Силуэты, но не смысл

Большая часть дел в Соне начинается на этой обнесённой забором территории, на этом маленьком дворе буро-красной пыли на согнутых от безысходности плечах здешних жителей. Но всё, что кончается тут, кончается дикостью, кровью, и потому большинство дел кончается в тени чьей-нибудь тюремной камеры, во смраде, зловонии узких коридоров, с угрозами, с обещаниями, с подкупом. Но где бы оно не кончалось, начинается всё здесь. Вот потому Майкл наблюдает. Стоит в этом зное, бескрайней жаре здешних мест, облокотившись на шершавую кирпичную стену. Наблюдает. В Соне нет зелени, нет стали Фокс Ривера: никакого серого, никакой зелени, всё только красное, коричневое; мелкий песок, солнце, которое обжигает кожу, текущий по шее пот оставляет за собой грязный след. Но вот дворы… Дворы всегда для одного и того же - для закономерностей. Закономерностей тюрьмы: кто с кем общается, кто торгуется за ненужную добавку, какие союзы выставляются напоказ, какие союзы держат в тени, скрывают их в толпе. Но не к закономерностям присматривается Майкл, он присматривается к переменам в них. Ведь это единственное предупреждение перед тем, как всё пойдёт не так. Майкл стоит, наблюдает, и это его собственная закономерность. То, чего от него ждут. То, из-за чего Уистлер, лениво перебирая ногами в солнечном свете, кивнёт, прежде чем возвратиться под сомнительную защиту их общей клетки. То, от чего МакГриди улыбается, машет одной рукой, пока второй ведёт мяч, вот-вот и майка соскользнёт с его худого плеча. Даже Ти-Бэг ждёт эту майкловскую закономерность. На секунду встречается с ним взглядом, усмехается, стоя на втором этаже, наклоняет подбородок, глядя ещё несколько секунд, а потом исчезает в роскошных по здешним меркам комнатах Лечеро. Только один из их крошечной компании делает вид, будто не в курсе, кто такой Майкл и не в курсе его привычек. Махоуни. Он, устроившись на кирпичной стене по другую сторону их двора, не отрывает взгляда от грязи. Сгибает свои длинные пальцы, сжимает в кулак, распрямляет его о шершавую кирпичную кладку. Может сидеть, не двигаясь, часами, но руки его не знают покоя: дёргаются, вздрагивают словно сами по себе, когда он, пытаясь это скрыть, скрещивает их на груди. Странно, когда, скрывая, показывают гораздо больше, но Махоуни весь сплошь создан из таких контрастов. Яркие, пронзительные глаза и отсутствующий, рассеянный взгляд. Мягкий, нежный голос и резкие, гнусные угрозы. Разорванный воротник рубашки и тщательно остриженные ногти. Махоуни пропитан ленивой панамской жарой, но всегда скор, если нужно оскалится, пустить в ход угрозы, бороться за своё, как это делает любой из временных жителей Соны. Но здесь он явно не ко двору. Звериная грация и слишком человечная нервозность. Майкл представляет его волком среди овец, но нет, Махоуни больше похож на льва среди гиен. Нечто лоснящееся, сдержанное средь животной ярости здешней толпы. Махоуни быстро трясёт головой, так, будто очнулся от дрёмы или желает поскорей избавиться от плохих снов. Он встаёт и опирается рукой на стену, когда пытается не потерять равновесие. Нет, у льва должен быть прайд, думает Майкл, глядя как его бывший мучитель бредёт по двору. Трудно представить Махоуни частью их группы. Пускай у него была семья, пускай он когда-то был во главе своего отдела - всё равно трудно представить его не одиночкой. – Будешь так пялиться, – рычит Махоуни, приходя мимо, – они подумают что-то не то. Майкл моргает, не меняя выражения лица, продолжает наблюдать. Считает в уме до 1354 (чтобы не выглядело так, будто он его преследует, тем более, когда все смотрят), окидывает взглядом двор в последний раз и заходит внутрь. Потолки коридоров высоки настолько, насколько нужно, чтобы не чувствовать себя загнанным в клетку. Но никак не выше. Майклу нужно знать, вызвана эта фраза подогреваемой наркотиками паранойей или уже привычным недоверием. Махоуни в курсе плана, а под кайфом его действия предугадать гораздо сложнее; когда он под кайфом, с ним гораздо сложнее справиться. *** Майкл, решив, что тот отправился обратно в камеру, засовывает руки в штаны и поворачивает вниз по коридору. Когда он находит Махоуни, тот смотрит в окно: одной рукой облокотился на жёсткий, бетонный подоконник, другой схватился за прутья решётки. На лбу блестит пот, но, возможно, из-за жары. И в решётку вцепился лишь потому, что так легче контролировать озноб детоксикации. Когда Махоуни поднимает глаза, они – красные, но, может, от усталости. Трудно понять, под кайфом ли он, и Майкл делает пару осторожных шагов прямо в камеру. - Нужно что-то? - Махоуни поворачивается к окну, к яркому голубому небу вне этих стен; волосы занавешивают лоб, когда он смотрит на тучи. Майкл вспоминает детство, то, как ходил в церковь, причащался под тщательно вырезанным изображением распятого Спасителя. Вспоминает всё до мельчайших деталей: деревянные гвозди, складки на ладонях, слегка согнутые пальцы, изгиб костей, где были перекрещены щиколотки. Вспоминает, как боялся смотреть на него, и потому нe отводил глаз от окон, где косматые святые с возведёнными в небо глазами ждали благословления свыше. Махоуни выглядит так же. Будто желает быть спасённым, слепо верит, встречаясь с неизвестностью. Но только на секунду. Потом он запускает руки в волосы, откидывает их с лица и выдаёт гримасу, которая у него считается за улыбку. - Так что, Майкл? - Ты сказал, они подумают что-то не то, - тянет Майкл, зная, глупо пугать человека, который умеет убивать голыми руками. Камера маленькая, но он держится от Махоуни как можно дальше. – Кто они? - Бэгвелл, например, - Махоуни пожимает плечами, убирает руки с решётки. – Пройдёт немного времени, другие тоже так начнут думать. - А что «не то» они должны подумать? Махоуни смеётся. Эти звуки редкость в Соне: - Да брось. Ты же умный, сам догадаешься. - Притворимся, что нет. Махоуни делает шаг ближе. Майкл отступает, пытаясь дать ему место, но сам спиной упирается в стену, дальше от спасительного выхода. - Вспомни Фокс Ривер. Что бы ты подумал, увидев, как один заключённый смотрит на другого? Наблюдает. Пялится. - Я бы подумал, он – цель, - отвечает Майкл, когда Махоуни подходит ближе, явно перекрывая ему пути к отходу. – Мишень. - Только не так, как смотришь ты. Без угроз, не вставая в позу. И постоянно смотришь на мои руки, - говорит Махоуни, тон его голоса превращает слова во что-то бесстыдное. Потом он скользит вперёд, сокращая оставшееся расстояние, и прижимает руку к бедру Майкла. Наклоняется уж слишком близко. - Что подумает Бэгвелл? До Майкла доходит, доходит то, как на это смотрит вся Сона, как на это смотрит Махоуни, и такое толкование его взглядов никогда не приходило ему в голову. - Я не… - он умолкает, нечего отрицать, хотя правда это лишь отчасти. Майкл наблюдал. Не сводил глаз. Просто не по этой причине. Махоуни не убирает руку с его бедра, пальцами вцепляясь ему в бок, и наклоняется вперёд, наклоняется ближе. Майкл чувствует жар его ладони, словно тонкого хлопка одежды между ними и нет, чувствует его пальцы словно как обнажённой кожей. Майкл знает, каково это, когда ты горишь. Знает, как мучительно противостоять чему-то раскалённому, чувствовать как опаляется кожа. Но сейчас всё не так. Нет боли, нет агонии, но жар… жар всё такой же: неослабный и несомненный. Майкл никогда не любил прикосновения, никогда и не думал, что будет так желать прикосновений, но настойчивость, с которой Махоуни трогает его ладонями, то тепло, исходящее от его кожи, тихое требование в его голосе, когда он придвигается ближе и шепчет: «Но, быть может, ты этого и хочешь»… От всего этого у Майкла всё внутри словно загорается. - Значит, - Махоуни наклоняется ближе, прижимает его к стене, разводит его ноги коленом, - ты этого хочешь? - Алекс… Чтобы не услышал Махоуни в его голосе, это заставляет его замереть. Заставляет его остановиться, застыть в непристойно-интимной позе: наклонив голову, быстро, резко выдыхая Майклу в шею, коленом между его ног, прижавшись бедром к его члену… Слегка, но эрекцию трудно не заметить. Слегка, но теперь Майкл знает, предательство его тела заметили. К счастью, в коридоре слышится шум: шарканье чьих-то шагов, громкий разговор на испанском, и Махоуни тут же отстраняется. Делает пару шагов назад, проводит ладонями по ногам Майкла и сжимает материал штанов прежде, чем отпустить. Он выглядит ошарашенным, сконфуженным – как раз, как себя ощущает сам Майкл. Махоуни смотрит на него раз, глазами пронзительными, тусклыми словно титан, а потом, выйдя из камеры, уходит вниз по коридору. Майкл стоит как вкопанный. Прижимает ладони к шершавой, отслаивающейся извёстке на стене. Закрывает глаза. Старается вновь обрести контроль над собственным дыханием. Думает, не остаться ли здесь и дождаться Махоуни, но остальные могут заметить. *** Майкл никогда не любил стройплощадки: от привкуса грязи и дизтоплива всё время першит в горле, постоянный глухой рёв экскаваторов и подъёмных кранов, и пока делаешь всё измерения и проверки, от солнца жжёт глаза, краснеет нос. Но копать руками куда как хуже. Каторжный труд, негде развернуться, ладони окрашиваются в терракотово-оранжевый. В волосах у него вечно земля, сколько бы Майкл не пытался выскрести его оттуда под еле тёплым, слишком коротким душем. Его тошнит от этого, но если уж он, полагаясь на прочность этих туннелей, поставил собственную жизнь на карту, то тогда и построить их нужно нормально. Даже если пол головы Майкла работает с цифрами, с сопротивлением, с приложением силы, это не мешает ему думать о Махоуни. Хотя он способен себя отвлечь. Вспомнить Линка, Сукре, Эл Джея, но это доставит лишь больше волнений. Он может вновь прокрутить в голове план побега, но об этом думать не хочется: мало ли, вдруг всё пойдёт прахом. Он может вспомнить о Саре… но этот клубок эмоций он просто не в силах подчинить себе; потеря, гнев, раскаяние - они способны опрокинуть его, утопить. О ней сейчас думать нельзя. Нельзя давать волю чувствам, пока он не выберется отсюда и сможет начать действовать. Майкл может найти применение гневу, но вот другие эмоции, возникающие при мысли о Caре… Их он себе позволить не может. Поэтому Майкл вспоминает об Алексе Махоуни. Тот всегда пугал его умением понимать то, что другие никогда не могли. Понимать, как думает Майкл. Быть умнее всех, думать оригинально, оставаться для всех непознанной загадкой – вот то, что всегда было ему щитом, его величайшей силой. Майкл позволял другим понять какую-то часть плана, сложить какие-то кусочки вместе, но сильно он не волновался. Как только выберемся из Фокс Ривера, думал он, ничего опасного больше не будет. Вот только Махоуни не просто понял план, он проник в самую суть мыслей Майкла, понял, как собирается паззл. Наблюдал за ним, наблюдал так долго, что на самом деле увидел. Но Майкл, естественно, сам себе льстить не умел. Знал, тут нет ничего личного. Махоуни пришлось понять Майкла, ведь Компания не предоставила ему другого выбора. Но суть остаётся прежней: он мог это сделать, смог и до сих пор может. Майкл копал, пока не пересохло во рту, пока не заболели костяшки. Он вылезает из туннеля, решает размяться: наклоняется назад до хруста в плечах, размялся, вращает головой, сгибает шею. И, когда оборачивается, встречается взглядом с Махоуни. Даже расслабившись, даже опёршись на стену в нем есть что-то по-прежнему беспокойное, суетливое. Возможно, дело в глазах, в том, как он смотрит, почти не моргая. Майкл оглядывается вокруг, нет ли тут кого ещё, и, как выясняется, нет. - Что ты тут делаешь? – спрашивает он, поднимая грязную бутылку с водопроводной водой. Майкл здесь уже так давно, что, когда пьёт, даже и не мечтает добавить туда льда. - В Соне не так много мест, где можно побыть в одиночестве, - Махоуни наклоняет голову в бок. Какая странная разновидность пожимания плечами. - Ты не ответил на вопрос, - Майкл присаживается на пол, спиною к стене, и даже не поворачивает головы, когда Махоуни пристраивается рядом. Воцарившаяся тишина какая угодно, но только не уютная. - Ты и правда не хочешь об этом говорить? Улыбка Махоуни как у пираньи, и, скорее всего, почти дружелюбная: - Предположил, ты долго не вытерпишь. - Поддамся твоему обаянию? - Такого я не говорил, - и больше Махоуни ничего не говорит, просто сидит и берёт бутылку, когда ему предлагают. Пьёт воду медленно, не сильно прижимая губы к горлышку, и когда отдаёт назад, вытирает его рукавом. - Я потратил уйму времени, преследуя тебя. - И сейчас тоже? – спрашивает Майкл, прислоняясь плечами к холодному бетону, сгибает колени. – Преследуешь меня? Махоуни быстро кивает головой. - Нет. Теперь я жду, когда ты начнёшь действовать в согласии со своим решением. - Такое чувство, будто ты знаешь, что я его сделал. - Ты его сделал, - Махоуни складывает руки на коленях, одну на другую, но пока говорит, глаза от Майкла не отводит. - Знаешь, что особенного в таких решениях? Они идут изнутри. Инстинктивно. Логика и эмоции тут не причём, лояльность и обязанность тоже. Всё строится на желании. Ты хочешь – ты пробуешь. И Майкл озвучивает те мысли, что кружились у него в голове последний час. – Ты застрелил моего отца. Неужто думаешь… - Да, - отвечает Махоуни прежде, чем Майкл успевает договорить. – Судя по твоим делам, сочувствие у тебя бывает только внезапным. И стоит тебе кому-то посочувствовать, понять, что ты нужен - сразу все забывается. Взгляни на Линкольна. - Не надо, - слова вылетают прежде, чем Майкл успевает подумать. – Не надо вмешивать сюда Линка. - Когда ты вырос, вы практически не общались. Психологические проблемы налицо, - говорит Махоуни, глядя теперь на свои руки, и тем самым отметает все возражения Майкла. – А потом ему понадобилась твоя помощь. И когда стало известно, что случилось с деньгами, ты развернулся на сто восемьдесят градусов и рискнул ради него всем. Большинству людей, у которых близкие, здоровые отношения с братьями такое и в голову бы не пришло. - Большинство людей не смогли бы просто этого сделать. И от этих слов Махоуни поднимает голову. Прищуривается, моргает. - Дело не в том, смогли бы или нет. Дело в том, что ты принимаешь решения не так, как это делают нормальные люди. - А ты чего ожидаешь? Это всегда уместный вопрос, когда дело касается Махоуни. Они с Майклом думают почти на одной волне, так что ему нетрудно понять, как важно получить результат и как порой необходимо отступить, посмотреть на дело со стороны. Так что Майклу необходимо знать, во что это ему обойдётся. - Я так пытаюсь уйти от действительности, - говорит Махоуни тихо, наклоняя голову к Майклу. – Мгновения, когда мне плевать, что я здесь, когда то, что я сделал, не имеет значения. Майкл не верит. Ни слову. Но всё равно наклоняется ближе, скользит пальцами вдоль щеки Махоуни, встречается с ним губами. Рот Махоуни приоткрывается, и от прикосновения его языка в Майкле просыпается желание. Он не удивляется этой своей внезапной жажде и отчаянной похоти; он просто вцепляется в руки Махоуни и целует, вторгается языком ему в рот, лижет нёбо. Майкл целуется с закрытыми глазами (так было всегда), но всё равно успевает увидеть пристальный взгляд Махоуни. С такого близкого расстояния лицо Алекса расплывается, теряет чёткость, но глаза – они голубые, как орудийный метал, зрачки расширены. Эта картинка не выходит из головы Майкла даже когда он, ловко развернувшись, устраивается у Махоуни на коленях. Трётся об него, потеряв всякий стыд, и наклоняет плечи вперёд, чтобы почувствовать язык Алекса как можно ближе, как можно глубже. Поцелуй увлекает не только одного Майкла. Махоуни пальцами впивается в его бедра изо всех сил, лишь только бы Майкл не останавливался; Махоуни стонет, что-то шепчет, когда Майкл набрав воздух в лёгкие, ныряет с головой в очередной поцелуй. Не понятно, кто первым хватается за одежду, но вдруг оказывается, Махоуни задирает майку Майклу, а Майкл чувствует, как жёстки под его пальцами пуговицы рубашки Махоуни. И на секунду в голову приходит Сара. Воспоминание вспыхивает в голове - цветочный запах её парфюма, изящный изгиб запястья… И Майкл заставляет себя открыть глаза, забирается пальцами под рубашку Махоуни, заставляет себя смотреть на мускулы, хорошо очерченные под желтоватым хлопком – для такого явно нужно тренироваться не спустя рукава. На груди - редкие, почти белокурые волосы, на шее солнечный ожог в виде полумесяца. Он пальцами впивается в туго натянутые мышцы шеи Махоуни, оставляя терракотовые разводы. Чувствует под ладонью шероховатость краёв старого шрама, боль вычертила тёмные, мудрёные завитки на предплечьях Махоуни. Задирает ему майку ещё сильнее. Такие мускулы на руках говорят о спортзале, штангах, постоянных отжиманиях, о грубой силе, всегда готовой для удара, о силе, которая отправит преступника в нокаут. И это в стиле Махоуни: такое накаченное тело даёт преимущество, но за костюмом и бейджиком ФБР его вовсе не видно. А потом Махоуни запускает руку ему в штаны, «молния расходится» и Майклу уже не до тщательного изучения. Из-за руки Алекса вокруг его члена, из-за того, как Алекс царапает его за плечо зубами. Майкл вцепляется в него словно утопающий, выдыхает полу-cлова. Раскачивается, извивается без ритма и изящества. Рвёт себя на части руками Махоуни, его ртом, его прижатыми бёдрами. Всё заканчивается быстро и беспорядочно: Майкл кончает себе на живот. Махоуни стонет, вцепившись ему в ногу, а потом замирает… - Это ничего не изменит, - говорит Майкл, пытаясь прийти в себя. Делает глубокий вздох и слезает с Махоуни. Устраивается на полу, неловко раскинув руки и ноги, натягивает на себя майку. Приходится не замечать весь тот беспорядок, что размазан у него по животу. - Конечно, нет, - отвечает Махоуни. Его глаза закрыты, головой он облокотился на стену. - Я не поменяю свои планы, не поставлю тебя в первые ряды, не расскажу подробностей, - Махоуни наблюдает за ним, приподняв одну бровь, так что Майкл решает добавить: - И у тебя не появится больше шансов сбежать. Махоуни наклоняет голову набок, щурит глаза. - И чего ты ждёшь? - Хочу быть уверен, ты понимаешь. Но Майкл, на самом-то деле, ждёт, когда Махоуни начнёт спорить, выдав свои ожидания с головой. А может, ждёт, что Алекс поймает его на слове (о том, что планы не изменятся, такого просто нельзя допустить) и решит уйти. - Это ничего не меняет. Я не буду брать за тебя ответственность, когда мы окажемся на воле. - Во-первых, - говорит Махоуни, наклоняясь так близко, что можно уловить тяжёлый запах пота и спермы на его коже. – Единственное, что гарантирует тебе относительную безопасность – это твой план. И ты сразу станешь ненужным, когда расскажешь его кому-нибудь. Я не ожидаю, что ты расскажешь хоть что-то, что мне не нужно знать. Майкл кивает: - А во-вторых? - Куда бы ты не направился, Компания будет следить за тобой. А мне этого не нужно. - И ты уйдёшь? Вот так просто? – Я оставил мою семью, чтобы не подставлять их под удар. Я ушёл от Пэм, - говорит Махоуни, голос его становится низким, скрипучим. – Я бросил собственного сына. Думаешь, тут меня что-то задержит? Думаешь, ты меня задержишь? И, не слыша ответа, потом добавляет: - Уйду и даже не подумаю обернуться. ******************************************** В Соне время течёт очень странно. Отсутствие определённого режима, хоть какого-то установленного порядка, превращает часы в целые дни. Для мыслей остаётся слишком много времени. И от них он теряет покой, теряет сон, хотя эта ночь выдаётся прохладной. Провалявшись на койке примерно неполную вечность (пытаясь не ворочаться, лежать прямо, пытаясь не обращать внимание на храпение Уистлера), Майкл встаёт. В Соне не так уж много правил, даже нет комендантского часа, и потому во дворике всё время есть люди. Они разговаривают, играют, едят, пьют; они проживают жизнь, игнорируя мир снаружи. Майкл не ищет их общества, и потому просто бродит по коридорам. Ступает из тени в тень, не обращает внимания на спящих людей, прикорнувших у стен. Его занимают лишь углы и дверные проёмы, балки, распорки, толщина штукатурки, но не то, куда он идёт. Хотя потом он попадает в знакомый коридор - до камеры Махоуни остаётся пара шагов. Майкл замирает, пытаясь разобраться в собственных желаниях. Повернуться и уйти – вот самое благоразумное решение. Да, благоразумное, да, логичное. Но… Майкл медлит. Сглатывает. Решает действовать по-умному (понятное дело, в Соне нельзя иначе), но прежде чем повернуться, замечает Махоуни, вытянувшегося вдоль решёток камеры. Майкл проходит вперёд, прямо к нему. Краем уха отмечает, что кроме их дыхания в этой темноте звуков нет. Когда Махоуни тянет к нему руки, как же легко позволить завлечь себя в поцелуй, позволить ему властно притянуть за шею. Всё не так, как в первый раз: никакой спешки, теперь разум Майкла ничем не замутнён. Всё медленнее, бережнее. Не разрывая поцелуя, Махоуни толкает его назад на койку – один шаркающий шаг за раз. И одежду они не рвут. Махоуни задирает рубашку Майкла ему на грудь широко разведёнными пальцами до удивительного заботливо. Снимает свою собственную, бросает рядом. Губами ведёт дорожку из поцелуев по плечу, по отметинам от зубов, синяками впечатавшимися в кожу. В голове у Майкла лишь одна мысль - что за херню он творит? Сплошную глупость, и сам это знает. Жар Махоуни, его прижатое сверху тело… а Майкл может думать лишь о том, что не следовало сюда приходить, не нужно было им начинать. Это уничтожит его, и если ещё осталась сила, осталось самообладание, нужно сбросить с себя Махоуни. Сказать что-нибудь резкое, неприятное, ранить его как можно глубже, разозлить его, оскорбить, сделать так, что бы он отчаянно желал держаться как можно дальше. Но Майкл этого не делает. Просто лежит и не возражает. Зато останавливается именно Махоуни, именно он шепчет: "Майкл?", обвивает его запястье своею рукой. Майкл молчит, не в силах делать то, что надо было бы сделать. Уставился в угол потолка и чувствует, как Махоуни дышит у уха: - Скажи, - тихо говорит Алекс. - Что? - О чём бы ты не думал. Скажи. Майкл давится собственным вздохом. - Зачем? – спрашивает он, ведь он не может раскрыть свои карты, не может выставить напоказ свои слабые места. Только не в Соне. Махоуни отстраняется, смотрит сверху на Майкла. Вряд ли при таком освещении ему удастся что-то рассмотреть. - Я не Бэгвел. Мы сюда не торговаться пришли. - Зато так было бы проще, - слова слетают с языка быстрее, чем Майкл вспоминает, с кем говорит. Любую фразу Aлекс Махоуни использует против него, поэтому лучше всего превратить непрошенные слова в шутку. - Я не велел тебе останавливаться. - И не надо, - в его заботливом голосе слышится нотка гнева. И это до странного успокаивает. – Моя совесть и так не чиста. Не хочу добавлять ещё. - Алекс, - Майкл пытается подобрать слова. – Это не… Он не знает, как облечь это в слова, так что он притягивает Махоуни ближе, целует его. Никакого насилия, Махоуни вовсе не нужно чувствовать себя виноватым. Зато для Майкла это как унизительный акт само-разрушения, хотя он сможет сдержаться, сможет до тех пор, пока не вытащит отсюда Уистлера и не вернёт Эл-Джея. Когда всё закончится, он выпутается из жизненных перипетий Линка и даст себе волю. А до тех пор… Ему нужно. Ему хочется. Отстранившись, Махоуни переводит дыхание: - Мне нужно знать, что это… Майкл целует его прежде, чем тот успевает закончить. - Мне плохо удаётся… - говорит он в перерывах между поцелуями. – Мне плохо удаётся расставаться с людьми. - Ты сказал, это ничего не изменит, – слова Махоуни звучат приглушено, ведь его рот так близко к губам Майкла. - Не изменит. Я не могу этого допустить, - отвечает Майкл, приподнимая бёдра, когда Махоуни запускает руку ему за пояс. – Но вот так уйти я тоже не могу. Алекс замирает, отстраняется. Майкл же, схватившись за него, наоборот пытается притянуть его ближе. И волнуется, пускай и секунду, о том, что Махоуни не поймёт. Майкл сам-то с трудом понимает, хотя уж кому-кому, а ему бы следовало. Махоуни достаются лишь высказанные вслух мысли и язык тела и этого, возможно, не достаточно… Он улыбается в темноте, сверкнув зубами. - Одежду очистить труднее, - произносит Махоуни, расстёгивая Майклу штаны. Хватается за материал, тянет вниз. И пока раздевается сам, Майкл сбрасывает обувь, сдёргивает носки, аккуратно закатывает их один в другой и кладёт внутрь правого ботинка. - Ого, какие у тебя белые ноги. Ничего глупее Майкл от него не слышал, и от удивления он фыркает. Не смеётся, нет, (он забыл, когда в последний раз это делал), но улыбается и отвечает с сарказмом: - Спасибо, Aлекс. - Я думал, ты смуглый, - ехидно поднимая брови, говорит Махоуни. Пальцем он водит по внутренней части бедра Майкла. – Не думал, что кожа у тебя такая белая, что аж светится. - В последнее время мне не до загара, - не самый находчивый ответ в истории человечества, но трудно быть остроумным, когда Махоуни разводит тебе ноги. Наблюдает. Усмехается, скользя ладонями всё выше и выше. Майкл прикусывает язык, стараясь молчать (всё равно не понятно, что нужно говорить), и закрывает глаза. Демонстрирует свою капитуляцию, пока Махоуни лижет внутреннюю часть его бедра. Ничего не видя, Майклу приходится сосредоточится на своих ощущениях: на том, как Алекс ртом поднимается всё выше и выше, на том как щекочет волосками его кожу, о его крепкой хватке. Майкл открывает рот, стараясь успокоить сбивчивое дыхание, но когда Махоуни языком проскальзывает под его яички, лижет, сосёт… Трудно смолчать. Майкла всегда обвиняли в том, что он никогда не может отключить голову, не может сосредоточится на чём-то одном, и это отчасти правда. Даже сейчас где-то в крошечном уголочке его мозга он размышляет над гигиеной заключённых Соны, пытаясь вспомнить, как долго не мылся, но больше всего его занимает то, как поудобнее вцепиться в матрас, как развести ноги шире. Махоуни решает развлечься, дразня Майкла, медленно ведя языком, чуть-чуть царапая зубами, но не двигаясь вверх, не притрагиваясь к члену Макла. Ласкает пальцами его бёдра, прижимает туда ладони, прежде чем пустить в ход ногти. Майкл выгибается, кожу трёт застиранная ткань матраса, и он прикусывает губу, стискивает зубы, готовый на что-угодно, лишь бы не умолять. Он терпит, терпит ту дрожь, что приносит с собой прикосновения влажного языка Махоуни. Терпит, пока не остаётся сил, пока он не сходит с ума, пока не хватает Махоуни за запястье и тянет к себе. Член трётся о член, о кожу и пот, и Майкл больше не знает, как держаться, зачем; единственное, что он знает – как двигаться, вливаясь в ритм Махоуни, выливаясь из него, как кончить и не умереть. Алекс отстаёт от него всего на пару вздохов, и когда достигает пика, безотчётно втираясь в бедро Майкла, валится на бок рядом с ним. Благодаря отсветам уличных поисковых огней, одежда, разбросанная по полу, выглядит сошедшей со старой, газетной фотографии. Если Майкл напряжётся, он расслышит, как жужжат моторы, когда мимо проезжают внедорожники с охраной, но он не напрягается, он слышит лишь дыхание: своё и Махоуни. И он лежит у стены рядом, и из-за этой койки над ними всё пространство словно сужается. Майкл должен поспать (ему это нужно, если честно), но он ловит себя на том, что сопротивляется дрёме. Ему хочется запомнить, хочется встретить с открытыми глазами каждое новое мгновение. Не думать ни о чём, кроме как о том тепле, что рядом, о том успокаивающем дыхании человека возле тебя; притвориться, будто это что-то, да значит в веренице будущих дней. Даже если и нет. Даже если сейчас ему нужно подняться, привести себя в порядок и вернуться в свою камеру до того, как Уистлер начнёт подозревать. Вздохнув, Майкл поворачивается, собираясь вставать, но Махоуни, схватив за плечо, толкает его обратно. - Темно ещё будет несколько часов. И это как закодированная просьба остаться. Большинство их бесед словно система сигналов. Но сейчас Майкл слишком устал, слишком удовлетворён, чтобы заниматься всеми этими шифрами и криптограммами, так что он лишь просто кивает и расслабляется, вновь рухнув на матрас. Закрывает глаза, прислушивается к равномерным вздохам дыханья Махоуни, просто дрейфует безо всякой мысли, пока не раздаётся: - Ты не умнее меня. Майкл oткрывает один глаз, смотрит искоса на Махоуни, на очертания его тела, резко выделяющиеся на фоне глубокой тени у стены напротив. - Как скажешь. - Ты потратил месяцы, чтобы создать это тату. Я потратил несколько недель, чтобы их расшифровать, и при этом был в таком улёте, примерно как бумажный змей. Махоуни перекатывается на бок, лицом к лицу с Майклом, скользит ладонью по его бедру. Вверх и вниз, вверх и вниз… И как кажется Майклу, это очень странно. Обычно такая ласка оправдывается чувствами, которых здесь быть не должно. Майкл уверен, он правильно понял: секс этот – отдушина, уход от действительности, и к Майклу Махоуни обратился только потому, что так удобно, а не по ещё какой-то причине. Вот только сейчас он смотрит внимательно, изучающе. У Майкла нет сил, но всё равно, собрав всю оставшуюся энергию в кулак, ему удаётся стереть с лица все чувства, следы эмоций, которые, возможно, Махоуни и ищет. - Это всё? – спрашивает Майкл, его голос звучит уныло. - И я способен на больше, чем ты. - Собираешься сказать, что можешь построить туннель, да? Пожалуй, пристальный взгляд Махоуни становится ещё пристальнее. - Я не сказал, что инженер. Я сказал, что способен на большее. - Как так? - Я способен убивать. Майкл напрягается, но не позволяет своим чувствам выплыть на поверхность. Махоуни знает о Сэмми, знает, что случилось. - И не в борьбе за жизнь, не в «убей-или-умрёшь». Я говорю о хладнокровном убийстве, уничтожении безоружного человека лишь потому, что отдан был приказ. – Ты вроде говорил, что легче не стало, - Майкл не отводит глаз от пола, соображая, как побыстрее одеться и унести отсюда ноги. - Я не говорил, что с лёгкостью, я просто сказал, что могу, - он замолкает, но большим пальцем по-прежнему гладит его кожу. Чувствуя вес его руки, Майкл понимает, что если дело примет плохой оборот, брать придётся внезапностью. Нужно будет как можно быстрее подняться и выскочить из камеры, потому что Махоуни в драке ему никак не одолеть. - Всегда хвалишься после секса? – Я знаю, что значит быть самым умным, - Махоуни поднимается на локте, но другую руку не убирает, - но тебе нужно усвоить, что тут есть и другие. Я, по крайней мере, тебе ровня. А если принять во внимание то, что я семнадцать лет ловил беглых, а ты сразу попал под прицел Компании… Что ж, в таком случае у меня преимущество. Майкл лишь наблюдает, говорит так мало, как только может: - Значит?.. - Ты всегда был умнее, способнее тех людей, что тебя окружали. Ты всегда был тем, кто понимал, кто мог всё исправить. Остальные не могли, так что вся ответственность ложилась на тебя, - голос Махоуни звучал не громко, но Майкл прекрасно слышал каждое слово. – Заруби себе на носу, тут на тебе никакой ответственности, никакой ответственности за меня. Когда мы выберемся, шансов выжить у меня больше. Так что, когда будешь уходить, не вздумай оглянуться назад. И только после того, как Махоуни укладывается, закрывает глаза, Майкл вновь разрешает себе сделать вдох. *** Майкл просыпается. Его самый первый порыв – не открывать глаза, лежать, не шевелясь, разведать обстановку раньше, чем заметят его. - Ты поспал несколько часов, - говорит мягко Махоуни, пододвигаясь ближе. Кровать узкая, так что волей-неволей лежать приходится рядом. Майкл расположился на спине, аккуратно прижав руки к бокам, Махоуни же просто на нём распластался. Перебросил свою ногу через его колено, руку положил ему на грудь, и они почти соприкасались головами. - А ты нет? – спрашивает Майкл, и Махоуни два раза кивает, лёжа на теперь их общей подушке. – Ты вообще спишь? - Временами. Бессонница никогда не бывает полезна, хотя, казалось бы, наоборот, - сухо произносит Махоуни, и Майкл вдруг вспоминает, что таблетки, всё таки, сначала прописывали не просто так. – До рассвета ещё примерно час. Небо, сквозь решётчатое окно, цвета индиго, звёзды не увидеть из-за движущихся лучей прожекторов, установленных на патрульных машинах. Как только рассветёт, все «жаворонки» Соны начнут бродить по коридорам и даже то подобие уединённости, что у них сейчас есть, пропадёт с концами. Вряд ли ещё выпадет такая возможность до того, как они выберутся из тюрьмы… Майкл поворачивает голову и целует Махоуни с явным намерением. - Хм, - звучит ответ. – Только веди себя тихо. - Без проблем, - отвечает Майкл, пододвигаясь как можно ближе, прижимаясь как можно ближе. - На самом деле, - ухмыляется Махоуни. – А не так тихо, когда ты стонешь очень, очень громко. Несмотря на насмешку, он скользит рукой по груди Майкла, ногтями царапая чернильные завитки на его коже. Пальцы его всё ниже, ниже, и в этом нет ничего удивительного. Когда же Махоуни уверенно обхватывает его член, Майклу всё равно приходится стиснуть зубы, чтобы подавить стон. Где-то около уха раздаётся почти неслышный смешок: - Говоришь, без проблем? Махоуни задаёт медленный, спокойный ритм, гладко скользя ладонью по сухому, твердеющему члену Майкла. Неспешно, нетребовательно, но всё равно собраться с мыслями не так уж и просто. - Без проблем, - и Майкл не позволяет собственному голосу выдать, как сложно было ему это произнести. - Раз для тебя это раз плюнуть, попробуем кое-что другое, - Махоуни ведёт своей стопой по его лодыжке. Лижет мочку уха, и потому Майкл решает не растекаться по древу: - Давай. - Перевернись, - говорит Махоуни, и это почти как приказ. – Встань на колени. - Что? - Встань на колени, - тянет Махоуни слова так, будто от секса у Майкла в голове всё смешалось. Нисколько. Майкл хватает Махоуни за руку, держит крепко. В ответ на удивлённый взгляд приходится пояснить. - Колоться в тюрьме. В этой тюрьме. Иглой от Ти-бэга. Даже не вздумай… - Я не собираюсь тебя трахать, - безо всякой запинки отвечает Махоуни, закатывая глаза в потёмках двигающихся снаружи лучей прожекторов. – Просто встань на колени. В первую, вторую, третью секунду инстинкт шепчет Майклу: «Нет, нет, и, чёрт, нет». Мудрость о том, что нельзя оказываться в слабом положении, давно известна, но вот только Фокс Ривер вобьёт вам её в голову. Так глубоко, что Майкл и правда решает уйти. Но всё же делает вздох, стараясь успокоится, стараясь отгадать, как много видит Махоуни в этой темноте. - Или можно сделать кое-что другое, - говорит Алекс. Здесь дело в доверии. Или, как для Майкла, в просчитанном риске. Он ещё нужен Махоуни для побега, для того, чтобы не быть выкинутым за борт в самый ответственный момент. Многое поставлено на карту, и потому в риске нет смысла. Но вот если отказаться… Отказ, наверное, приоткроет завесу сильнее, чем хочется Майклу. Поэтому он отпускает локоть Махоуни, переворачивается. Переносит свой вес на колени и локти. Ждёт. Махоуни проводит рукой по плечам Майкла. Спокойно, без угрозы. Но Майклу не нужна чужая забота, он её не оценит. - И какая тебе от этого выгода? - Считай это сюрпризом, - Махоуни наклоняется, ловит его кожу зубами, и потом лижет прикушенное место языком. - Хотя, подозреваю, ты не любишь сюрпризы. К разговорам он привык больше, чем к прикосновениям - они успокаивали. - Не всегда, - Майкл подтаскивает подушку поближе, устраивая её между лбом и запястьями. - Не любил в детстве праздники-сюрпризы? – спрашивает Махоуни, пристраиваясь сзади Майкла. Чуть наклоняется, кладёт одну руку на решётку койки, целует его в шею. Майкл не может скрыть дрожь. Даже не пытается. Вместо этого он устраивается поудобнее, чтобы вес Махоуни не так давил на спину. – Никогда не любил праздники. - Слишком много людей? – шепчет Махоуни, обвивая рукой его бедро, дотрагиваясь до его члена будто бы нехотя. Путешествует ртом всё ниже, губами, языком вдоль позвоночника, изредка лаская рёбра и спину. Правого плеча Майкла он не касается, там, где кожа обожжено натянута. - Или просто слишком много всего и сразу? Махоуни явно интересно, так что Майкл старается ответить искренно. - И то и другое, наверное. Было просто не по себе. Слишком много шума, слишком много людей и слишком много событий. В детстве меня это беспокоило. - В детстве? – в голосе слышны нотки веселья. - А теперь ты совсем не обращаешь на это внимание, да же? - Чаще всего стараюсь просто отключится, - Майкл, повернув голову, смотрит на Махоуни, такого размытого, нечёткого в этой темноте. – Люди для меня не так уж и важны. Махоуни фыркает, отлично понимая шутку, и вновь принимается целовать ему спину. Устроившись удобно на матрасе, вновь уронив голову, Майкл, как ни старается, всё равно принимается копаться в собственных ощущениях. Они приятны, несомненно, но дело не только в сексе, всё медленно, выверено, так, и оттого Майкл гадает, а спал ли с кем Махоуни со времён развода. Что-то в неспешном ритме, в этой заботе наводит на мысли о домашнем уюте, о чём-то родно и знакомом. Хотя лучше не спрашивать. Некоторые тайны должны оставаться тайнами. Теплое скольжение губ по ягодицам, и Майклу хватает ума, даже, если хотите, чутья зарыться головой в подушку. И даже так его стон отдаётся эхом в ушах. Махоуни проникает во внутрь, и влажное прикосновение языка до того удивительно, что за несколько секунд ненавязчивый интерес превращается в жёсткий стояк. Майкл чувствует, как две руки разводят ему ягодицы; чувствует шепчущий ветерок на мокрой спине, ногтями раздирает собственные ладони, дрожит от того, как язык проникает всё глубже и глубже. Майкл не считает себя пуританином, но одно дело – не осуждать, а другое – сжать зубы, вдавиться покрасневшим лицом в подушку, кожей чувствовать жар, всё больше и больше, и разведя ноги, выгнуть спину, без слов прося о большем. Майкл не может сдержаться: он представляет, как всё это выглядит со стороны, его поза. Разведённые колени, согнутые локти, чтобы поддержать тело, плечи сгорблены. Тёмные, как кровоподтёк, линии, разбегающиеся по всей спине, рассекают кожу на те части, которые Майклу необходимо знать, и у лопаток они размыты уродливым, багровым, ноющим ожогом. Всё это фокусы и трюки для его памяти, но посторонний, не вдаваясь в детали, увидит тут лишь искусство, а под ним движение мышц, когда их хозяин пытается и двигаться и нет. Позади него посторонний увидит Махоуни, прижатого лицом к ягодицам Майкла. А может, и нет. Может беглый взгляд выхватит лишь сухопарую спину Махоуни, заблудший с улицу огонёк высветит бёдра, икры, ту силу, что таится в его бицепсах и растрёпанную причёску. В такой темноте можно и вовсе не узнать Майкла, просто лишь очертания человека. Словно когда читаешь ноты с листа, не понимая всей разрывающей душу силы шедевра, так посторонний увидит лишь тела, но не действия, силуэты, но не смысл. Трудно сказать почему, но Майкл уверен, Махоуни всё понимает. Внемлет каждой нотке в его стонах, каждому дрожанию его тела, каждому удару пульса. Чувствует крещендо, что собирается под кожей у Майкла. Даёт то, что нужно. Добирается до члена Майкла, налившегося кровью. Дрочит, лижет. Майкл сдерживает дыхание, изо всех сил стараясь не шуметь. Наверное, не получается, но до тех пор, пока Махоуни прикасается к нему, трахает его своим языком, плевать он хотел. И стоит Майклу только подумать о том, что у него больше нет сил, что он съедет с катушек, разлетится на маленькие атомы, Махоуни добавляет палец. Столько новых ощущений Майклу не выдержать (никому не выдержать), и одно прикосновение ладонью к головке члена… И ему больше не выдержать. И когда Майкл кончает, пытаясь сдержать свой собственный стон, он чувствует, как анус сжимается вокруг пальца Махоуни. - У тебя какое-то особое толкование слова «тихо». Майклу хочется сострить по поводу его очевидной зацикленности на оралке, но трудно быть саркастичным, когда мозги давно уже где-то между коленей. Он понимает, хоть и в вялом, неярком, пост-оргазменном бреду - Алекс рядом, хотя и требуется пара секунд, чтобы заметить его стояк. Ещё больше времени требуется, чтобы заставить свои руки работать и столкнуть с себя Махоуни. Махоуни не реагирует: зрачки расширены, дыхание учащено, но он не тянется к Майклу, не прикасается к себе. Просто спрашивает: - А как насчёт услуги за услугу? - Сейчас доберёмся, - слова звучат гораздо яснее, чем у него сейчас в голове. Рукой Майкл прижимает Махоуни к койке, неуклюже целует его куда-то в шею. Не очень ловко, но обернуть ладонью член Алекса – это не в нуклеарной физике разобраться. Майкл умудряется как-то два раза дёрнуть, но дело явно на лад не идёт. Но Махоуни не жалуется. Слегка приобнимает Майкла, пока тот устраивается поудобнее: перестаёт опираться на локоть, (рука трясётся от напряжения, ведь недавно он кончил, наверное, быстрее, чем движется электричка в метро), просто ложится на матрас, облизывает ладонь и пробует вновь. Махоуни не издаёт и звука, просто молчит, но его дыхание учащается. Его рука напрягается, пальцы впиваются в мускулы. Мастурбация может ему и знакома, но делать это не себе как-то даже странно: не тот угол, никакой отдачи. Требуется несколько попыток, несколько экспериментов, чтобы найти тот темп, от которого Махоуни напрягается, найти тот угол, из-за которого Махоуни прикусит губу, откинет голову назад, напрягая жилы на шее. Но стоит только Майклу приноровиться, пользоваться новоприобретёнными знаниями до удивительного легко. Легко заставить Махоуни дрожать и извиваться. Удивительно, но Алекс так и молчит. Часто дышит, почти не слышно, рот застыл в оскале. Даже когда он толкается бёдрами, даже когда кончает на руку Майкла – не звучит и стона. Когда об этом заходит разговор, Махоуни отвечает просто: - Когда мы начали встречаться, Пэм жила с матерью и отказывалась оставаться у меня. Так что варианта было два: молчать, либо обходиться без секса. Майкл кивает и наклоняется, чтобы закрыть их обоих простынёй. Судя по небу цвета фиалок, скоро придётся уйти, но все те пол часа, что примерно остались… Нет, раньше Майкл не уйдёт. -Жаль, что тебя никогда не прельщали органы правопорядка, - Махоуни поворачивается спиной к решётке камеры. Майкл не спит, лежит спокойно и не против послушать его болтовню. Вообще-то, даже очень не против. - Значит, вот о чём ты сейчас думаешь? – спрашивает Майкл, изогнув бровь. - А ты думаешь о побеге? - Нет, - отвечает Майкл искренно. – Я вообще ни о чём не думаю. Махоуни прищуривается на секунду, а потом пожимает плечами: – Когда я только начал тебя искать, когда я понял первое тату, помню, подумал, какая жалость, что этот парень не на той стороне закона. - Это если считать вас «той» стороной закона. Махоуни качает головой, но трудно не заметить его улыбку. - Это не важно. Важно то, что из тебя получился бы великолепный агент. - ФБР? - Майкл не в силах скрыть удивление в голосе, так что слова его звучат гораздо громче, чем ему хотелось. - Проблема в том, что главное требование – желание защищать людей. Майкл только собирается возразить, но Махоуни договаривает: - Я видел список твоих работ. Я знаю, сколько ты работал на благо общества. Ты хотел помочь людям, выстроить им лучшую жизнь. Органы правопорядка пытаются сделать то же самое, только у нас всё дело в поимке плохих парней. - Не думаю, что жизнь так проста, и люди делятся лишь на плохих и хороших. - Вообще-то, думаешь, - отвечает Махоуни, но разговор дальше не идёт. *** Душная жара, наконец-то, сменяется дождём, большие тёплые капли орошают их двор. Но они не смывают старую грязь, лишь прочищают путь для новой. Майкл решает, нужно действовать быстрее. Он строит опоры, дотошно проверяет как роют траншею, наблюдает за наружным патрулём, добывает инструкцию на генератор. Легче всего, как Майкл понял, каким-то образом загнать охрану внутрь Соны. В общем, дел много, думать о Махоуни попросту некогда. *** Остаётся пара часов, всё заняты делом. Копают, убирают землю, строят подпорки – и у всех на лице написано одно и то же встревоженное опасение. Воспоминание о последней неудачной попытке Майкла явно читается в их взволнованных взглядах. Он старается не обращать внимания, старается сосредоточится на своей неотложной работе: необходимо проверить опоры и укрепить, если нужно, слабые места. Но даже так, вопреки своему желанию, Майкл слышит голос Уистлера: – Значит завтра, когда мы выберемся, куда ты отправишься? Майкл вспоминает все те же вопросы, все те же беседы в Фокс-Ривере, когда подготовка к побегу подходила к концу. Люди принимались болтать о своих мечтах, убеждая себя, что стоит рискнуть всем ради маячащей впереди свободы. Майкл и не подумал бы интересоваться, вот только внизу кроме Уистлера есть только Махоуни. - В Канаде живёт мой старый приятель по армии, - раздаётся голос, в котором слышится что-то, очень похожее на тоску. - Глушь, хижины и всё такое. - Думаешь, он тебя приютит? – спрашивает Уистлер. Ему явно хочется выведать больше, и Майкл прекрасно это понимает. – Не все люди рады видеть беглеца на своём пороге. – Он мне должен. – Наверное, очень много. – Вообще-то, баксов пятнадцать, - Махоуни фыркает, будто это шутка, понятная лишь «своим». - Как только я туда попаду, буду держаться от людей подальше. - Значит, решил стать отшельником и жить в лесу, в богом забытом месте? - Деревья, горы, бекон. Лично мне кажется это свободой. - Чёрт! Я бы убил сейчас за бекон! – горячо соглашается Уистлер. - Подойди сюда, - говорит Махоуни тихо, и воцаряется тишина. Это, наверное, не его дело, но этот план насчёт Канады Майклу кажется невыполнимым. Махоуни никак не сможет попасть в страну, тем более добраться до этой его «глуши». Но это проблема не касается Майкла, так что и беспокоиться не стоит, но он всё равно выбирается из туннеля, спускается к ним: - Нам нужно ещё металла для опор. Тут ничего подходящего нет, но вот у Алекса на решётке окна, по-моему, расшатался прут. Махоуни распрямляет ноги и встаёт: - Я тебе помогу. Майкл молчит всю дорогу, размышляя, не глупо ли будет заводить об этом разговор. Это не его дело, не ему критиковать, и он не обязан помогать Махоуни остаться на плаву, когда всё кончится. Но ещё он не может вот просто так уйти и позволить ему совершить такую ошеломляющую глупость. Махоуни подходит к окну, и у Майкла случается дежавю: силуэт Махоуни на фоне неба, рука на подоконнике. - Никакой из этих прутьев не расшатан. Что тебе на самом деле нужно? Майкл, устремив взгляд в пустыню, понимает, что должен поступить правильно. - Ты не можешь отправится в Канаду. Ты не сможешь даже пересечь их границу. - Я не собираюсь в Канаду, Майкл, - говорит Махоуни, уголок его рта ползёт вверх. – Может, в Колумбию. Там как раз там проходит наркотрафик. - Уистлеру ты рассказывал про Канаду. Махоуни усмехается скупо и зло: - Я не доверю Джеймсу Уистлеру нож мне в спину воткнуть. - А мне? - Тебе бы я в принципе ножик не доверил, - отвечает Махоуни, наклоняясь ближе. Это вроде как шутка, так что Майкл почти что улыбается. - Мы оба знаем, Южная Америка – самый лучший для меня выход. - Не Штаты? Не… - Майкл обрывает себя прежде, чем звучит вслух «к твоей семье», но Махоуни всё равно морщится. - Я вернусь, они под мушкой, - он поворачивается, не отрывая взгляда от собственных пальцев, которыми он стучит по решётке окна. – А что ты? Прежде чем Майкл успевает сказать, что так они не договаривались и что ему не положено быть в курсе его планов, Махоуни добавляет: - Без подробностей, а… в принципе. Я вот тут думал насчёт Сары Танкреди. Она испарилась после всей этой медиа-шумихи. Майкл вспоминает о её глазах, осторожной улыбке, как её тёмные волосы падали на белый халат. - Думаешь, я планирую исчезнуть вместе с ней? Махоуни пожимает плечами и отвечает: «Просто любопытно», словно это непринуждённая беседа за обедом, словно воспоминания о Саре не выбивают из Майкла дух, не заставляют его терять самообладание. - Она пропала, - говорит он, стараясь найти способ объяснить и не выболтать лишнего. – Мне найти её также легко, как тебе – Шейлза. На секунду единственный звук, что нарушает тишину, приходит из окна - свист ветра, окрики охранников, далёкий звук включённого радио – и Майклу вдруг хочется, чтобы эта его последняя фраза никогда не звучала. Хочется, чтобы всё по-прежнему оставалось в секрете. - Мне жаль, - и судя по голосу, Махоуни не врёт. Хотя Майклу не становится от этого легче. - Насчёт чего? – раздаётся голос Уистлера, но Майкл не оборачивается. Кто знает, что отразится на его лице. - Ничего не получится, - звучит рядом голос Махоуни. – Мы расшатаем эти прутья, когда рак на горе свиснет. - Значит, судьба Сэмми – наше будущее? - Нет, - отвечает Майкл, вина за Сэмми притупляет воспоминания о Саре. – Придумаем ещё что-нибудь. Найдём выход. - Сэмми… - задумчиво тянет Махоуни, и он, очевидно, натолкнулся на мысль. – Металлический прут. В бетоне. Сгодится, Майкл? - Должно, - отвечает Майкл, обходя Уистлера и возвращаясь к остальным. *** Когда Майкл набирает код, Махоуни стоит сзади, вроде как ненароком закрывая обзор Уистлеру. Но тот даже не старается подглядеть, лишь спрашивает: - А как насчёт тебя, Майкл? Майкл оглядывается через плечо и открывает дверь. - Планы? Ну, знаешь, насчёт свободы?.. – спрашивает Уистлер непринуждённо, но с явным интересом. – Когда ты обменяешь меня и получишь свои тридцать серебряников, что будешь делать дальше? Уголком глаза Майкл замечает наклон головы Махоуни, то, как безучастно он смотрит на землю, явно из-за всех сил стараясь сделать вид, будто ответ его нисколько не интересует. - Думаю начать карьеру в органах правопорядка, - отвечает Майкл. Алекс смотрит на него с хитрецой в глазах. - Я серьёзно спрашивал, - говорит Уистлер, и трудно ему не поверить: он серьёзен, когда дело касается информации, которую можно слить Компании. - Я тоже. Думаю, такая работа мне подойдёт. Майкл, не сбавляя шага, идёт по коридору, Махоуни не отстаёт. Уистлеру остаётся лишь следовать за ними. - Я познакомился с пенитенциарной системой, и прекрасно понимаю, с какими людьми мне придётся общаться. - И у тебя большие шансы получить эту работу, - говорит стоящий рядом Махоуни до невозможного безразличным голосом. – Особенно, если порой ты не против договориться с боссами мафии. - И мне идёт тёмно-синий, - добавляет Майкл. - А как насчёт пончиков? - Есть они, нет – мне всё равно. Отставая на пол шага, Уистлер фыркает. Эта шутка его раздражает, а Майклу только этого и надо, чтобы её продолжать. - Хотя я привык жить на кофе и мало спать. Быть может, это мне зачтётся. - Тебе ещё нужно начать курить, - Махоуни уже усмехается. – А то не впишешься в стереотип. - А мне нужно вписаться? - Это одно из требований. - А что, может найдутся какие-то другие стереотипы, под которые я подойду? Уистлер бросает на них взгляд исподлобья, на который они не обращают внимания, и говорит: «Пойду, помогу. Покопаю». - Трудоголик, бессонные ночи. Вот под этот стереотип ты отлично подходишь, - Махоуни отходит к дальнему углу, шаркая ногами в красно-коричневой пыли. Нагнувшись, он вытаскивает скрытый от чужого глаза металлический провод. - Со стереотипами наркомана-копа и взяточника-копа ты не справишься. Одинокий трудоголик – вот что тебе подойдёт. - Я подумаю,- Майкл встаёт на одно колено перед почти что достроенным жёлобом. Укрепление туннеля – это лишь оправдание, но раз теперь есть чем и есть время, стыдно было бы не воспользоваться таким шансом. – Поможешь? – спрашивает он у Махоуни, взявшись за подпору и прилаживая к нему этот металлический прут. Алекс присаживается рядом прямо в грязь и держит там, где ему велят. Не задаёт вопросов, не мешает Майклу работать. Когда всё проверено (опора теперь даже крепче, чем нужно), Алекс всё же подаёт голос: - Насчёт полицейского… - и судя по тону, он не шутит. - Нужна помощь? - Вряд ли она мне понадобится. Моих баллов по IQ тесту хватит. - Я не спрашивал, понадобится ли, - Махоуни наклоняет голову, пользуясь скудным освещением и резкими тенями этой комнаты, что скрыть выражение лица, но напряжение выдают его побелевшие костяшки пальцев. – Спрашивал, не нужна ли? Майкл задумывается. Не отводит взгляд от собственных пальцы на деревянной планке. Задумывается. Конечно, Махоуни понял весь скрытый смысл шутки про работу в полиции. Майкл сам этого ожидал, сам хотел хоть как-то ответить на его молчаливые вопросы, раскрыть, пускай даже и частично, правду. Но предложение помощи – вот этого он не ожидал. Махоуни знает Компанию. Знает опасности, знает, с какой решимостью они устраняют угрозы, но всё равно предлагает. - Учитывая твой стаж… - в груди гулко бьётся сердце, но голос очень ровный. – Полагаю, блестящие рекомендации мне не повредят. Остальные в туннеле копают дальше. Их не видно, но зато прекрасно слышно. Майкл знает, как неоценима может быть помощь Алекса: с ним в любом суицидном деле шансы выжить возрастают, тем более что сейчас стоит рискнуть ради чего-то более-менее нормального. Хотя нужно сделать всё так, чтобы остальные ничего не поняли, и уж особенно всякие Уистлеры. Майкл ловит на себе его взгляд. Махоуни изгибает бровь, смотрит вниз, а потом опять на него. Майклу требуется секунда, чтобы понять намёк. На земле в грязи начёркано слово: «ОДИНОКО». - Хм-м-м, - говорит Майкл так, будто разговор его вовсе не занимает. Хочется надеяться, Уистлер воспримет это как затянувшуюся шутку или решит, что Майкл ищет у противника слабое место. – Слышал, работа копа – одинокое дело. - В наши дни все одиноки, - отвечает Махоуни. В его голосе слышится полное безразличие, пока он обводит слово в сердечко и под ним дописывает две буквы: «НЙ». Майкл улыбается, показывая, что до него дошло. Одинокое сердце… Это же «Клуб одиноких сердец» - как в очень частных объявлениях «Нью-Йорк Таймса». Майклу всё равно, какие объявления они будут использовать для встреч, но ему нужны сроки, ему нужно знать, когда смотреть. - Даже не знаю, останется ли тогда у меня свободное время. Майкл пожимает плечи на случай, если на них смотрят. Из той дыры, что ведёт в тоннель, остальным видна лишь спина Майкла да бок Махоуни. Людям с обычным зрением не по силам заметить движение рук Алекса, пока он затирает свой рисунок в красно-бурую пыль. Но даже если они и заметят, вред ли что-то заподозрят: тот всегда нервно дёргается. - Сдаётся мне, сидеть неделю в засаде – от этого и с ума сойти можно. - Наверное, тогда тебе стоило подумать, прежде чем отвечать на объявление о трудоустройстве, - отвечает Махоуни. У Майкла в голове уже появляется план: через семь дней, не важно, где, он купит «Нью-Йорк Таймс» (или зайдёт на их сайт) и подробно изучит частные объявления. Конечно, не самый закодированный способ передавать сообщения, но пойдёт и так. Но только если Майкл не найдёт Гретхен. Но только если Гретхен не найдёт его раньше. Но только если он вообще будет жив. Махоуни встаёт, протягивает ему руку. Майкл хватается за неё и поднимается на ноги. - На всякий случай… - Махоуни замолкает, отрывисто кивает головой. – Просто на всякий случай. Ты же раньше спрашивал. Он отпускает руку Майкла и уходит, не оглянувшись. Майкл позволяет себе один последний взгляд. Запоминает его чуть согнутые плечи, как тот припадает к земле раньше, чем войти в туннель, запоминает очертания рук Махоуни, когда задираются рукава рубашки. Наблюдает, как Алекс, подтянувшись на руках, исчезает из виду. *** Майкл регится в интернет-кафе, открывает сайт «Нью-Йорк Таймс». Надвигает на глаза капюшон своей серой толстовки, ссутуливается на сидении, уподобляясь сидящим рядом студентам. Сдувает крошки чипсов с экрана, кликает на ссылку «Знакомства». Tам девяносто объявлений, некоторые с банальными заголовками вроде «Редкий бриллиант» или «Ходячий секс», а некоторые с такими сокращениями, над которыми даже ему приходится поломать голову. Так или иначе, их слишком много, и пока просмотришь всё, есть риск привлечь к себе внимание. Майкл кликает на «Мужчина ищет мужчину» и очень надеется… Результатов – шесть. Бросив взгляд налево, Майкл в отражении собственных очков наблюдает за выходом и девушкой за стойкой. Та увлечённо что-то печатает на компьютере, короткие чёрные ногти с розовыми кончиками быстро бьют по клавиатуре. Она оглядывается, не нужно ли кого-то обслужить, а потом снова сосредотачивает всё внимание на компьютере. Сейчас, похоже, никакой опасности нет. Майкл вытаскивает из кармана маленькую записную книжку с ручкой и принимается за объявления. Первые три он отметает тут же, а в четвёртом его внимание привлекает заголовок: «Одинокое сердце». Содержание вызывает улыбку. ОДИНОКОЕ СЕРДЦЕ Одинокий мужчина, 42, любит кроссворды и паззлы. Ищет молодого, умного мужчину для приключений и разгадывания головоломок. Предпоч. без тату. Майкл записывает телефон и номер почтового ящика, закрывает сайт с навязчивым онлайн-покером, и вновь оглядывается. Не заметив ничего подозрительного, он как можно незаметнее выскальзывает через переднюю дверь и отправляется к ближайшему таксофону. Бросает в него мелочь, ждёт, пока пройдёт сообщение на автоответчике, нажимает посильнее на три кнопки, которые отказываются работать… И делает глубокий вздох. Майкл зачитывает набор цифр – это координаты, дата и время встречи, - и буквально усилием воли заставляет себя не вешать трубку. Ждёт секунду, надеясь, на той стороне проводов поймут всё невысказанное вслух, и добавляет: «Алекс», прежде чем ладонью провести по кнопке отбоя. То, что ему на самом деле хочется сказать (точнее, если он решится), не должно быть записано, не должно быть прослушано часами или днями позже. Майкл с минуту не отводит глаз от телефона, отмечая всю ту грязь и пот, что пойманы в выгравированные на кнопках цифры, отмечая граффити, нацарапанные на покрытом пластиком корпусе… И звонит вновь. И вновь тоже сообщение, те же набранные цифры, но на этот раз он крепко одной рукой вцепился в телефонную трубку, а другую, сжав пальцы в кулак, засунул в карман. - Алекс,- начинает Майкл, стараясь потянуть время. Вздыхает ещё раз, а потом заставляет себя говорить. - Не уверен, что меня по-прежнему можно приписать к хорошим парням. Кто знает, может, я никогда таким и не был, но… - Майкл замолкает, потому что говорить он собирался вовсе не об этом. - Я хочу помощи. И не быть одному. В этом нет нужды, но… Он резко вздыхает, и, наверное, не стоило говорить это на автоответчик. Не стоило пытаться объяснить. Не стоило ждать большего, чем обещания. - Если бы ты был рядом, мне было бы легче, - говорит он, крепко зажмурившись, в груди словно ком. Позади раздаётся сигнал, когда две машины чуть ли не сталкиваются друг с другом в борьбе за парковочное место, и Майкл вздрагивает. Смотрит через плечо, как один из водителей выпрыгивает из машины и на ходу срывает с себя солнцезащитные очки. Aварии и ссоры собирают толпу, и, значит, пора повесить трубку. Майкл закидывает рюкзак на плечо (оглядывается раз на толпу, чтобы не вызвать подозрений), и уходит как можно непринуждённее. Голова у него уже полна координат, планов на будущее, всяких задумок, как половчее сообщить о них Махоуни.