Сирена

Белогубый Саара появится на болоте, лишь когда стемнеет и лягушки заведут свою нестройную песню. Болотному сирене нравится, как их резкие голоса оттеняют его собственный — глубокий, томный, манящий. Поймает одну из них, вспорет коготком и начертит лягушачьей кровью по грязи одному ему видимое заклинание. Двойной защитный круг. Древняя магия. Не войти, не выйти. Ляжет Саара в центр, завершит своим тонким прозрачным телом созданный узор, сложит руки, как невинное существо, и запоет. Это на его чарующий голос приходят заблудшие путники безлунными ночами. И тут же попадают в лапы хищника. Не вырваться, не убежать. Саара нависнет над жертвой, а луна просветит его насквозь, зальет мутным светом прозрачное тело. Если присмотреться, можно увидеть, как ржавеет в нем бурая дорожка — это засохшая кровь прежних жертв Саары, пришедших на его зов. Сирена вцепится тонкими прозрачными пальцами в человека, располосует его острыми лезвиями-когтями, а потом присосется и кровушку несчастного выпьет. Но не всю — никогда Саара не оставлет трупов. Зачем ему мертвяки в родных топях? Уходит от него путник ослабшим, да и то, ровно настолько, чтобы достало сил самому найти путь назад. Чтобы рассказывал потом, как его заманило хитрое чудище песнями, обворожило и напало. Чтобы пугали им детей и взрослых, умом обделенных, тех, кто зачем-то вступит темной ночью на болото. Ведь не зря говорят, что можно сыскать в трясине погибель свою. Есть у Саары оборотень-любовник. Как навестит он его, то выйдут опасные твари на охоту. Тогда иди хоть вдесятером — не спасешься. Всех перережут, а потом над трупами начнут глумиться, поделят добычу и будут опосля страсти предаваться на кровавом ложе... Сегодняшней ночью «болотное чудище», выглянув из Норы, ужом втягивается обратно. На небе кругляшом цвета вербейника горит полная луна (бедный Саара почти ничего не видит своими зеркальными глазами-осколками, да ещё и в темноте), а значит, можно ждать гостя. Сирена мечется по своему жилищу, раскладывая мох, перебирая ветки, нащупывая ракушки в стенах — не вывалились ли, не потерялись? Суетливые приготовления прерывает протяжный вой вдалеке — его гость предельно вежлив и предупреждает о своем приходе загодя. Лягушачье квакание вдали замолкает. Он уже близко. Саара замирает у выхода и заводит первую песню, приветственную, неожиданно грустную, ту, за которой идут, силясь разобрать слова. Они с оборотнем упорно придерживаются правил этой игры, лишь иногда меняя сценарий. Давние друзья — и одновременно до странного вежливые незнакомцы. Саара голоден, его гость хочет послушать песни, но каждый играет свою роль умело, почти не притворяясь. Оборотень всовывается в нору и тут же обнажает клыки, прижимает уши к плоской голове, шерсть дыбом, роет землю когтями. Он уже одурманен песнями Саары, но всё ещё крепко стоит на своих шести лапах. Сирена разливается трелью и сторонится, позволяя гостю протиснуться в узкий лаз. Оборотень пригибается к земле, пытается проскользнуть, но свод жилища, опустившийся за долгое время их знакомства, стал слишком низок. Гость недовольно фыркает, отступает... и вползает в нору уже простым человеческим существом. От него теперь не так сильно пахнет опасностью, но куда сильнее — тиной и мокрой собакой. Оборотень разводит худые плечи, потягивается, словно разминаясь после долгого пребывания в ином облике. На миг зеркальные глаза-осколки Саары подсвечивает хищный блеск, но он тут же гасит его окружающим полумраком. Гость садится у стенки, приготовившись слушать следующую песню, и Саара, не прервав первой, уводит ее во вторую — с высокими нотами и переливами, звенящую. Эту оборотень не любит, жмурится от резкого звука, но не противится: знает, что именно с неё Саара начинает своё кровавое пиршество. Оборотню не страшно, но что-то заставляет его поежиться. Сирена подбирается осторожно, полукружьями, он не хочет нарушать правил приличия и показаться невежливым. Ведь сегодня он принимает гостя. Кто знает: одно неосторожное движение — и тогда, быть может, редкие визиты оборотня прекратятся вообще? Прозрачные пальцы ложатся на край майки, сжимают его и тянут наверх, обнажая впалый живот и острые гребни ребер. Бледная кожа на солнечном сплетении едва заметно пульсирует. Саара замирает, а потом освобождает одну руку и ведет ногтем-лезвием медленно, рассекая кожу, следя за тем, чтобы песня взмывала вверх каждый раз, когда проступает алая нитка нового пореза. Капли крови набухают, медленно — и наконец первая, дрожа, срывается и продляет алую дорожку до пупка. Оборотень судорожно выдыхает. Вслед за выдохом катятся и остальные капли, сначала по одной, потом сливаются в единую дорожку. Белые губы Саары окрашиваются алым. Он пьет жадно и долго, раздирая те ранки, что перестали кровоточить, кончиком когтя. Оборотень, немного захмелевший от «кровавой» песни, лишь вздрагивает от осторожных прикосновений губ. Саара не мешает кровь гостя со своей слюной — все, что внутри прозрачной кожи, ужасающе ядовито, и ничто не спасет путника, которого отравил болотный житель. Наконец сирена отрывается от угощения, но лишь для того, чтобы несколькими сильными ударами вспороть кожу на ребрах, разорвав плотную ткань майки. Кожа на последнем, двенадцатом, лопается, расползается, обнажая переплетение кости, мышц и сухожилий. Оборотень шипит от боли и дергается, но Саара тут же вскидывается, обхватывает, прижимается, гладит окровавленными пальцами по щеке и поет ему на ухо отрывок. Это — любимая песня гостя, самая простая, но звонкая, чистая, легкая. Лесная. «Потерпи немножко, оборотень, и тебе воздастся сполна», — не произнося ни слова, обещает Саара. Человек с затуманенным взглядом откидывается назад, подставляя сирене свежие порезы. Саара вдыхает алое, набухшее, дурманящее, обводит раны наощупь когтем, расцарапывает кожу на ключицах, легко, играя. И касается губами. Осторожно. Смакуя. Чутким слухом он различает звук, который издают ногти оборотня, скребущие по земляному полу норы. Тело под Саарой вздрагивает, быстрый стук сердца гостя эхом отдается в ушах. Соленое, терпко-металлическое расползается внутри, пропитывает насквозь, завлекает. Сирена дрожит и сжимает худые плечи оборотня пальцами, жадно накрывает ртом раскрывшийся на ребре порез, цепляет его зубами, дергается... Что-то тихо звенит. И лишь потом сирена понимает, что гость замер на месте и не шевелится. Саара поднимает глаза и встречает его взгляд, вопросительный и удивленный. Внизу что-то вновь звякает, и хозяин норы недоуменно опускает голову. Над исполосованной кожей покачиваются, позванивая, четыре зеркальные бирки. Одна — с трещиной, поползшей от проволочной рамки. Крыса отшатывается от распростертого на полу Слепого и пытается вскочить на ноги, но больно врезается затылком в верхний свод норы. Тянет руку ко рту и вытирает его тыльной стороной ладони. На молочно-белой коже остается бордовый след... Крыса выдыхает и потрясенно смотрит на Слепого. К её удивлению, оборотень улыбается, жутковато искривив губы. Неудавшаяся ночная сирена хватается за бирки и ловит в них свое отражение. Из кусочков зеркал смотрит она-привычная, немного взлохмаченная, с губами, вымазанными чужой кровью, и с трещиной, перечеркивающей ей щеку в отражении. Крыса сгибается пополам и едва успевает отвернуться, как её выворачивает. Металлический привкус во рту становится невыносимо мерзким. Слепой поднимается с пола и, сжав запястье Крысы тонкими пальцами, выводит её наружу. Крыса хватается за ближайшее деревце и долго корчится в спазмах. Оборотень деликатно отворачивается, делая вид, что ничего не замечает. Он расстроен, что сегодня ему не споют его любимую песню. Они идут по коридору Дома чуть порознь, вроде и рядом, но не вместе. Выбравшие друг друга, по сути — одиночки. Она — чтобы впервые в жизни получать кровавые дары, отданные добровольно. Он — чтобы слушать удивительные песни и забываться в них. Навстречу из-за угла появляются Сфинкс и цепляющаяся за него Русалка. Безволосые надбровные дуги Мудрой Кошки ползут вверх... Крыса сжимает зубы и впивается жгучим взглядом в пол. Челка занавешивает ей оба глаза. Слепой недовольно кривит губы. — Вот, пожалуйста, что-то вроде твоей «Кама Сутры»...