«Ты вправду спишь? Да, судя по всему, ты вправду спишь... Как спутались все пряди... Как все случилось, сам я не пойму. Прости меня, прости мне, Бога ради. Прости меня с моею похвальбой. Прости меня со всем моим разладом... Спи, спи, мой друг. Я посижу с тобой. Не над тобой, не под — а просто рядом» (с) И. Бродский «Горбунов и Горчаков»
— Это не она сделала. А ты. Даже хрипя и почти задыхаясь от боли, Чарльз видит только правду. Мактаггерт — всего лишь повод. Ускоривший реакцию катализатор. Причина — сам Эрик. Держа на руках подрагивающее тело, он оборачивается, смотрит на неподвижные, невредимые корабли и взвешивает. Тысяча против одного. Тысяча ради одного. Взвешивает и понимает, что унижает этого одного подобным сравнением. — Ты, — резко бросает Эрик краснокожему мутанту со шрамом на лице. — Доставь нас в госпиталь. Любой. Живо. Азазель смотрит на всех, стоящих по ту сторону, — Алекс, Хэнк, Шон, Рейвен, Мойра: напряжённые, застывшие, одно только слово… — и кивает. Их — больше. Они телепортируются в тёмный закоулок — несколько шагов до главного здания больницы святого Варфоломея. Их дурацкие костюмы привлекают внимание, но это неважно: люди очень хорошо умеют придумывать удобные объяснения. Чарльза сразу же кладут на каталку, везут в реанимационное отделение, и Эрик слышит заданный девушкой за регистрационной стойкой вопрос только с третьего раза. — Вы знаете его имя? Кто он вам? — Чарльз Фрэнсис Ксавьер. Он мой друг, — слово «друг» звучит сухо и незначительно. У Чарльза получалось лучше. — Боюсь, в таком случае мы не имеем права сообщать вам подробности, — она с сожалением улыбается. — Сами понимаете: только родственникам. — Я его сестра. Рейвен Ксавьер, — блондинка с серо-зелёными глазами — две лжи во спасение. — Очень хорошо, — быстрый взгляд на протянутые документы. Откуда?.. — Будете ждать? — Да. Они ждут. Секунды складываются в минуты, минуты — в часы, и за это время тихим, прерывистым шёпотом сказано больше, чем за все месяцы до. Никто не обвиняет Эрика: единственный имеющий на это право будет говорить за себя сам. — Вашему другу очень повезло, — женщина в белом халате устало проводит рукой по волосам. — Ещё немного, и, вполне возможно, он никогда не смог бы ходить. Эрик закрывает глаза. Он вспоминает, что так и не снял с головы шлем.***
Чарльз очень бледен: рука с воткнутой в вену иглой от капельницы почти сливается с простынёй. Эрик заходит в палату, ставит шлем на прикроватный столик и молча садится на стул сбоку. Прошла неделя: слишком мало для одного из них и слишком много для второго. — Обычно в таких случаях принято приносить цветы. — Ты сказал, что это сделал я. Хочешь добавить что-нибудь ещё? Вымученная, но искренняя улыбка Чарльза гаснет. — Добавить нет. А вот изменить — да, — он тянется к руке Эрика и осторожно, неуверенно накрывает её своей. — Это сделали мы оба, друг мой. Ты — слепой ненавистью, я — неудачно подобранными словами. И мы оба, каждый со своей стороны, могли это предотвратить. — Не могли. Мы слишком разные, Чарльз, — у ответной правды горький привкус металла и опиума. — Мы хотим одного и того же, но никогда не сойдёмся в методах. — Тогда почему ты всё ещё здесь? Эрик молчит. — Ты не сможешь воевать со мной, Эрик. Я не смогу воевать вообще. Мы оба сломаем себя ради своих целей. Скажи мне: твоя того стоит? Одна пуля из шести — нелепая случайность, о которой можно забыть. О которой легко забыть: всё обошлось и ничего не изменилось. Однако он всё ещё здесь. Эрик смотрит на шлем, сосредотачивается, и металл начинает двигаться: гнётся, сжимается, собирается в комок с острыми, шипованными краями. При хорошем воображении в получившемся переплетении резких линий можно увидеть цветок. Улыбка Чарльза шире, чем когда-либо, а глаза — много-много ярче.***
— Они знают о нас, Чарльз. Чарльз сидит в единственном кресле у камина, вытянув руки к огню: поздней весной достаточно тепло, но его знобит после обезболивающих. — Я не могу стереть память всем, как Мойре, Эрик. Их слишком много, к тому же все так или иначе взаимодействуют друг с другом. Блоки не продержатся долго. — Есть иной вариант. Эрик стоит у открытого окна, скрестив руки на груди, — лучи заходящего солнца освещают его лицо, заставляя казаться ещё резче. — Дай догадаюсь: — тихий смешок, — он мне не понравится. — Совсем не понравится. В глазах Чарльза — внимание и отражение огненных бликов. Его очередь молчать. — Когда-то ты сказал, что мы нужны людям, потому что у нас есть общий враг. Теперь его нет. Однако, — Эрик рывком поворачивается, в два шага пересекает разделяющее их расстояние и встаёт за кресло, до побелевших костяшек сжимая спинку, — его можно создать заново. Поставить спектакль: ты — святой профессор, верящий в людей, я — злобный Румпельштильцхен, забирающий детей у тех, кто не может превратить солому в золото. Ты будешь нужен им. Они не справятся без тебя. — А ты? — А я просто буду тем, кто я есть. Другого выхода нет, Чарльз. Чарльз понимает, что дело совсем не в людях. Дело в них самих и в том, что их связывает. Поиск доверия, тонкий лёд, который снова треснет от одного неосторожного слова, и они оба утонут, на этот раз — окончательно. Попытка выяснить, верят ли они друг в друга достаточно сильно для того, чтобы отпустить. — Прошу тебя, возьми с собой Рейвен, — он запрокидывает голову и улыбается. — Я хочу, чтобы рядом с тобой был хоть кто-то, кому ты можешь доверять. Она согласится. Меньшее зло — лицемерный, отвратительный выбор. Верный только потому, что по другую сторону будет стоять Эрик. Эрик, который сумел вовремя остановиться. Это будет непросто, но Чарльз почти спокоен: имя Румпельштильцхена знает только он. Ладонь, сжимающая спинку кресла, расслабляется и опускается на его плечо.***
— Рейвен, ты издеваешься? Я не собираюсь носить это. — Нет, ну а что тебе не нравится? По-моему, получилось вполне себе злодейски. — Злодейски? У нас что, фарс? — А что, нет, что ли? Чарльз слышит доносящиеся из-за двери крики и устало вздыхает: Рейвен вызвалась сшить модель костюма Магнето и, судя по всему, Эрику она не понравилась. — Эрик, заходи уже. — Предупреждаю, — дверь начинает медленно открываться, — это абсолютно ужасно. Нда. Бордовый пиджак — это действительно… очень интересное решение. Хорошо сочетается с чуть ли не подметающим пол чёрным плащом, призванным, видимо, добавить образу драматизма. — Я выгляжу как идиот, ограбивший секонд хенд, — Эрик стоит на пороге, вытянув руки по швам и явно чувствуя себя не в своей тарелке. Честно говоря, Чарльз его вполне понимает. — Сам виноват, — неугомонную Рейвен, оставшуюся в коридоре, не видно, зато очень хорошо слышно. — Не стой столбом, прими позу повнушительнее! И тут Чарльза наконец-то отпускает: он смеётся громко, искренне; сгибаясь пополам, глотая ртом воздух и неприлично всхлипывая. Его наконец-то совсем отпускает. — Прости, Рейвен, — все ещё посмеиваясь, с трудом выговаривает он, — но это и вправду не вариант. Твоя идея очень… оригинальна, но, боюсь, всерьёз её воспринять трудно. — И не только её, — неожиданно вмешивается стоящий у стены Алекс. — Профессор Икс и Магнето? Серьёзно? Да вы палитесь с самого начала! — Эй! — снова возмущается Рейвен. — Это очень даже концептуально! — Ага, ну да. Ты бы ещё профессора Хромосому и мистера Вмагничу предложила бы. Эрик закрывает лицо руками. У Чарльза от смеха начинает болеть живот.***
Они играют почти два часа. Эрик никогда не признается вслух, насколько ему — иногда — не хватает достойного соперника: никто, кроме Азазеля, не продержался и двадцати минут. Пешка E5-E6. Ладья A7-E7. — Тебе точно ничего не нужно? — Чарльз задумчиво водит пальцами по губам. — Пещеры — это, конечно, хорошо, твоё Братство действительно никто не найдёт, однако условия наверняка оставляют желать лучшего. Ладья D1-D7. Ладья E7-E8. — Спасибо, Чарльз, но мы справимся сами. Лучше подумай о своих учениках, — голос Эрика становится серьёзным. — Как Шон? — В порядке, — ободряющая улыбка. — Янош несильно его задел: он уже на ногах и порывается в следующий раз отомстить. Ладья D7-B7. Ферзь B8-C8. — Ну пусть попробует, — нужно будет предупредить Риптайда: внешность обманчива, в гневе Банши действительно страшен. — А ты сам-то в порядке, друг мой? — мягко, но уверенно: оба уже давно закрепили за собой право задавать подобные вопросы. — Ты как-то бледен. Ладья B7-C7. Ферзь C8-B8. — Вполне. Просто вчерашняя идея вызвать Азазеля на поединок «кто кого перепьёт» была не самой удачной. — Неужто ты проиграл? — фыркает Чарльз в свой стакан шотландского виски. — С разгромным счётом и жуткими последствиями. Ферзь С6-D7. Ладья F5-G5. — Я требую подробностей. Признавайся, что ты там натворил: украл у Яноша костюм? Признался в любви ко всему миру? Или… — широкие брови насмешливо приподнимаются, — …станцевал с Ангел пламенный танец любви? — Пусть любопытство грызёт тебя до конца твоих дней, — Эрик с усмешкой откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. — Эту тайну я унесу с собой в могилу. Пешка F3-F4. Ладья G5-G6. — С тобой совершенно невозможно иметь дело, — притворно возмущается Чарльз, ставя стакан на стол рядом с доской. — Рейвен говорит то же самое. Пешка F4-F5. Ладья G6-G5. — Как она, кстати? — Скучает. Шлёт тебе привет, просит меня не возвращаться хотя бы три дня и настоятельно требует не тратить ночи зря. Пешка F5-F6. — Ты победил, — лёгким щелчком пальцев Эрик сбивает чёрного короля с доски. Чарльз качает головой. Победила Рейвен, понявшая всё раньше их самих.***
Сейчас декабрь: на улице восемь градусов, но им жарче, чем летом, хотя — потому что — никакой одежды на них уже давно нет. — Эрик! Оставь в покое мои пятки! — Чарльз запрокидывает голову и хохочет, чувствуя лёгкие, невесомые прикосновения ногтей. — Боишься щекотки? Как интересно, — гортанное мурлыканье смещается, тёплый воздух на выдохе проходится по голени, по впадинке под коленом, по внутренней стороне бёдер, выше, выше… Мягкие после долгих поцелуев губы обхватывают член, и Чарльз стонет, выгибается, вцепляется в отросшие волосы, в которых, несмотря ни на что, не появилось седины. — Да, да, Эрик, Господи, как же хорошо, почему мы раньше не… — Потому что идиоты. Мысли Эрика необычно тихи, необычно спокойны: чёткая упорядоченность, лишённая былой резкости, направлена только на одно. Только на одного. — Хватит, Эрик, — прошу, хватит, я хочу тебя, пожалуйста… Чарльз транслирует собственные ощущения, жадно считывает чужие, — они и так близки настолько, насколько могут быть близки смертные, ничего «только своего» всё равно уже не осталось — разделённое желание становится всё сильнее, наполняет воздух тяжёлым запахом мускуса, и Эрик подчиняется. Он осторожно подготавливает Чарльза, растягивает сжимающиеся от возбуждения мышцы и медленно входит, не отрывая взгляда от чужих, так же пристально смотрящих глаз. Быстрее, быстрее; Эрик, Чарльз — синхронно, одновременно, одинаково, на выдохе и на вдохе. Дуэт в четыре руки, движения которых из плавных и размеренных становятся всё более отрывистыми и суматошными, а потом прерываются вовсе.***
Усадьба особняка велика: найти укромное место для пикника, на которое не наткнутся дети, довольно просто. Прохладный весенний ветер превращает и без того растрёпанные волосы Чарльза в воронье гнездо, и Эрик с улыбкой наклоняется к нему, свободной рукой заправляя за ухо упавшую на лицо прядь. — ЦРУ согласилось финансировать мою школу. Очень вовремя: я, конечно, богат, но не настолько же. — Что, всё так плохо? — Эрик откладывает в сторону бутерброд с курицей и тянется к бутылке с водой. — Скорее наоборот, так хорошо, — Чарльз опережает его, выхватывая бутылку буквально из-под носа. — Уже приходится селить детей вместе: комнат для каждого не хватает. Я очень рад, — признаётся он после пары глотков. — Не думал, что всё случится так быстро. Спасибо тебе. — Всегда рад помочь, — это не ложь и не вежливость — Эрик действительно рад. Они до сих пор спорят друг с другом, до сих пор не могут согласиться в мелочах, и так будет всегда, но в главном, самом важном они одинаковы. Мир — это не для них. Покой — другое дело. — А теперь верни мне бутылку. — Хммм… Даже не знаю, — нахмуренные брови, конечно, производят впечатление, но подрагивающие уголки губ выдают Чарльза с головой. — Давай так: меняю воду на твой бутерброд. — Какой низкий шантаж, — серьёзное выражение лица даётся Эрику нелегко. — Вам должно быть стыдно, профессор. Какой пример вы подаёте детям? Чарльз широко улыбается. — Но Голос шепчет мне: «Храни мечты, безумный! Не знают умники таких прекрасных снов»*.