But now

Когда Тэхен закрывает глаза и выдыхает серый дым в приоткрытую форточку, Чонгук решает, что они не подходят друг другу. Будто детали из разных пазлов, идеальные и не сочетаемые. У них на двоих год совместной жизни, дешевая квартира на окраине города – и Тэхену всегда слишком мало драмы. Он просит передать пепельницу и улыбается широко и неискренне, по привычке, а Чонгук ненавидит его за это так сильно. И если бы не едко-рыжие пряди, корсет из ребер и бездонные ямы возле ключиц, Чонгуку, возможно, стало бы легче. А может и не стало бы вовсе, ведь у Тэхена мурашки табунами по коже и взгляд карих глаз куда-то сквозь – когда пакет на столе рвется, по полу катятся нектарины и персики. Чонгук к Тэхену подходит слишком близко, опускает теплые руки на оголенную кожу, разворачивая к себе и разводя худые ноги в стороны. Чонгук смотрит преданно, словно душевнобольной или по уши влюбленный, а Тэхен прячет ладони в задних карманах его джинс и тянет ближе. Его дыхание обжигает, выжигает клеймо на шее, и от этого ведет сильно, узлом внутри скручивает и тянет. Тэхен красивый и домашний в своих неприлично узких штанах, слегка протертых на коленях. Чонгук вспоминает легкую улыбку на губах, холодные пальцы на бедрах и как его ломает пополам, когда Тэхен опускается на пол. Как будто это было вчера. Хотя и вчера тоже было. Для Тэхена минет – универсальный способ заткнуть Чонгука, когда поцелуи уже не спасают и не останавливают, только после «безумно хорошо» становится «разрушающе плохо». Тэхен оставляет легкие поцелуи на ключицах, плечах, скулах, пальцами ведет по пояснице, растворяется в Чонгуке, а в соседней комнате фоном разрывается телефон и «номер не определен» на экране. Им плевать, абсолютно точно, совершенно откровенно. Чонгук расстегивает ширинку и нарочито медленно стягивает с Тэхена штаны, у него колет где-то в горле, он хочет поговорить, но все всегда сводится к сексу. Потому что Тэхен говорить не хочет. У них накрахмаленные белые простыни на кровати и жесткая ткань неприятно соприкасается с кожей – Тэхен легко толкает Чонгука назад и решает, что на кухне не так уж и плохо. Ногти впиваются в ребра, а язык скользит по губам, подчиняя и присваивая. И хоть на окнах нет штор и первый этаж, Тэхену совершенно не стыдно. Чонгук ведет по бокам, бедрам и смотрит отчаянно затуманенными глазами, а Тэхен упирается руками в деревянную поверхность, когда его разворачивают спиной. Он ненавидит, когда Чонгук нежный, когда жмется близко и дышит тяжело, пытается что-то сказать, но давится словами – Тэхен чувствует, насколько тот напряжен и мысленно умоляет поторопиться. Пока он еще цел, пока еще не распался на части. У Чонгука пальцы в смазке – когда успел достать, непонятно - и растягивает он медленно, хотя Тэхен готов послать к черту все эти прелюдии – он всегда был немного мазохистом. А потом что-то трещит по швам, удары сердца глухим стуком раздаются в голове, и Тэхен стонет пошло и откровенно. Чонгук целует выпирающие лопатки, движется резко – у Тэхена дрожат пальцы и подкашиваются колени. Воздух раскален до предела и у них всегда только два расклада: либо на грани, либо никак. Тэхен срывает голос, обжигается, а Чонгуку ничуть не легче. Это похоже на безумие – заражены они оба и отпускает не скоро. Чонгук смотрит на распухшие губы, в темные глаза с бездной на дне, а Тэхен улыбается и даже не пытается натянуть штаны или прикрыться. Тэхен улыбается и это становится последней каплей для Чонгука. Ему самому от себя противно, он хватается за тонкие запястья, пытается докричаться, но не роняет ни слова, а у Тэхена тихое «нет» на молчаливое «давай расстанемся» и отчаянное «я люблю тебя» застревают в горле. Когда-нибудь они обязательно поговорят друг с другом, а пока…