Четыре голоса Сида

В Сиде никогда не светит солнце. Подлунный мир слишком хрупок и холоден, и от пламенного прикосновения светила он просто растаял бы, как льдинка на ладони. Сияние жизни не может коснуться страны мертвых. В Сиде не увидишь красок. Свет и цвет имеют власть только по другую сторону, а здесь правят тусклые серебро и лазурь, рассеянные брызгами в темноте, что поглощает все яркие оттенки, угрожающие монохромности сонной долины. В Сиде нет жизни. Среди остывших камней и бесплодных земель разве только вековой дуб разросся и раскинул могучую крону, несмотря на вечное правление мрака. В Сиде исчезла память. Все былое осыпается прахом и неумолимо развеивается ветром, а земная слава угасает, словно звезда на рассвете. Великий воин, перед которым склонялись народы, заперт в круге камней. Когда-то сама воительница Бадб вела его коня под уздцы в битвы и направляла карающую длань, бескрайние просторы завоеванных долин услаждали взор воина больше, чем прекрасные жрицы любви, пыл сражений горел ярче любовной страсти, а вкус крови врагов пьянил сильнее самого крепкого эля. Теперь же даже меч, вернейший товарищ в прошлом, вероломно оставил своего побежденного хозяина, а из покоренных земель во владении остался только заклятый круг. Если бы у камней были голоса, то они гремели бы раскатистым мстительным смехом. В Сиде бессильна воля богов. Да и нет великим дела до заслуженных страданий клятвопреступников, чьи гейсы обернулись цепями, до молитв бесплотных духов. Дева цепляется за обесцененные слова — «любимое дитя фэйри», «защитница людей», «благословленная» — но не находит в них спасения от холодной пустоты, ведь разгневанные боги забрали у девы все свои дары, а ледяную воду колодца смешали с ее остывшей кровью. Целительница знает, что навеки лишилась божественного покровительства, но не ведает причины — загробный мир окутал ее туманной пеленой забытья. И только низкий скрип колодезного ворота будит внутри давнее бескрайне болезненное отчаяние. В Сиде нет места умиротворению. Души, жаждавшие покоя, продолжают тонуть в чане, наполненном сожалениями и горечью земных потерь. Раньше силам друида была подвластна магия священных кристаллов, ярость пламени жертвенного костра и целительная сила травяных отваров. Под его шагами пела земля, под его прикосновениями оживали деревья заповедной рощи. Не по праву рождения, но по собственному выбору он обрел веру и свой народ. Не по своей воле, но по злому року он утратил все, что стало дорогим обретшему дом страннику. Надломился зачарованный посох служителя, склонила голову вниз тяжесть нарушенного гейса имени. Кельтская крипта не упокоит римскую кровь, а Харон не перевезет через воды Стикса варвара, даже если под языком у того будет лежать золотой обол. Отныне он — вечный чужеземец, друид без силы, слуга без господина — навеки погребен под обрушенными сводами холма фэйри, и мятежный его дух до конца времен будет пребывать в подземном плене, снедаемый виной и тоской по павшему великому племени. В Сиде время остановило свой ход. Ведь что есть время для души, навеки запечатанной в потусторонней ловушке? Без животворящей искры этот край — всего лишь застывший отпечаток на краю мироздания, и единственным способом для филиды измерить срок своего существования в туманном царстве остается наблюдение за падением дубовых листьев. Священное дерево отравлено. Земля, дарующая жизнь, пропитана ядом чужого проклятия, что медленно пробирается по древесному стволу к тусклой зелени. Один за другим резные листья отрываются от веток, оставляя после себя кровоточащие рубцы — и тогда филида с сожалением видит, как кора окрашивается в губительный для этого мира алый цвет. В Сиде не звучит музыка. Флейта филиды нема и не имеет силы призвать Беленуса-целителя или переливчатой мелодией отогнать хворь от растения. И в шелесте листвы хранительнице, не способной исполнить свой посмертный долг, слышатся измученные упреки гаснущих душ. Раненный дуб плачет серебристыми листьями. И неведомо откуда безымянной филиде известно, что с каждым сорвавшимся листком в загробную страну уходит чья-то душа. С гибелью дуба погибнет весь мир — так говорит знание, принесенное ветром-вестником. Осыпется ли земля, сдерживаемая мощными корнями, или древесные духи-покровители отвернутся от порочного людского рода? Филида только знает, что нет ничего важнее — ни возвращение голоса тонкой флейте, ни воспоминание о собственном имени, даже ни забытая цель, с которой она отправилась в долину умерших, — чем защита и исцеление священного растения. Одинокий листок с вычерченным на нем именем обреченно трепещет на конце нагой ветки почти мертвого дерева.