешний вид в тюрьму не посылают. Кожа, заклепки и пирсинг моего собеседника выглядели гораздо большим вызовом морали, чем мой невинный внешний вид. Не говоря уже о почти полном отсутствии одежды у третьего постояльца. И не холодно же ему в одних трусах на каменном полу сидеть? Может одолжить ему мантию? А то отморозит еще себе самое ценное, а меня потом совесть мучить будет. — Так это маг… — чуть не сказал маггловская, но вовремя прикусил язык. — Это тюрьма? Где она находится? Надо было выяснить далеко ли я от дома, а потом действовать по обстоятельствам. Вызвать адвоката, позвонить другу? Что там полагается безвинно пострадавшим заключенным по маггловскому закону? По нашим законам узникам причиталась пара зуботычин и 5 капель веритасерума. И это в лучшем случае, если у мракоборца хорошее настроение. Да, знаете ли, есть причины, по которым я хочу уволиться из отдела.  — Не совсем тюрьма, мы в отделении полиции на Кларк-авеню. Должно быть недоумение отразилось на моем лице, потому что он уточнил. — Недалеко от Лаффайет-парк? В районе Мэдисон? Я все еще не понимал, и он добавил, с таким видом, словно его слова объясняли все: — Мы в Сент-Луисе, ребенок, улавливаешь? Видно крепко тебя приложило. — Во Франции, что ли? — уточнил я. География — не моя сильная сторона, все мои познания в этой сфере ограничены тем, что нам давали в начальной школе, хорошо хоть Англию могу на карте указать. Зато я в состоянии перечислить все созвездия, туманности и черные дыры над головой, хотя не слишком-то много пользы от астрономии в тюрьме. Мой невольный собеседник смотрел на меня со смесью жалости и брезгливости, вроде как на доброго, но недалекого племянничка. Из тех, кого и послать не пошлешь, и выслушивать тяжело. — Сент-Луис, парень, находится в Америке, в штате Миссури. Тут еще Миссисипи недалеко, это река, слыхал о такой? Вы разве в школе не проходили? Я изумленно покачал головой. Ну как, как меня могло занести через всю Атлантику, черт знает куда? В какой-то провинциальный городишко на среднем западе Штатов? Миссисипи я вполне представлял себе на карте, все-таки самая большая река в Северной Америке. Не совсем же я неуч, голубые линии на атласе разглядеть могу. Я напряг память, пытаясь восстановить последовательность событий, приведших меня к текущему и во всех смыслах скверному положению. Память отзывалась неохотно, голова болела, и от мысленных усилий заломило в висках. Помнится, сегодня (или это было вчера? Позавчера?) я сопровождал министра магии Кингсли Бруствера на встречу с достопочтенным Премьер-министром Великобритании Джеймсом Гордоном. От того на мне и форменная мантия, и шелковый платок на шее, булавка, запонки — я был одет чин по чину, как полагается. Мы с Кингсли оба решили, что мое присутствие на встрече послужит залогом успеха. Несмотря на то, что со времен войны прошло уже почти десять лет, тут и там все еще случались нападения Упивающихся, а также их подражателей и последователей, а то и просто сочувствующих идеям расовой чистоты. Впрочем, с каждым годом нападения происходили все реже, и многие мирные жители уже уверовали в то, что страшное прошлое осталось позади. Тем не менее, мое имя было в газетах и на устах, и даже в маггловском министерстве меня хорошо знали. Я точно помнил, что с министром мы встретились, помню, как он пожимал мне руку, помню, как холодно было в кабинете, но больше в памяти ничего не всплывало. Меня заколдовали? Я надрался на банкете? На нас напали Упивающиеся? Не помню, в голове пустота, воспоминания обрывались очень грубо, как будто на мне долго практиковали Обливиэйт. Почему я именно у магглов и именно в Америке, когда по всем статьям должен находиться в руках английских магов? И почему меня до сих пор не вытащили? Уж о том, что я собирался на встречу с маггловским премьером, знали не только все мои друзья и родные, но и весь наш отдел. Если на встречах такого уровня хоть что-то идет не по плану — на ушах стоят все. Для того собственно и существуют люди вроде меня: защищать политиков, охранять общественный покой. «От таких, как ты» — добавил внутренний голос, но я проигнорировал его. Охранять других от себя самого — вот еще придурь, для начала не мешало бы спасти себя от окружающих. ~оОо~ Пока я придавался размышлениям о перипетиях судьбы, за порогом нашей камеры вспыхнул свет, и обозначилось кое-какое шевеление. Я приподнялся на локте с койки и увидел двух полицейских, которые отпирали дверь. Довольно споро они подхватили наркомана под руки, щелкнули наручниками и проворно поволокли его наружу. Тот даже не сопротивлялся. — Господа, — воскликнул я и вскочил на ноги. Должно быть движение вышло чересчур резким, потому что полицейские бросили свою жертву и наставили оружие на меня. Закричали что-то про руки и про то, чтобы я отошел к стене. Тотчас же в поле зрения нарисовался дополнительный конвой: еще три человека подкрепления. Они всегда что ли такими толпами ходят? Я умиротворяюще сделал два шага назад, поднял руки, как они просили, и продолжил: — Господа полицейские, должно быть, произошло какое-то недоразумение. Могу я поговорить с вашими старшими? Уверен, мы сможем все уладить. Мужчина-полицейский опустил пистолет, но не стал убирать его в кобуру. Оглядел меня пристально с ног до головы, хмыкнул и сказал: — Очухался значит? Крепкий какой, а по виду и не скажешь. За тобой придут, когда время настанет, а до тех пор сиди тихо и не выеживайся. С этими ободряющими словами они с напарником вновь принялись за того скорбного малого в трусах, не обращая более никакого внимания на мои попытки наладить контакт. Пришлось сесть обратно на койку и притвориться, будто тотальный игнор со стороны власть предержащих меня совершенно не беспокоит. Вроде полицейские должны защищать честных граждан, а тем более почти что коллег, так какого черта я торчу здесь, а не ужинаю сейчас вместе с Джинни и детьми дома в столовой? В животе опять заурчало, и я потер ноющее место. Голод — вот что самое худшее, боль терпеть можно, голод — нет. Тяжелое детство сказывается, постарались все-таки Дурсли испортить мне не только первые десять лет, но и все остальные годы жизни. Впрочем, ждать пришлось недолго. Минут через двадцать, если судить по моим внутренним часам, а без палочки ни по каким другим часам я больше судить не мог, вернулись полисмены, но уже другие. Точнее основной состав остался прежним, но возглавляло их новое лицо — персона захватывающего роста и внешности. Огромный, широченный в плечах, стрижен по-армейски. Он ступал широко и гордо, и все его присутствие говорило о том, что здесь его вотчина, его царство, и он тут хозяин. Мой сокамерник на фоне местного начальника перестал смотреться здоровяком, наоборот как-то съежился, вдвинулся в стену, будто и не злодей уже вовсе, а так, мелкая сошка. Я же наоборот встал, выпрямился сам и выправил одежду. Хорошо бы причесаться, побриться по уставу, но увы, никаких туалетных принадлежностей поблизости не наблюдалось, какой-нибудь завалящей раковины и той не было. Начальнику открыли дверь, начальника пропустили вперед, почётным караулом окружили по бокам. Стоят, смотрят на меня, сами в разговор не вступают. Самый главный тоже общаться не спешил, поэтому я вопреки правилам поздоровался первым. — Доброго дня, — сказал и задумался. А день ли вообще? Может ночь глубокая, а я тут один не в курсе. Начальник никак не отреагировал на мои поползновения, лишь смерил меня взглядом, молча кивнул своим людям и вышел, так и не проронив ни слова. Ну и ладно, не научили человека манерам, так что, мне что ли его воспитывать? Как к стенке припрут, так тогда сам будет каждому встречному «извините-простите» повторять. Двое из его людей нацелили на меня оружие, будто собрались устроить массовый расстрел прямо на месте. Еще двое двинулись в мою сторону с какими-то адскими железяками в руках, судя по всему с неуместным намерением нацепить их на мои многострадальные конечности. Эти гротескные приспособления явно отличались от обычных наручников, поэтому от неожиданности я сделал шаг назад. Пятый подчиненный, оставшийся у двери, скучным голосом зачитал по памяти инструкцию: — Сейчас вам наденут ограничительное устройство, пожалуйста, сохраняйте спокойствие и не сопротивляйтесь. Все попытки сопротивления и препятствия работе полицейских будут занесены в личное дело, и могут быть использованы в суде против вас. Как только вы будете готовы, вас проводят в комнату для допросов. Вы имеете право хранить молчание, вы имеете право воспользоваться услугами адвоката… Он говорил и говорил, пока другие два полицейских облачали меня в железную сбрую: то были, натурально, наручники и кандалы, соединенные между собой цепью, тяжеленные до дрожи. Не думал, что такие вещи, выглядящие так, словно их притащили прямиком из средневековой камеры пыток, используются в современных тюрьмах, особенно в просвещённой Америке — как любили повторять по маггловскому тв, в колыбели демократии, где полицейские ценят и почитают Конституцию больше, чем Гермиона свою драгоценную копию «Истории Хогвартса». Меня повели прочь из камеры и прямо по коридору, не особенно церемонясь, но и без излишней жесткости, то есть гораздо нежнее, чем мы ведем пожирателей в зал суда. По дороге я размышлял, зачем мне упомянули про право хранить молчание. Насколько я разбирался в маггловской правоохранительной системе, такую речь, про молчание и адвоката, произносят всего один раз при задержании, но сам-то я уже давно сидел в камере. Единственное объяснение произошедшему, которое я находил, состояло в том, что «взяли» меня в момент полной отключки, а бесчувственному телу, сами понимаете, бессмысленно рассказывать о правах. ~оОо~ Комната для допроса оказалась совсем не такой, как я ее себе представлял. Никаких просторных помещений, роскошных, двусторонних зеркал, и прочих киношных атрибутов. Всего-то маленькая каморка без окон, коричневые стены и пол, железный исцарапанный стол, два стула и камера на штативе, которую не замедлили переключить на запись. Меня каким-то хитрым образом приковали к стулу и к кольцам на полу, так, что шевелиться еще можно, но с места сдвинуться уже достаточно проблематично. В подобном положении час продержишься без проблем, но потом руки-ноги будут затекать и спина заноет. Должно быть на то и рассчитано, этакая мягкая пытка, как раз в рамках закона об охране прав человека. Хорошо хоть музыку, как в ЦРУ, не используют, впрочем, я и сам не слишком-то похож на иракского террориста, чтобы пытать меня тяжелым роком. За кого они, кстати, меня тут принимают? За торговца наркотиками? За бомбиста? Слишком уж странные у них меры по обеспечению безопасности. Пока мы шли, я заметил, что у всех полицейских на лацкане было по кресту, как в каком-то диковинном религиозном ордере из страшного сна. Давешний начальник устроился напротив с папкой в руках, остальные вышли, как только удостоверились, что я надежно прикован. Я наполовину ожидал, что меня так и будут держать на мушке, а верзила начнет нависать сверху, кричать, брызгать слюной и стучать башмаком по столу. Но вроде бы обошлось. — Я сержант Рудольф Сторр, детектив из Региональной Группы по Расследованию Противоестественных Событий. Представьтесь, пожалуйста, — спокойно и монотонно сказал он и приготовился записывать. Но не тут-то было, я аж рот раскрыл. — Из какой, простите, группы? — спрашиваю, а сам челюсть пытаюсь с пола подобрать. Уж чего-чего, а таких полицейских среди магглов от роду не водилось. Была когда-то давно инквизиция, ведьм на костре сжигали, но так то средневековье, а сейчас как-никак в просвещенном веке живем. — Дважды повторять не буду, слушать надо внимательно, а теперь отвечайте на поставленный вопрос, — мужика похоже оскорбила моя реакция, вон нахмурился. Может это местечко какое-нибудь непопулярное, и я по больной мозоли потоптался? Но сейчас не время размышлять о роли странного полицейского подразделения в общей конъюнктуре исполнительной власти Сент-Луиса, надо было сосредоточиться на усилиях по вытаскиванию моих бренных мощей из очередной передряги. — Гарри Поттер, — не то что бы я всерьез ожидал, что он меня узнает, но надежда такая теплилась, в чем я нисколько не стыжусь признаться. Прошли те времена, когда при первых звуках своего имени я пытался забиться в ближайшую щель и притвориться ветошью, последние годы приучили меня к более практичному подходу. Из некоторых приключений можно выбраться, опираясь только на удачу, браваду и предшествующую репутацию. — Гарри — сокращенное от Гарольд? Назовите полное имя и фамилию. Ни тени узнавания в его голосе. Обидно, но вполне прогнозируемо, в конце концов, мы не в Англии, а в Соединенных Штатах мать ее Америки. — Нет, родители так и назвали — Гарри, странно, да? — я улыбнулся, но сержант даже бровью не повел, поэтому пришлось продолжить, — Гарри Джеймс Поттер мое полное имя. — Дата рождения? Вопрос был сложный, не мог же я признаться, что «почти тридцать», когда любой зрячий человек мне больше семнадцати не даст. Сейчас 2009 год, значит, надо было вычислить, в каком году родились сегодняшние восемнадцатилетние. Сказать, что мне семнадцать, тоже нельзя, тогда меня тут же зачислят в несовершеннолетние. А несовершеннолетним гораздо сложнее покинуть подобное милое местечко в одиночку и пойти туда, куда надо, а не туда, куда пошлют, сиречь в злосчастный приют. Видя мою заминку, офицер полиции нахмурился. — 31 июля 1990 года, — выпалил я, для надежности прибавив год. Сержант откинул ручку и не стал записывать. — Хочешь сказать тебе 25, а не 15? Хватит прикидываться, за ложные показания тебе прибавят срок. 25? Как у него получилось 25? Лихорадочно я принялся пересчитывать, но все равно цифры не сходились. — Мне восемнадцать, — сказал я, когда его терпение, судя по всему, начало трещать по швам. — Раз 18, значит, родился в 1996 году. Обманываешь, так хоть считай правильно. Последняя реплика насторожила меня больше, чем все остальные события дня. Если нынешние восемнадцатилетние родились в «96 году, то на дворе 2014 год. Откуда взялись еще пять лет? Я что, в будущем? Происходящее резко мне разонравилось. — Где мои вещи? Как я сюда попал? По какому праву вы меня здесь держите? Меня в чем-то обвиняют? Разве при допросе не должен присутствовать адвокат? — вывалил я своё недовольство прямо на голову сержанту. — Вопросы здесь задаю я, твое дело отвечать четко и по существу, и не болтать попусту. Оставим пока возраст. Место рождения? — Попробуйте сами догадайтесь. — По какому адресу проживаете? — Я не буду отвечать на вопросы, пока вы не приведете адвоката. — Семейное положение? — Катитесь к черту. После этого я держал рот на замке. Не мог же я, в самом деле, сказать, что у меня в Англии жена и трое детей школьного возраста? Пора было заканчивать весь балаган, осталось только добыть палочку и можно отправляться домой. — Ругаемся, значит. А тебе, между прочим, грозит смертная казнь. Я замер, ощущая изумление вперемешку с адреналином. В Англии смертную казнь отменили в „98 году, в Америке практиковали до сих пор. Но в чем же таком меня могут обвинять? — Да, — продолжил сержант, явно удовлетворенный тем, что он разглядел на моем лице, — смертная казнь на электрическом стуле. За… Продолжить он не успел, дверь распахнулась и вошла высокая девица лет двадцати. Она была не в полицейской форме, а в обычном костюме, странного лилового оттенка, который, впрочем, не казался отталкивающим. — Сержант Сторр, добрый вечер, — поприветствовала она полицейского и уставилась на меня, — ну как там наш Колдун-убийца? Меня поразили две вещи. Во-первых, маггл, спокойно говорящий о волшебстве, как будто никакого Статута о секретности не существовало, а во-вторых то, что меня обвиняют в убийстве. Видимо, небо и земля поменялись местами, а я из доблестного мракоборца превратился в бесславного мракотворца. — Мы вообще топчемся на месте, детектив Рейнолдс, ребенок путается в показаниях, даже возраст не может правильно назвать. — Мне восемнадцать, я же сказал! — Да, а еще ты сказал, что родился в 1990 году. И, конечно же, еще скажешь мне, что ничего не знаешь о произошедших убийствах. — В чем бы вы меня не обвиняли, я не виновен, и это моя официальная позиция. — Что же ты тогда делал позавчера, 18 мая, в восемь часов вечера? — А что, за окном сейчас май? — невольно вырвалось у меня, и я тотчас же прикрыл рот рукой. Когда мне довелось в последний раз побывать на улице — на дворе стояла поздняя осень. Но раз сейчас я не на своем месте и не в свое время, то можно было бы сразу догадаться, что изменился не только год, но и сезон, и месяц с числом. Тем не менее полицейские что-то для себя прояснили. Сторр строчил в своих бумагах, а Рейнолдс рассуждала вслух. — Ретроградная амнезия от травматического шока, полученного в результате магического отката? Слишком уж ему на руку, но все же вполне вероятно. Чушь собачья, магия откатом по мозгам не бьет, имеешь на руках проблемы с головой — ищи обливиэйтора или лигелиментора. Но рассуждениями делу не поможешь, и в данном случае все мои домыслы не имели абсолютно никакого значения. — Мне нужно позвонить. Мне же положен звонок, не так ли? Звонок и адвокат, вы сами это сказали, когда зачитывали права. И от еды я бы не отказался, или вы ждете, что я сам умру от истощения? — спросил я, сменив тон. — Принеси ребенку кофе и телефон, если у него в самом деле потеря памяти ничего толкового мы от него не добьемся, — кивнул сержант девушке. Наконец-то меня перестали морить голодом. Кофе был переслащенный, некрепкий, пончики — холодными. Но это была еда, а я был зверски голоден, поэтому ел с удовольствием. Наручники несколько мешали, но человек привыкает ко всему, даже к цепям и кандалам. Получив доступ к телефону, перво-наперво я набрал наш кризисный номер в отделе. Десять гудков прошло, но трубку никто не поднял. Что было до крайности странным — линия названа горячей не просто так, на том конце провода днем и ночью дежурили телефонистки, а стражи порядка вытаскивали магов, попавших в неприятности в маггловской части страны. Отчаявшись, я набрал еще пару номеров, а потом еще один. Везде меня встречало зловещее молчание. Дома, в Норе, в Хогвартсе телефонов отродясь не было, у Невилла и остальных приятелей тоже. Вконец отчаявшись, я напряг память и выудил оттуда грингготский номер по связям с маггловским населением. Трубку взяли. Но то ли я цифры перепутал, то ли на линии возникли неполадки — на том конце меня образно и красочно послали, сказав, что ни о каком Гринготтсе они ничего никогда не слышали. Дело приобретало скверный поворот. Я находился неизвестно где, неизвестно когда и неизвестно почему. Связь с магическим миром отсутствовала. Меня принимали за убийцу и грозили смертной казнью. Я безоружен, голоден, небрит, грязен сам и в грязной одежде, к тому же прикован к полу. А еще болит голова и часть воспоминаний словно испарилась. Все это в совокупности давало один большой-пребольшой минус. Плюс при всем при этом был только один: я Гарри Поттер и лучше всего на свете я умею выживать. Мысленно я попросил прощение у господ полицейских за то, что собираюсь сделать, и приступил к работе.