Гроза отступала

Ужасное, ужасное предчувствие! Только бы успеть, только бы не наделала глупостей! Ветер свистит в ушах, и сердце исходит от переживаний... Ну где же она? «Ушла куда-то, не найдем нигде. Сбились с ног искамши.» Где же ты, Катя? Катенька, Катюша, неверная, несчастная моя женушка... Куда же ты могла пойти в таком состоянии? Как же не досмотрели за тобой? «Как бы нибудь, сударь, ладком дело-то сделать! Вы бы простили ей, да и не поминали никогда.» Прощу. Все на свете прощу, любой грех; если захочешь снова встречаться с тем проходимцем, я тебя с ним отпущу!... только... только останься жива. Не дам тебя в обиду матушке – ты ведь из-за этого к нему сбежала? Защищу от всего, милая моя... «Пора бы уж вам, сударь, своим умом жить.» Прав ты, братец Кулигин, совершенно прав. Своим надо умом жить – как правильно ты сказал! Руку на самое дорогое, что было, поднял – из-за маменьки! А теперь что?... а теперь бегу, изо всех сил, не оглядываясь, и перед глазами только дорогое, измученное страданиями лицо. Что я наделал?! Прохожий, остановись. Видел ты Катерину? Неужели проходила здесь? Милый, милый, прохожий, куда же она пошла? Сад? около Волги? Волга... Волга ... Там же берег высокий! Спасибо тебе, спасибо, прохожий, век не забуду. Надо бежать, быстрее бежать! Вот он, этот сад. Две фигуры... Это же Катя! ... и ... и этот мерзавец рядом с ней! Как он еще посмел к ней приблизиться, негодяй! Из-за него все, из-за него! Навек Катю сгубил, сам все лишь ссылкой отделался, а ей страдать всю жизнь... но о чем же они говорят? Как хорошо, что здесь кусты! Что, матушка, говорите, стыдно быть должно?! Ну так не стыдно мне ни капельки, меньше ушами хлопал бы, может, и не случилось бы беды. И как же хорошо из-за кустов слышно, что они говорят! «... Возьми меня с собой отсюда! – Нельзя...Не по своей воле... дядя посылает... я только отпросился у дяди на минуточку... с местом-то тем проститься...» Хорошая моя, не проси у него. Разве не видишь, какой он? Такой же, точно такой же бесхребетный и слабый, как я... Нет в нем ничего, не найдешь ты поддержки, милая моя, нет второго такого Кудряша, чтобы тебя забрал отсюда. «То ласков, то сердится, да пьет все. Да постыл он мне, постыл, ласка-то его мне хуже побоев.» Катенька, прости дурака. Забуду навсегда про чертову бутылку, все для тебя сделаю... Не гони только, все наладится... он только уйдет, и все хорошо будет. «Уж так тяжело, так тяжело, что умереть легче!» Не говори так. Не нужно тебе умирать. Ты еще не знаешь , но я изменился. Не будет тебя больше маменька тиранить, не позволю ей! Все у нас наладится. «...нищего так не пропускай, всякому подай да прикажи, чтоб молились за мою грешную душу... Дай мне поглядеть... в последний раз... бог с тобой, поезжай.» Что же ты говоришь так, будто прощаешься?! А ты, негодяй, как ты ее такую оставить можешь! Видно же – плохо ей, что же ты убегаешь, как собака трусливая?! «Ну, бог с тобой! Только одного и надо у бога просить, чтоб она умерла поскорее, чтоб ей не мучиться долго!» Что же я слышу?! Вот он, вот он какой! Слышишь, Катя, вот все о нем, все в одной фразе!... Катя, но о чем же ты говоришь так тихонько? «... о жизни и думать не хочется. Нет, не надо… нехорошо! И люди мне противны, и дом противен,и ... Нет, нет, не пойду… Придешь к ним, они ходят, говорят...Умереть бы теперь… » Я слушаю, и сердце рвется на куски. Довели тебя! ... Твой любовник, маменька... нет, нет, не они во всем виноваты! Я! Я клялся, что буду защищать тебя, что буду любить тебя и поддерживать, и что же? Ты стоишь одна, такая хрупкая, такая одинокая на этом берегу. Не одна ты не выполнила своих клятв... Дуррак я, как есть дуррак! Но я все обязательно исправлю! И когда она уже готова, метнуться с края, как птичка, и навсегда пропасть, уйти от этой неприветливой жизни, я прижимаю ее к себе. Я ведь почти не обнимал ее никогда, такую хорошую, такую милую. Все маменька... опять маменька! Приличия какие-то, порядок соблюдать надо... а какой же порядок, если это жена любимая?! Я слышу ее рыдания. Тише, родная, успокойся. – Отпусти, Тиша, – она пытается вырваться, но я держу крепко. Не отпущу больше никогда на свете! Все будет хорошо, Катенька, все будет хорошо. – Тебя никто не обидит больше, Катя. Я долго перед матерью лебезил да на четвереньках ползал , а теперь хватит! Чуть тебя не потерял из-за своей бесхребетности! – я глажу ее по длинным, таким любимым волосам и укачиваю, как ребенка. Все позади, она живая. – Тиша, – она всхлипывает и дрожит, будто от холода, – что же ты делаешь? Ведь я не люблю тебя... Я же опять с ним встречалась, он ведь только лишь ушел! – Знаю, моя хорошая, знаю, я все слышал, – ох ты горе мое, никогда правды не утаишь. Неужели думаешь, я позволю тебе в реку кинуться, пусть ты что угодно сделала? – Слышал? – Катя огромными своими глазами на меня смотрит, слезы все так и текут по щекам, а она их и не замечает, – Но если ты слышал... Тиша, как же ты?... Я же, – голос ее надламывается, она руками стирает слезы, – Тиша, я же о тебе столько всего наговорила плохого, я же... – Тссс, – я подношу палец к губам и снова прижимаю к себе ее голову, – Это все неважно. Ничто не важно, кроме того, что ты жива. Я без тебя не могу, понимаешь?– я целую ее в макушку. Я чуть не потерял ее, идиот! — Я тебя очень люблю, Катя, и пускай я тебе опостылел в конец. Это и правильно, кто ж такого, как я, любить будет? Но, – я уже шепчу еле слышно в ее волосы, – не бросай меня. Ты для меня единственный лучик света в этом мире. Я обещаю, слышишь, обещаю тебе, что все изменится! Она выпутывается из моих рук и смотрит недоверчиво своими красивыми глазами. – Не изменится, Тиша, не верю я в это. Все по-старому будет, – она прикладывает ладонь к моим губам, не давая возразить, – Тиш, ну скажи, разве действительно может что-то измениться? Придем домой, ты пить пойдешь, а меня снова запирать станут... Если любишь, отпусти. Дай мне вырваться, наконец, из этой неволи! Я машу головой. Нет, ни за что! О чем ты говоришь таком?! – Я не притронусь больше к бутылке, клянусь! Я все для тебя сделаю! Маме я не дам тебя больше в обиду! — она не верит, — Катя... Катя, давай сбежим! Как Кудряш с Варварой! Знаю, ты другого любишь... но ведь он не взял тебя с собой!... И я тогда не взял... но сейчас, сейчас давай сбежим! Я воодушевлен. Я готов убежать хоть сейчас на край света. Я так больше не могу, я сам умру в этом доме, и она погибнет. – Тиша, как ты можешь говорить-то со мной? Я ведь грешница, я во всем тебе призналась! Мне гореть в геенне огненной мало! Зачем ты меня мучишь и себя терзаешь?— Она снова плачет. Не верит, не слышит, не понимает. – Мне все равно. Мы убежим. Я говорю тебе точно, мы заберем вещи и убежим в другой город. А сейчас пойдем домой. Катя, все будет по-другому. Я постараюсь сделать тебя счастливой. Я знаю, я был плохим мужем, но я исправлюсь. Мы начнем новую жизнь. И она наконец слышит. Я знаю, она завершит начатое, если все останется по-прежнему. Но робкая надежда всколыхнулась в ее душе, и я готов сделать все, чтобы эта надежда переросла в уверенность. Уверенность во мне и в завтрашнем дне. Мое дело – чтобы в ее глазах сверкало только счастье, а не слезы. Пора, наконец, перестать быть таким тюфяком, не способным сделать ничего для любимой жены. Я еще не знал, куда и как мы сбежим, сможет ли она когда-нибудь забыть своего Бориса, уйдет ли у нее из глаз выражение вечной печали, поселившееся в них со дня нашей свадьбы... Но я вдруг почувствовал — гроза отступала.