Живые

В кладовке тесно, душно и пахнет гнилью. Джозеф — в своих неизменных черных перчатках — упирается в заляпанную бурыми подтеками стену, его локти дрожат от напряжения, и Себастьян жалеет, что не видит его лица. Он стискивает зубы так сильно, что они скрипят, и толкается глубже, вырывает у Джозефа тихие, едва слышные стоны. Себастьян трахает его, сжав до боли, прижавшись грудью к спине так тесно, будто хочет вплавиться в него, сминает рубашку с жилетом, тянет за галстук. Джозеф вздрагивает как от разряда электричества, и его очки летят на пол, пластиковый треск от удара отдается в ушах, словно через подушку. От Джозефа пахнет чем-то приятным и терпким как сладкий сигаретный дым, пахнет домом, и Себастьян зарывается носом в волосы на его макушке. Он вдыхает глубоко, и если закрыть глаза, то можно представить, что кроме них в мире больше никого нет. Ни этой поганой кладовки, ни чудовищ поблизости, ни грязной одежды, такой ненужной сейчас, разделяющей их разгоряченные тела. Нет ничего лишнего — только они с Джозефом, вдвоем, и их жаркое, тягучее наслаждение. Джозеф — единственное теплое и живое, что осталось в его мире, и в такие моменты Себастьян чувствует это особенно сильно, чувствует, что они еще живы. Что он еще жив. Вбивает в Джозефа эту мысль раз за разом. Себастьян вжимает его в стену сильнее, надавливает на плечо, заставляя согнуть руки, прижаться грудью к обшарпанным обоям. Джозеф возит локтями по поверхности, прогибается в спине и подается бедрами назад, будто просит не сдерживаться. Будь у них выбор, Себастьян хотел бы делать это как-то по-другому, не думая, что через пару секунд они могут умереть. Возможно — быть мягче. Себастьян хотел бы, но в этом аду они оба отвыкли от нежности, в этом аду они есть друг у друга, и этого должно быть достаточно. Повинуясь внезапному порыву, он целует Джозефа в шею сзади, прижимается губами, обводит языком позвонки. Нежная и тонкая кожа Джозефа, не испорченная гадостью этого мира, покрывается едва заметными мурашками, он на миг оборачивается и смотрит на Себастьяна расфокусированным взглядом. В его глазах столько желания, что внутренности сворачиваются словно клубок змей, по венам растекается жар, и от этого можно кончить прямо сейчас. Себастьян думает: все могло быть иначе. Джозеф в его руках дрожит и гнется, впивается зубами в перчатку — Себастьян жалеет, что не подставил ладонь — и глухо стонет. Себастьян дрочит ему резкими размашистыми движениями, и Джозеф сжимается вокруг его члена в такт толчкам, обмякает на руках, пока Себастьян изливается в него. Они вместе сползают по стене на грязный пол, дыша шумно и жадно, глотают едкий, пропахший потом и порохом воздух. Джозеф сидит у него на коленях, откинув голову на его плечо, и это снова напоминает Себастьяну о доме. Он порывисто сжимает его в объятьях, будто Джозеф — очередная иллюзия, сейчас исчезнет, оставив его одного. Себастьян думает, что тогда точно сойдет с ума. Джозеф не исчезает. Они сидят так еще какое-то время — этого ничтожно мало, Себастьяну кажется, проходят секунды — и слышат тихие шаги за дверью. — Если сюда сейчас заглянет зомби, я умру от смеха. — Хреновый из тебя романтик, Себ, — смеется Джозеф. — Но если это Кидман, наверное, она все-таки нашла другой выход из больницы. И если она нас увидит, умру я. Поэтому давай одеваться. Себастьян вздыхает — выпускать Джозефа из рук ужасно не хочется, но перспектива ловить укоряющие взгляды Кидман нравится ему еще меньше. Они торопливо пытаются привести себя в порядок — Джозеф застегивает ремень трясущимися руками, неловко оправляет рубашку и галстук, приглаживает волосы несколько раз, вызывая у Себастьяна невольную улыбку, — и выходят наружу серьезные и слегка запыхавшиеся. На шее Джозефа сзади алеет красное пятнышко — Себастьян цепляется за него взглядом как за якорь, доказательство того, что все произошедшее было на самом деле. Себастьян очень надеется, что оно не сойдет до их следующего уединения в очередной кладовке, или шкафу, или куда их еще занесет в этом гадюшнике. Его мысли прерывает резко остановившийся Джозеф, Себастьян налетает на него, бьется подбородком о его макушку и тихо матерится. Джозеф оборачивается, и в его глазах — до сих пор замутненных — столько чистого, неподдельного ужаса, что до него доходит без слов. Черт, они опять забыли очки! Себастьян ломится обратно, почти сносит полку с какими-то банками — ну почему Джозеф не может носить линзы? — и еле успевает протянуть ему очки, когда Кидман наконец их замечает. — Вы какие-то… растрепанные. Что вы там делали вообще? — Там зомби прятался. Скептицизм во взгляде Кидман можно ощущать физически, но если она и догадывается о чем-то, то виду не подает, и за это — какой бы сукой она ни была, — Себастьян ей очень благодарен. Он хлопает Джозефа по плечу, — товарищеский жест, разграничивающий их отношения, — и тот пристально смотрит на него, на дне его зрачков Себастьян ловит мягкое, тающее предвкушение, и понимает — Джозеф тоже ждет. Они оба ждут нового шанса — независимо от места и времени — остаться наедине, вцепиться друг в друга, не отпускать до последней секунды. Чтобы снова почувствовать себя живыми.