Марсель

**** На следующий день в редакции тарарам. Ждут высоких гостей. Сам хозяин медиа-холдинга, под крылом которого телеканал, рекламное агентство, несколько модных глянцев и наша радиостанция, объезжает свои владения. В компании нескольких крупных инвесторов, он посетит нас и толкнет речь. В связи с этим прямо с утра приехали представители телеканала, готовятся снимать сюжет. Камеры, микрофоны, беготня. Свин ходит ва-ажный такой. Матвей собрал всех к девяти, типа команда должна быть в сборе. Коллектив – вторая семья, и все такое. Чувствуется, что он с их главным на короткой ноге, обсуждают что-то, смеются, по коньячку хлопнули втихаря. Наши тоже на подъеме: девчонки красят губы, мужики старательно втягивают животы. Тусуюсь вместе со всеми, втягивать, слава богу, нечего, красить - тоже. Звонит телефон, и, понимая, что в таком гуле разговаривать будет проблематично, я пробираюсь к выходу. - Что за пидор у тебя трется? - бьет в спину брошенная одним из телевизионщиков фраза, - колоритный тип. - Да у меня много таких... трется, - усмехается Матвей. Еле удержался, чтобы не шарахнуть дверью. Последние осколки здравого смысла разлетелись вдребезги, едва я зашел в гостевую. Как же быстро вешаются ярлыки. Пидор и все. Пидор и точка. И что бы ты дальше ни делал, какие бы подвиги ни совершил, диагноз поставлен. Пидор. Ну да, он и есть. И что? Я от этого как-то хуже стал? У меня рога, что ли, выросли? Я хорошо работаю, добился некоторых успехов, никого не развращаю, ни разу не делал этого не по согласию. За что пинать меня на каждом углу?! Зачем делать из меня врага? Общество вешает ярлыки, даже не задумываясь, что за каждым брошенным презрительно "пидор" стоит человек. Со своею болью и бессонными ночами, вечным одиночеством и бессмысленной борьбой с собственной сущностью. Общество мимоходом крушит и сминает в крошку чьи-то жизни, закатывая в асфальт ненависти чью-то любовь. Может быть, не такую, как у других, но любовь. Обидно. Влепили, как штамп в паспорт, как срок за преступление, которого не совершал. Пидор. И плевать, что у тебя золотая медаль и два высших, ты знаешь четыре языка и многое читаешь в оригинале. Плевать, что тебя дважды признавали лучшим ди-джеем по столице. Ты - пидор. Мерзкий и липкий. Прячьтесь. А то вдруг еще осквернит ваши чистые, тонкие души своей грязной похотливой любовью. Гадко. Самое противное, кстати, было то равнодушие, с которым Матвей ответил. Да, мол, трутся тут всякие... пидоры. Черт, это даже не равнодушие! Он поддержал, в его словах я услышал одобрение. И это после того, что между нами было. По его собственной инициативе. Он хотел меня, хотел этого секса так, что руки ходуном ходили. Но боязнь того, что повешенный мне на шею ярлык придется поделить пополам, заставила его отступить. Матвей струсил и сбежал. И тогда, и сейчас, когда не защитил своего подчиненного, не прикрыл меня перед зарвавшимся хамлом. Могу ли я его в этом винить? Скорее нет. Всем хочется жить. И желательно жить хорошо. Не каждый может противопоставить себя всеобщей истерии. Могу ли я ему это простить? Опять же - нет. Без вариантов. Я не герой и, видя, как профессионально подогреваются массы, тоже испытываю страх. Я не готов защищать свой статус гея с оружием в руках. Не хочу вести эту бесчеловечную войну за каждый следующий день. Не хочу. Я просто хочу жить. Жить той жизнью, которую подарила мне природа. Хочу быть счастливым, как и все. Это много?.. Снова думаю о Матвее. Это было так унизительно, так мерзко и больно, что я решил больше не пересекаться с шефом не по делу. Свести общение к минимуму. Он - начальник, я - подчиненный, и все. Достаточно. Мне не пятнадцать лет, чтобы прятаться по углам и втихаря тискаться. Если ему стыдно иметь со мной нормальные, человеческие отношения, стыдно разговаривать без подковырок, то и не надо. Переживу. Первый раз, что ли… Я перестал заходить к нему в кабинет, передавая план эфира через секретаря. Он заметил неладное быстро. Пялился всю планерку, непонимающе хмурил брови. Не перебивал выступающих, не орал на сотрудников, не критиковал почем зря эфир. Все недоуменно поглядывали в сторону притихшего шефа, перешептывались и пожимали плечами. Тихий Веник - это не к добру. Когда все закончилось, и народ потек в сторону двери, он притормозил рядом и тихо сказал: - Останься. Ребята посмотрели на меня так, будто бы попрощались. И не удивительно: сегодня шеф не орал, никого не четвертовал, и даже ничей кошелек не был обездолен штрафом за опоздание. Значит, все причитающиеся моменту звездюли достанутся лично мне. Оптом. - Держись, - еле слышно бросил Мишка. - Нам будет тебя не хватать, - усмехнулась Таня из дневного. - Угу, - пробубнил я в ответ, отходя от двери. - И в чем дело на этот раз? – Матвей скрестил руки на груди и выглядел весьма сурово. - Ко мне есть претензии по работе? - вопросом на вопрос, удобная тактика. - Чего ты добиваешься? - Уже ничего. - Марсель, - он подошел и обнял сзади, прижался к ягодицам и уткнулся носом в волосы, - ты обиделся на меня? За то, что я ушел, да? По-другому не будет, постарайся понять. Я напрягся и прислушался к себе. Было никак. Хорошо. Значит, смогу. - Матвей Анатольевич, уберите руки, - я был арктически вежлив. - В смысле? - он притормозил, но рук не убрал, - что не так-то? - Мне бы не хотелось повторять по сто раз. Уберите руки. - Марсель, - он прижал крепче и поцеловал в шею, - что ты говоришь? С ума сошел? - Отпустите. Я же пидор, что подумают люди? Он не дурак. Сразу понял, откуда ноги растут. Разжал пальцы и отошел назад. - Обидчивый? - усмехнулся босс. - Как оказалось, да. - И что теперь? - И все. - Не пожалеешь? Вопрос без ответа. Откуда я знаю? Может быть, уже завтра я буду кататься по кровати и кусать подушку от желания быть с ним, чувствовать его. А может быть, обиды и здоровой злости хватит на то, чтобы излечиться. Я так и не ответил, молча вышел из кабинета и осторожно прикрыл тяжелую дверь. ***** Только сейчас я понял, что значит быть у начальства в немилости. Когда Веник только занял высокое кресло, я думал, что он адово притесняет меня, устраивая всякие пакости. Как же я ошибался! Он дал мне неделю. Может быть, на то, чтобы передумал и вернулся в стойло, а может быть, сам пытался что-то для себя прояснить. Не знаю. Все началось ровно через семь дней. Матвей не упускал ни единой возможности больно пнуть меня. Все вернулось на круги своя, только выходки его стали на порядок злее. Дерьмовых моментов было много. Так много, что я устал психовать. Тихо сжав зубы, старался пережить нелегкое время. Ведь надоест же ему когда-нибудь? Надоест, и он оставит меня в покое. Наивняк албанский! Как оказалось, мой любимый шеф только еще разогревался. Когда в понедельник утром я вошел в отдел, скорбь всего мира отразилась на лице бригады ночного эфира. Бонька что-то чертил пальцами по столу, Нюша сидела с покрасневшим носом, и даже мой вечный конкурент Мишка Ерофеев был хмур и недоволен. - Что? - я рухнул в кресло. Молчат. Никто не хочет приносить плохие новости. - Что еще учудил этот хрен? - устало пробормотал я. На-до-е-ло. - Да п*здец просто, - Мишка сжал руки в замок, - Веник совсем с дуба рухнул. - Тебя переводят в дневной эфир. Бл*дь. Нет, я, конечно, понимаю - отыграться хочется, и ударить побольнее, наверное, тоже приятно. Но это вообще уже ниже пояса. Сука. Адская сука, привыкшая к победам. Тоже идешь по жизни с хрустом чьих-то судеб под ногами?.. - Когда? - Марсель, - встрепенулась Нюша, - ты не думай, мы тебя в обиду не дадим. Мы пойдем к шефу и скажем все, что думаем. Ты же лучший ведущий, Миш, прости, - она кивнула моему напарнику, - у тебя же своя аудитория, награда, в конце концов. Тебя все любят! - Ребята, спасибо, - я был тронут, их забота ранила меня глубоко в сердце. Думал, что им все равно, честно говоря, - но не надо к нему ходить. Я уже большой мальчик и сам. - Да он урод! - влез Бонька, - для него то, что ты это... с парнями, как красная тряпка. Гомофоб чертов! Марсель, ты только не уходи, а? Давай, правда, мы все вместе сходим? С Бонькой мы работаем с первого дня. Притерлись друг к другу, прикипели. Он понимал меня с полуслова, буквально с одного слога, с одной буквы. Мои ощущения были такими же. Я знал, что нравлюсь ему, видел, как он смотрит на меня в студии и как провожает взглядом в конце рабочего дня. Эта молчаливая любовь длится уже несколько лет. Он не решается сделать шаг вперед, а мне этого и не надо. Для меня Бонька - хороший друг, терять его совершенно не хочется. Он всегда рядом и всегда готов помочь, с ним было бы потрясающе, но-но-но… Смешно, но Бонька самый натуральнейший натурал, правда, готовый в любую секунду изменить этот статус со мной. В отличие от Матвея, прятаться и париться по этому поводу он не станет, будет без волнений ходить со мной в ресторан или клуб. Бонька хочет быть ближе, еще ближе, но дружба - это все, что я могу ему предложить. Не вспыхнуло, не мелькнула искра, что поделаешь... Иногда мне даже жаль. Бонька младше меня на год, но разумности и жизненности в нем столько - на десятерых хватит. Он из тех парней, что пойдут разгружать вагоны, если жизнь поставит раком. Он очень хороший друг, но... Я не люблю его. Бонька сразу понял алгоритм моих дальнейших действий. Я не потерплю такого унижения. На этот раз господин Венедиктов перегнул палку. Я поговорю с ним, скажу все, что хотелось бы сказать, и уволюсь. И не потому, что перейти в дневной эфир - какое-то там особое западло для меня. Нет. Просто потому, что вот так вот играть судьбами – прерогатива Бога. Люди не кубик Рубика, не игрушка, ломать их в угоду своему эгоизму - занятие гадкое. Я не хочу в этом участвовать. Пас. В приемной Леночка быстренько сворачивает страничку ВК, делая вид, что чрезвычайно занята. Пальчики взлетели над клавиатурой, буквы рассыпались горохом в открывшемся ворде. Не женщина – волшебница! - У себя? - я кивнул на дверь. - Марсик, не советую, - прошептала девушка, сделав большие глаза, - зверствует всю неделю, просто ужас. - Может, съел чего, - привычно пошутил я, дабы разрядить атмосферу. - Уволил Татьяну, ведущую дневных новостей, якобы за непроверенную инфу в эфире, но ты же знаешь: если надо уволить, причину всегда найдут. Освободил мне место. Зря девушку обидел. Работать там я все равно не буду. - Кошмар, - я покачал головой, - зверь! - Может, не пойдешь? - Без вариантов, Лен. Мне надо. - Ну, тогда удачи тебе. Возвращайся живой и здоровый. - Куда ж я денусь... Открываю дверь в кабинет. Матвей за столом. Курит, дым серыми витушками плывет по комнате. - Матвей Анатольевич, я могу войти? - Наконец-то... Наконец-то? Получается, он ждал? Постепенно закручивал гайки, проверяя, где мой предел? До какого момента я смогу терпеть его выпады, и на чем сломаюсь... Сломался, доставай бухло, мужик! - По какой причине меня переводят в отдел дневного вещания? - Может быть, хватит? - Что именно? - Губы дуть, как тупая телка. Подумаешь, пидором назвали... Меня вчера в магазине козлом обозвали и ничего, а ты развесил сопли, как дитё. - Ты поддержал. - Да брось! Ты же знаешь, что все не так. Просто бывают обстоятельства, когда приходится делать то, чего не хочешь. - Приходится вести себя, как последняя тварь? – меня понесло. А фигли, все равно увольняться, - представляю, как тебе, бедному, тяжело! Пидоры одолели, лезут в штаны, чуть зазеваешься – и трахнут! Береги *опу смолоду, товарищ начальник. - Прекрати! – он ткнул сигарету в пепельницу, - я не могу больше так, - Матвей в два шага преодолел расстояние и, схватив меня в охапку, завалил на стол, - не могу. Веером выпорхнули из-под головы листы бумаги, ручка, звякнув, скатилась на пол. Под спиной оказался его телефон, который больно давил на позвоночник. - Не могу больше, - он покрывал поцелуями лицо, шаря руками по телу, - хочу тебя. С ума схожу, как хочу. Ни с кем еще я так низко не падал. Глаза закрою и вижу, как трахаюсь с тобой, а ты стонешь своим охрененным голосом. Вчера, как подросток, кончил во сне, представляя, что в тебя. Что ты со мной сделал, Марсель, ненавижу тебя... хочу. Я лежал. Он рвал пуговицы на рубашке и мял сквозь одежду член. Мусолил губы, будоражил пальцами соски. Это было так предсказуемо и так... скучно, что я не выдержал: - Отпусти. - Не могу, хочу тебя, аж больно. - Отпусти, или я обвиню тебя в сексуальных домогательствах. Ты слетишь с этого места и пополнишь когорту пидоров. Он остановился, застыл между моих разведенных коленей, так и не расстегнув молнию до конца. Я бил больно, но это как в теннисе – отбиваешь с той же силой, что и твой противник, сделавший подачу. - Сука ты, Марсель, - Матвей приподнялся, вернув наконец-то мне возможность дышать, - сука. Он заправил рубашку, застегнул ширинку, хотя, наверное, разумнее было выгнать меня и додрочить до логичного итога. Поправил сползший набок галстук и пригладил пальцами волосы. Он вновь стал начальником, жестким и впередсмотрящим, как памятник борцам революции. - Вы переходите в отдел дневного вещания, мой приказ не обсуждается, - Матвей сухо "выкнул", и это корябнуло слух. - Ломать людей - ваше право. - Мое. Ты сделал меня таким. Я ушел. Видеть его было невыносимо. Разочаровываться невыносимо. В офисе "ночников", как в улье, все жужжат и ждут моего возвращения. А у меня пуговица оторвана, и губы, наверняка, раскраснелись. Прикрываю галстуком, а губы... Да хрен с ними! - Ну что? - все подались вперед, едва я открыл дверь. - Бесполезняк. Он Таню Мороз уволил, а меня передвинул на ее место. Временно, - вру безбожно. Просто сейчас расспросов не переживу. Вымотан. - И что будет, Марс? - у Нюши опять глаза на мокром месте. - Все наладится. Со временем. Беру сигареты и топаю в курилку. Работать сегодня все равно не прет. Нет смысла. Бонька хвостом за мной. - Он трахнуть тебя хотел? Хотел, да? - от возмущения у него дрожит голос, - поэтому и переводит, да? Потому что не обломилось? Подогревать ненависть к начальству - не лучший вариант мести. Я уйду, а им с ним работать. Да и не хочется мне мстить. Ничего не хочется. Домой бы, спрятаться за закрытой дверью. - Нет, Бонь, не хотел. Он пидором меня назвал, а я вскипел, - продолжаю победное шествие лжи, - сам виноват короче. - А рубашка чего? - он показал на оторванную с мясом пуговицу. - Рубашка?.. Я на него наорал, он схватил за грудкИ, вот и оторвал случайно. - Не врешь? - смотрит с недоверием. Пристально. Вру, конечно. Вру, а что делать? Не выкидывать же грязные подштанники на всеобщее обозрение. Иногда врать - это единственный выход. - Нет, Бонь. Прорвемся. Это временно. - Пойду набью ему морду, - подрывается к выходу, - с такими уродами только так и надо! - Не пачкайся. Остановить его удается с трудом. Бонька хочет защитить. Как объяснить ему, что справедливостью здесь не пахнет и пахнуть не будет? Объяснить, не объясняя… Это возможно? Понимаю, что он ревнует. Тихо и болезненно ревнует к Матвею, шестым чувством, видимо, уловив мой отнюдь не платонический интерес к начальнику. Обещаю не принимать быстрых решений, семь раз подумать и так далее. Много чего обещаю, целая тонна вранья. Высадив по паре сигарет, мы возвращаемся в студию. Ждать неизбежный вечер, и - в двенадцать - последний эфир. Последний в принципе. Больше я на работу не приду. Смысла ехать домой снова нет. Готовлю материал, меняю кое-что прямо по ходу. Последний эфир должен быть запоминающимся. Темы - огонь, есть о чем поговорить и что обсудить. За пятнадцать минут до эфира иду в студию. "Вечерники" смотрят на меня, как на труп, новости у нас распространяются быстро. Бонька гонит заставку, я проверяю микрофон. Спокоен. Готов. Новости, погода, немного музыки, передача о новинках техники, ночь идет своим чередом. Все как обычно. Наконец, очередь доходит до разговора со слушателями. Это моя любимая фишка, всегда интересно выводить людей на откровения. - Тема нашего разговора - ненависть. Есть ли в вашей жизни место этому чувству? Нужно ли растрачивать силы, здоровье и время на то, чтобы отравлять кому-то жизнь? Что может стать поводом для ненависти? Обсудим! Жду ваших звонков. Реклама. Музыка. Звонок. Еще реклама. Тема близка, желающих поговорить много. Я узнал его голос сразу. Узнал бы из тысячи других. Даже искаженный помехами связи, он был до посинения родной. Откуда он звонил? Фиг его знает. Из своего кабинета или уже из дома. Разницы нет. Это был он, мой шеф, мой любимый ублюдок Матвей Венедиктов. - Ненависть... Животрепещущую тему ты выбрал. Да, в моей жизни есть место ненависти. Иногда ею подменяют что-то еще. Что-то, чего не могут понять… принять. И не секрет, что ненависть почти всегда произрастает из любви. Почти всегда, к сожалению. Но это ничего, это пройдет. Ненависть поможет излечиться… от всяких глупостей, не даст разрастись в душе нехорошим мыслям. Но… это очень тяжело, понимаешь? Он гнал еще какую-то пургу, благо никто из моей команды не догадался. Почти каждый эфир находится пара сумасшедших, которым удается дозвониться и долго мурыжить бедного ведущего. Обычно я справляюсь с ними «на раз», опыта хватает грамотно закруглить беседу, чтобы звонивший не был обижен. Но сегодня я как-то потерялся. Некстати вспомнил, как Матвей дрочил у себя в кабинете на мой голос, как ходил туда-сюда, то исчезая, то появляясь в пальцах крупный, ровный член, как он массировал головку, оглаживая набухшую багровую плоть. И как кончал, резко выгнувшись и разведя ноги шире. Шептал мое имя, вздрагивая от страсти. Не этим ли он занят сейчас? От воспоминаний у меня встал, все-таки я реагирую на шефа не по сезону бурно. Это разозлило, тело в очередной раз предавало, переходя на сторону врага. Кажется, был бы я один в студии, кончил бы. Дрочил бы в параллель, представляя, как его рука сейчас "передергивает затвор". Тупо захотелось секса. Эдакого прощального реверанса, чтобы он почувствовал, как это могло бы быть. Чтобы мне было, что вспоминать потом. Даже жаль, что ничего такого не будет. В общем, я собрался, придал голосу недостающий металл и резко свернул "секс по телефону". - Спасибо за звонок, нам важно ваше мнение, - привычные слова, я говорю их каждую ночь, - всего доброго! И в ответ: - Я люблю тебя, Марсель... Гудки, гудки, гудки... Сброс. Сигналю Боньке, и тот дает в эфир рекламу. Дышу. Молчу. Туплю. Сброс. - Очередной *бнутый поклонник? - Бонька смеется, крутит пальцем у виска. - На всю голову. И ведь не вру. Ни единым словом не вру. Я точно знаю, это он. И он знает, что я знаю. Замкнутый круг. ... Я люблю тебя, Марсель... В голове пусто. Очень пусто. А в сердце? Господи, месяц назад я заложил бы душу дьяволу за возможность услышать эти слова от него. А сейчас... Ничего уже не изменить. Слишком много всего наломали. Ощущение абсолютной бессмысленности и какой-то несвоевременности происходящего. Тупик. Это уже никому не нужно. Я не собираюсь бороться за любовь. Не война и не боксерский ринг. Да и с чем бороться? С его сомнениями, хандрой и оправданиями? С его трусостью и мелким враньем? С моим враньем и обидами? Я не буду бороться. Не хочу. Ему нечем меня удержать. Да и я ничего не могу дать Матвею взамен. Ничего, кроме поводов для ссор и недопонимания. А значит, надо уходить. Перерезать одним махом невидимую пуповину, надежно связывающую меня с этим местом и с этими людьми. Отрезать себя и пуститься в свободное плавание. Я не дам ему раздавить меня. Сломать, чтобы доказать себе, что прав. Я не оставлю ему ни единого шанса. Кое-как дотянув до шести, сдаю эфир и, собрав в кабинете минимум своих вещей, ухожу. На столе - заявление на увольнение. Тчк. На душе не просто кошки скребутся - на душе черно, как у негра в известном месте. Радио "Фортуна" - мое первое место работы, здесь я вырос, приобрел весь имеющийся опыт, стал тем Марселем, которого знает и любит миллионная армия неспящих. Фотка в резной рамке под мышкой и коробка со всякой хренью, кружка звякает на дне. Нахер. *****