Ненормальный

У него всё — слишком. Слишком серьёзный вид и слишком весомая привязанность, давящая на Оза и утаскивающая его куда-то ввысь. - В конце-концов, это просто неприлично! - говорит Оз, смотря в зеркало. - И чревато массой проблем. Отражение раздражённо дёргает плечом. Ну ещё бы, ему намного проще, в его мире из серебра и стекла всё наоборот. Потому-то оно и ёрничает не хуже Брейка. Озу нравится думать, что наоборот у его отражения не совсем всё. Тогда можно хотя бы немножко верить, что он счастлив хотя бы в том неправильном мире. - Всё будет хорошо! - заверяет Оз зеркало и, развернувшись, выходит, не дожидаясь очередного скептичного взгляда из глубины стекла. *** Он держится. Просто потому, что он так решил. Это ведь правильно и никого не ранит. Ведь когда больно только тебе, то это совершенно нормально. Потому Оз продолжает рассыпать обаяние направо и налево, посылая лучистые улыбки всем, кто хоть на секунду может заподозрить, что на сердце у Оза — та самая тяжесть, которая легче тополиного пуха и тяжелей всех камней мира. Только вот Гилберту он улыбается чуть-чуть по-другому просто потому, что не может иначе. И в этом нет ни малейшего смысла, думает Оз. Просто потому, что признать, что он любит друга детства вопреки всем нормам морали, выученным когда-то давно, он ещё может, а вот признаться ему в этом... Тоже может, но не хочет. Верней, хочет. Оз стремится к этому, он почти готов рассказать всё, но всякий раз останавливается у последней черты. Ему страшно, что Гилберт ничего не чувствует. Не, конечно же, Оза не оттолкнут, в этом он уверен, но тогда не будет даже тех крупиц близости, которые он может себе позволить сейчас. Ещё хуже будет, если Гилберт пойдёт за ним и в эти тёмные желания — против своей воли, конечно же. А этого допустить никак нельзя. Потому что Гилберт — нормальный. А Оз — нет. *** Окно распахнуто настежь. Плевать на грозу, на ледяные иглы дождя, жалящие кожу. Оз сидит, свесив ноги наружу. Он сам не знает, почему это делает. Хочет ли, чтобы из него вымыло все эти порочные желания, отравляющие душу ему самому и при первом же выходе их наружу наверняка ранящие Гилберта? Или, напротив, хочет сам раствориться в этой колючей воде? Он глубоко вдыхает холодный воздух и ему кажется, словно шпиль на отдалённой церквушке покачивается в такт с его выдохом. Оз дышит, и мир раскачивается всё больше и больше, словно огромные качели. Это кажется Озу неимоверно смешным и он, хватаясь за мокрый от дождя край каменного подоконника, откидывается назад с безумной улыбкой. И тут же дёргается, ощутив, как его затылок упирается во что-то живое. Это движение глупое и непродуманное, подоконник скользкий и Оз непременно слетел бы с него ласточкой вниз, если бы его вовремя не удержали за плечи, втаскивая в комнату. - Ты что творишь? - ворчит Гилберт, перехватывая Оза так, чтобы его было удобнее донести до постели. - А если бы упал? Оз молчит. Ему слишком хорошо, но близость становится невыносимо удушающей, её мало, мало! Впрочем, Оз хорошо держит себя в давно уже очерченных жёстких рамках и не позволяет себе ни одного лишнего движения. - Красиво, - говорит он, тыкаясь носом в Гилбертову шею и глубоко вдыхая запах. Хоть так напоить бушующее желание, раз уж большего ему всё равно не суждено. - Дурак, - вздыхает Гилберт, укутывая его в одеяло. - Ничему не учишься. Сейчас согреешься и ляжешь спать. Оз целиком согласен с таким определением. Он даже не возмущается на это усталое «дурак», стараясь впитать каждое случайное прикосновение рук Гилберта. - Ага, - говорит он, когда за вышедшим уже-не-совсем-другом-а-кем-то-большим закрывается дверь. - Совершенный, абсолютный, ненормальный дурак. *** Зима пришла рано, когда осень ещё и закончиться-то толком не успела. Лёд сверкает на алом шелке листьев, золотые кроны цепляют тучи, вымаливая у них ещё немного снега на свои новые уборы. Оз заставляет себя смеяться так же, как и раньше. На самом деле ему не смешно, ему хочется прижать Гилберта к ближайшей осине и сцеловывать все снежинки с лица. Оз не любит холод, но при таком раскладе он даже согласен, чтобы снег никогда не прекращался. Но делать этого нельзя — рядом Шерон пытается воспитать Алису и отнять у неё сосульку, которую настырная девчонка уже потащила в рот. Да даже если бы они были одни... Оз трясёт головой, отгоняя неправильные, но такие привлекательные мысли, в которых Гилберт гораздо горячее и ближе, чем сейчас. От одних только представленных картин к щекам поднимается жар. Нет-нет, конечно, это просто из-за мороза... Но врать самому себе Оз не привык. - Дурак! - говорит Гилберт, стряхивая с его волос нападавший снег и надевая шапку, которую в порыве чрезмерного усердия натягивает Озу до самых бровей. - Замёрзнешь же. Оз, как зачарованный, смотрит на лежащий на плече у Гилберта пух, который разъярённая из-за отнятой сосульки Алиса случайно выдернула из шубки Шерон. Несколько секунд раздумывает, а затем поднимается на цыпочки и дует на него, но пух не сдвигается с места, словно весит целую тонну. Гилберт следит за его взглядом, а затем щелчком пальцев отправляет пушинку в полёт, где она быстро смешивается с крупными снежными хлопьями. Оз чувствует себя беспросветным дураком. *** Отблески пламени пляшут на стенах и дробятся в хрустальных подвесках люстры. Оз сидит на полу, глядя на трещащие в камине дрова. На улице холодно, очень холодно, и Озу кажется, что этот холод въелся в него и теперь даже огонь не может его до конца вытопить из разума. Часы бьют полночь, глухие удары разливаются по коридорам. Все уже спят, и Озу тоже надо бы лечь, но сон к нему почему-то не идёт. Он ждёт. Гилберт уехал ещё засветло, срочно вызванный в Пандору, и до сих пор не вернулся. Озу это не нравится, его грызёт беспокойство своими расшатанными зубами. Он вскакивает с пола, словно подброшенный пружиной, и принимается расхаживать по комнате, беззвучно шевеля губами и заклиная все известные ему высшие силы. Отражение, перебравшееся из зеркала в тёмное окно, смотрит на него со смесью сочувствия и издевки, и от этого особенно неприятно. - Знаешь что? - решительно говорит Оз, глядя в стекло. - Наверное, ты всё-таки прав. Отражение ехидно улыбается, словно бы утверждая, что оно всегда право. - Если Гилберт вернётся до часу, я ему непременно всё расскажу! - торжественно обещает Оз. Оз что угодно готов пообещать, лишь бы только беспокойство растаяло, убежало или ещё каким-то образом скрылось, потому что это совершенно невыносимо. - Расскажешь что? Оз вздрагивает и оборачивается. В тёмном проёме коридора стоит Гилберт и с волос его мелко капает вода. - Я думал, ты уже спишь, - говорит он и уже собирается уходить, как Оз собирается с духом и начинает говорить. Потому что обещал, конечно, а обещания непременно надо выполнять, даже если дал их всего лишь своему отражению. Он говорит очень долго, рассказывает обо всём: как понял, что Гилберт для него не просто друг, и как прятал это неправильное чувство, и как он виноват в том, что сейчас говорит, и что Гилберт нормальный, а он — нет, и он это понимает, и... Гилберт слушает его с совершенно нечитаемым лицом, а потом делает несколько шагов вперёд и прижимает к себе Оза так, словно боится, что это окажется сном. От его пальто пахнет растаявшим снегом, Оз чувствует это и фыркает куда-то Гилберту в шею. -И ты молчал! - говорит Гилберт, едва касаясь губами его волос. - Всё это время ты молчал. Бездна, какой же ты иногда дурак... - Ага, - радостно соглашается Оз, поднимая голову и глядя ему в глаза, а затем резко смущается. - Но ведь это всё равно ненормально, и я не хотел, чтобы и ты был таким. - Нормально, - отвечает Гилберт, прежде чем поцеловать Оза: нежно и невинно, словно опасаясь спугнуть. И Оз, целуя его в ответ, верит.