Прости, я отдаю тебе боль

Боль.       Она лежала на кровати и плакала. Слезы скатывались по пылающим от стыда щекам, обжигая, и впитывались в мягкое покрывало. Безумно стыдно за то, что думает о нем даже сейчас, когда должна думать о Роне. Колоссальное чувство вины за то, что не может дать рыжему того, что дает ей он. Заботливый и любящий, слегка нелепый, но такой простой, понятный и домашний. Всегда находящийся рядом, особенно когда больно. Больно от того, что жизненно необходимо совсем не это. Холодная, слегка надменная улыбка, взгляд до боли знакомых, колющих ледяной крошкой, серых глаз, смотрящих на нее с презрением, но никогда с пустым безразличием, блеск платиновых волос, аристократические черты лица, прямая спина и всегда гордая походка. Вот это ей нужно.       Гермионе нужна его ненависть, зудящая где-то в районе горла и вырывающаяся наружу злыми хлесткими словами. Ведь ненависть - это тоже внимание, всяко лучшее тупого безразличия. Ненависть, дающая понять, что она для него не невидимка.       Эта любовь не похожа на бабочек, резвящихся в животе. Она острая до боли в ребрах, царапающая горло криком в пустоту, смешанная с хрипящим дыханием и с её "грязной" кровью.       Гермиона ненавидела себя за то, кем являлась. Ненавидела всех. Ненавидела - о боже, как глупо, - даже Гарри. За то, что он является ее другом. Логика проста и понятна: если бы не его постоянные подвиги, то стал бы обращать на него внимание Малфой? А если нет, то где уж ему было бы заметить маленькую девочку с вечным беспорядком на голове, вздернутым носом и всегда готовым ответом на любой вопрос.       Любой, кроме одного: почему он? Сейчас, кутаясь в его свитер, она все искала ответ на этот вопрос и не могла. Не могла удержать нарастающую истерику, губы, искривленные в немом крике. А вокруг его запах, совершенно особенный. Сложно сказать, что это есть на самом деле. Смесь аромата пыли после дождя, морского бриза и ночного Запретного леса. Манящий, сказочный, загадочный. Именно так для Гермионы пах Малфой.       Она же видела, что он оставил свой свитер на скамейке. Подобрала украдкой, будто боясь, что кто-то уличит ее в этом. Хотела окликнуть, догнать и вернуть, но не смогла.       Каждый долбанный день порывалась просто подойти и отдать, но не могла. Вернее - не хотела. Оправдывала себя тем, что не хочет нового скандала. На деле - просто страстно желала, чтобы у нее было любое напоминание о нем.       Колючая темная ткань, эмблема Слизерина на груди. Такие носили сотни учеников этого факультета, но этот свитер Гермиона узнала бы из тысячи. По маленькой дырочке на рукаве и запаху, его запаху.       Она прятала вещь Драко ото всех, даже от себя. Чтобы лишний раз не тревожить раны. А надевая, представляла его объятия. Представлять - это единственное, что она могла сейчас. Главное - не уйти в мечтах слишком далеко, чтобы потом не было мучительно больно возвращаться. Возвращаться в дом семьи Уизли, в день до свадьбы, к шкафу, в котором висит свадебное платье, которое она не хочет надевать. Не с этим человеком, нет, будь оно хоть тысячу раз прекрасно, будь оно достойно даже Английской королевы. Дело не в этом. С Драко она была бы рада даже картофельному мешку.       Внизу хлопает дверь, слышится голос Рона. Вихрем Гермиона стаскивает с голого тела свитер, наспех складывает и засовывает на дно заколдованной сумочки, вмещающей в себя бесконечно много вещей.       Дверь распахивается, и Гермиона так и застывает посреди комнаты, застигнутая врасплох в одном нижнем белье и испуганно взирающая на зашедшего Рона. На лице рыжего улыбка: - Ты ждала меня? И неуверенный ее ответ: - Д-да...       Неумелые поцелуи, неуклюжие движения. Нельзя представить Малфоя, потому что он не может так целовать. Его поцелуи не могут быть такими мокрыми, со вкусом лукового супа миссис Уизли. Секс с ним не может быть похож на урок размножения, примитивный половой акт, без восторга, без страсти, без любви. И уже засыпая, не хочется слышать вопрос, тихим шепотом, чтобы не разбудить весь уже спящий, многолюдный дом Уизли: - Ты в порядке, Гермиона? Ты сегодня какая-то грустная. И отвечать, еле сдерживая закипающие слезы: - Конечно, Рон, - Таким по-гермионовски не терпящим возвражений и не дающим повода усомниться тоном. - Представляешь, завтра мы уже будем мужем и женой, даже не верится, правда? - Да, Рон. Давай уже спать. И слышать довольное сопение Уизли.       Она не может перестать с ним быть той Грейнджер, которую знают учителя и однокурсники. Строгую, любящую порядок зануду-Грейнджер. От которой не ждут проявлений слабости, не ждут элементарных женских капризов или слез. Но она-то, Гермиона, знает, какой может быть, какой она может стать рядом с тем, кто позволит ей быть чуточку слабее и глупее.       И стоя у алтаря, представлять как сейчас сюда ворвется Драко, и, наслаждаясь обескураженным лицом Рона, скажет ей: "Ты только моя".Не спросит, а утвердит.       Она пошла бы с ним, на край света, куда бы он не сказал, потому что так хочется ей самой. Быть рядом. А где - неважно вовсе.       Вот только этого не будет, нет, Гермиона, даже не мечтай, не будь идиоткой. Ты же уже сглупила, встречаясь с Роном в попытках забыть Драко. Когда поняла, что не поможет, - было поздно. Вот чем это все закончилось. Свадьбой с нелюбимым человеком. Он друг, совесть не позволит бросить друга, как использованный носовой платок. Так нельзя. Вздох.       Гермиона просто хотела стать для Малфоя больше, чем ненавистной грязнокровкой. Не вышло. Она враг для него. Эту вражду не вывести ничем, она навсегда въелась в его сердце.       Она просто не может существовать, такая обиженная и ненужная, в белом свадебном платье из тонкого кружева, с нитью жемчуга на изящной шее, с высокой роскошной прической - полуторочасовым результатом старания мастера, под руку с не тем человеком, не в том месте. Не хочет. Слишком больно, слишком.       Вдруг сердце испуганно замирает, а потом мчится галопом, когда она видит его белобрысую макушку и все такой же надменный взгляд. Пришел, все-таки пришел. И тут же непонимание: "Пришел? Зачем?!"       Она стоит у алтаря, такая красивая, но не для него. Счастливая не из-за него. А в голове бегущей строкой: "Зачем я сюда пришел?" Чтобы сделать себе больно? Увериться, что она в порядке, что она счастлива, и просто уйти? Или наоборот - чтобы разрушить её счастье? Потому что не с ним, потому что не его. Красивая, господи, до умопомрачения красивая. Хочется целовать каждый миллиметр ее кожи, слышать рваные вздохи, чувствовать биение ее сердца, не просто хочется, это нужно.       Нужно, чтобы не сойти с ума.       Она поднимает взгляд, отчего-то краснеет. Взволнована, смущена, но не рассержена. А к нему уже смешит разъяренный Поттер: - Зачем ты сюда пришел? - А что нельзя? Или у вас, грязнокровок и предателей крови, закрытая вечеринка? - Убирайся. - Не подумаю. Поттер уже тянется за палочкой, но строгий голос его одергивает: - Не надо, Гарри. Она здесь, здесь, здесь. Не будь идиотом, Драко, ты еще можешь все изменить.       А она продолжает: - Не хватало еще драки на моей свадьбе. Раз сам Малфой снизошел до нас, то видимо он действительно хочет остаться. И вся его чистая, благородная кровь идет к черту, расступаясь перед поистине королевским, повелительным тоном Грейнджер. Забиться в уголок, спрятаться, но его уже видят и косятся на него так же часто, как обращают свои взгляды на жениха и невесту.       Драко невольно отмечает про себя, что смотрятся они как красавица и чудовище. Хотя Уизли не может называться чудовищем, скорее уж клоуном. Точно: клоун и принцесса. Речь пастора, и ,до побеления костяшек пальцев, сжатые кулаки.       Твердое "да" Рона.       Колеблющийся взгляд Гермионы.       Надеющийся взгляд Драко.       Беззвучные мольбы божеству в котором уже давно разочаровался: "Господи, пусть она скажет "Нет". Я плюну на все: на то, что подумают люди, на то, что скажет сама Грейнджер. Я добьюсь ее. Я буду рядом. Я не отпущу ее ни на шаг. Она будет жить, как королева со мной. Пусть только скажет "нет"."       Непонятливое молчание гостей, замешательство в воздухе.       И тихое-претихое "Да".       Больно, мучительно больно.       Ему и ей.       Будто кости стерли в порошок, будто душу вывернули наизнанку, будто в сердце воткнули смоченный ядом нож. Она ищет взглядом его. Он встает и отходит, собираясь трансгрессировать. Больше незачем тут оставаться. Она сделала свой выбор. Он бледнее, чем обычно. С выражением скорби на посеревшем лице.       Её чистые, огромные глаза цвета шоколада, испуганные собственным ответом.       И внезапно приходит озарение: "Никто из нас не безразличен другому. Какие же дураки. Чуть все не испортили."       Бегущая, путающаяся в шлейфе невеста, парень-блондин, уже не успевающий остаться здесь. Последний рывок, она хватается за него, впиваясь в ткань пиджака ногтями. Ощущение полета. Он судорожно прижимает трясущуюся и всхлипывающую девушку, зарываясь носом в ее чуть растрепавшиеся волосы: - Моя. Никуда не отпущу. И тихий шепот в ответ: - Я люблю тебя.       Горячий поцелуй, пронизывающий насквозь. Самый чистый и самый преступный одновременно. И слезы, потому что все закончилось. Вот он, их счастливый конец, конец длиною во всю оставшуюся жизнь.       Хлопок. Взмывающий белой птицей в затянутое тучами небо остаток шлейфа, не поспевший за хозяйкой. Молчание. Осознание. Боль.