Мой возлюбленный брат

      Великую радость разносили ветры, и морские волны, и капли дождя, и быстроногие пажи. Великая радость приходила в каждый дом — большой и маленький, богатый и бедный. Великую радость повторяли на все лады: в тонущей среди роз белокаменной башне, в самой-самой верхней ее комнате, королева Страны Дальней родила двух мальчиков, двух прекрасных сыновей!       Ликовали Остров Зеленых Лугов, и Дремучий Лес, и Лес Тысячи Троп, и Приморские равнины. И не было во всей Дальней подданного, который не возрадовался бы вести. Два маленьких принца, два сына, почти близнеца — говорили, один из них родился златокудрым, а второй — черноволосым, но в остальном они были похожи как две капли воды. С нежностью смотрела на них усталая королева, и сразу придумала она два имени. Лито, что значит на языке Страны Дальней «День». И Като, что означает «Ночь». Какими красивыми, какими умными и благородными она вырастит сыновей, как будет радоваться король, каждый день глядя на них…       Но недолго ее радость была безмятежной. Печальный шепот уже донесся с порога опочивальни.       — Знаете ли вы, несчастная, о проклятии Двух Близнецов?       Симмурган, королевский звездочет и советник, стоял и пристально глядел мудрыми серыми глазами — глазами древнего старца на лице почти юноши. Король был подле него, с ликом бледным и мрачным, с погасшим взором и опущенными могучими плечами.       — Знаете ли вы? — повторил Симмурган.       Королева только покачала головой и ближе прижала мальчиков. Ей показалось, их отнимут, и в груди что-то сжалось, будто была она птицей, к чьему гнезду тянет руки сын садовника. Но она не опустила глаз, сухим кивком услала повитух и камеристок прочь из комнаты. Закрылась за последней тяжелая дубовая дверь, Симмурган повернул ключ. И стало тихо, и осталась только гроза за окном. А великую радость разносили всё дальше и дальше. Два принца! Два принца-наследника! В молчании глядела королева на сыновей — златокудрого и черноволосого, почти неразличимых, одинаково безмятежно спавших. Король опустился рядом на край ложа, тоже безмолвный, будто почерневший от неясного пока горя.       Не приближаясь, тихо заговорил Симмурган:       — Не должно в королевской семье быть близнецов.       — Но может ли быть что-то чудеснее близнецов? — почти жалобно спросила королева. Она еще ничего не понимала, но уже знала, что звездочет окажется прав, потому что так было всегда.       Он покачал головой, и скорбно зазвучал его глубокий голос:       — Столетиями и тысячелетиями, всякий раз, когда в королевской династии рождались близнецы, один из них неизменно обретал со временем каменное сердце. Оно прорастало из какого-то маленького злого семечка, которое до поры-до времени не увидеть глазом, и незаметно заменяло живое, настоящее сердце. А тот, у кого сердце из камня, не устрашится никакого злодейства, пойдет против всего, что любил. Многие из этих злодейств, войн и зверств никогда не забудет страна Дальняя, пусть и забыты имена тех близнецов!       Так говорил советник. А королева всё смотрела на сыновей, мирно спавших на ее руках. Смотрел на них король, все сильнее сутуливший плечи.       — Что же делали, чтобы избежать этих бед? — спросила королева.       Сдавленно и горько ей ответил сам король:       — Одного из двоих убивали, едва он появлялся на свет.       Стало опять так тихо, что слышно было только дождь и дыхание малышей.       — Но как же они знали, которого из двоих? Ведь сердце становится каменным так медленно и так незаметно…       — Они не знали, это нельзя знать, да и не нужно! — откликнулся звездочет. — Они убивали одного, и второй всегда вырастал с живым, настоящим человеческим сердцем. Таково древнее колдовство, имя которому — Проклятье Близнецов. Оно существует столько же, сколько существует Страна Дальняя, никто не накладывал его, оно в воздухе, и в воде, и в земле, слова о нем нигде не выбиты и не записаны. Никто, кроме ближайших к королю, не знает о нём. О, если бы мог не знать и я, если бы могли не знать вы…       Королева спросила, и голос ее дрожал:       — Как же их убивали, милый мой Симмурган?       — Бросали в Синеокое Озеро, что за Мостом Утреннего Сияния, за Островом Зеленых Лугов, за Дремучим Лесом, за Лесом Тысячи Троп и Молодыми Горами.       — Там, где Высокие Горы…       — Там, где Высокие Горы.       Королева подумала о том, сколько же маленьких принцев покоится на дне Озера, прекрасного и синего, как глаза новорожденного… И о том, не потому ли столь чист и нежен цвет вод? И о том, что один из двух ее малышей тоже, может быть, окажется там, на холодном дне, чтобы никогда не увидеть королевских розовых садов, и белокаменных башен, и побережья. Не услышать смеха своего отца и звуков пастушьих флейт. Не попробовать лучших, самых лучших во всех мирах розово-золотых яблок…       — Нет! — сказала королева.       И зашумел сильнее дождь, и загрохотал гром.       — Нет, — повторила она, глядя на сыновей. Можно ли было угадать, в ком таится семечко, из которого прорастет каменное сердце?       И сверкнула тонкая золоченая молния.       — Нет, — так же глухо ответил ей король, и вновь она вспомнила, почему так долго, с самого дня встречи, любит его. — Мы не поступим так, ведь оба сердца еще чисты и долго еще останутся чистыми. Я не смогу лишить радости жизни маленькое существо, не совершившее зла и не знающее, чем солнце отличается от дождя. Мы будем растить их обоих, пока сможем. Может быть, проклятье не выдержит нашей любви. Разве много из них выдерживают любовь? И разве пробовал кто-то снять проклятье, которое никто не накладывал?       — Милорд….       Но больше мудрый Симмурган ничего не сказал. Королева видела, что звездочет хочет верить королю и поддерживает его. Только серые глаза старца на юном лице так и остались скорбными. Дождь немного утих. Звездочет спросил:       — Но что же вы сделаете, когда сердце одного начнет становиться камнем?       Страшно и глухо ответил тогда король:       — Синеокое Озеро не высохнет так скоро.              *       Быстро стали подрастать принцы — Лито с волосами золотыми как солнце и Като с волосами чернее крыла птицы Горюн. Никто во всей Стране Дальней не знал, какой страшный выбор сделали король и королева в давнюю грозную ночь. Не знали этого и мальчики, росшие в любви, заботе и безмятежности, дни проводившие в играх.       Во всем они были равны, не уступали друг другу ни в резвости, ни в живости ума. И почти не было меж ними никакого соперничества и ссор, а ведь кто не знает, что братья вечно дерутся и спорят, кто лучше? Но нет, нежнейшая привязанность связывала их с самых детских лет. Никого не было у Лито ближе, чем Като, а у Като — ближе чем Лито.       В день, когда Като и Лито исполнилось по десять лет, вместе с отцом они отправились в Дремучий Лес. Все принцы Страны Дальней рано или поздно приходят туда, чтобы найти себе друга — верную лошадь, которая, если повезет, останется рядом на всю жизнь. Чудесную лошадь, умеющую летать и понимающую каждое слово. Быстроногую, ласковую и белоснежную.       Лошади эти были дикими, и ни одну не смог бы поймать даже самый лучший королевский конюх и самый умелый конокрад Степного Народа. Но лошади Дремучего Леса любили добрых королей, никогда не посягавших на их дом и пастбища. Они знали, что их не обидят, не закуют в жесткую сбрую, а будут заботиться так, как и подобает заботиться о королевских лошадях: кормить лучшим овсом, и поить ключевой водой, и баловать сахаром. Поэтому каждому юному принцу в день десятилетия дозволялось выбрать себе по жеребенку. Так было и с Лито и Като.       А происходило это вот так. Когда взошла в небе полная луна и высокие ели превратились в туманных призраков, по мшистой земле застучали сотни копыт. Воздух, безветренный и свежий, заполнился ржанием, в котором зычные голоса сливались с тоненькими, неокрепшими.       — Смотрите, смотрите внимательно…       Король и два его сына стояли в стороне от тропы, сердца мальчишек бились так громко и взволнованно, что и их стук тоже можно было принять за отдаленный топот. Король крепко держал принцев за плечи и снова, снова смотрел на них, мучительно гадая. Где оно, проклятое семечко, через которое прорастет когда-нибудь каменное сердце? Ведь так сияют их глаза, так крепко они сжимают руки друг друга, так нетерпеливо вглядываются в чащу леса…       И вот там что-то забелело и засияло, и показались первые лошадиные силуэты. Они становились все отчетливее, ближе. Они мчались быстро, но все равно каждую лошадь можно было рассмотреть, а ветер развевал золотые, серебряные и жемчужные гривы. Жеребята неслись вперемежку со взрослыми, глаза их блестели так же живо, как и у двух замерших, онемевших мальчишек. И вдруг…       — Кимиринчи, иди сюда, иди ко мне!       Это Лито, выпустив руку брата, сделал шажок вперед. Нашел, узнал, выбрал. И вот, из толпы навстречу ему резво побежал тонконогий златогривый жеребенок, белый, как первый снег, и подставил под протянутую ладошку свою узенькую морду. Не прошло и минуты — а он уже хрустел сахаром, который принцы взяли с собой. Знакомство ведь хорошо начинать с чего-нибудь вкусного.       Король-отец взглянул на смеющегося Лито, на ластящегося к нему жеребенка, и душа его преисполнилась счастьем и гордостью. Сияли волосы Лито, сияла грива Кимиринчи, и оба они были такие быстрые, такие веселые, такие светлые…       Като не смотрел на них. Ищущий взор его зеленых глаз не отрывался от табуна, выбеленного светом и терявшегося под лесной сенью. И, казалось, не было лошадям конца под круглой луной, много-много их бежало мимо, но все же король поторопил своего второго сына:       — Что же ты, Като?.. Ты ведь так останешься совсем без жеребенка. Выбирай скорее.       Юный принц не посмотрел на отца, а лишь сказал:       — Нет, я не останусь. Не тревожься.       И оба они стали глядеть на табун, в то время как Лито гладил своего нового друга, друга на всю жизнь. Чего ждал Като, думал король с тоской, сжимавшей сердце. И почему, почему сердце должно сжиматься в такую прекрасную ночь, в лучшую из ночей? Не потому ли, что Като был слишком скрытным, и реко что-то отражалось на его лице, еще реже — в глазах. Като хорошо умел хранить секреты, не знал ни ябедничества, ни злословия… но никому не выдавал и своих тайн. Сердце короля сжималось и сжималось, и его не радовал уже звонкий смех Лито. Но тут…       — Амбир, подойди ко мне.       Это не был звонкий мальчишеский окрик, но был спокойный зов, исполненный радости, искренней и чистой радости встречи. В облегчении король всмотрелся вперед. В первую секунду он не увидел ничего, во вторую ему показалось, что к ним движется маленький кусочек ночи, а в третью он наконец рассмотрел мчавшегося навстречу жеребенка — черного жеребенка с жемчужной гривой, который уже ластился к Като, наконец засмеявшемуся и обхватившему руками его шею. Да, это тоже была встреча, похожая не на знакомство, а на воссоединение. Но король уже знал, что Като приветствует так всех, кто чем-то заслужил его любовь. Хотя их было так мало…       Черный жеребенок в табуне белых, единственный из множества. Откуда он взялся в Дремучем Лесу и почему Като дождался именно его? Крепко-крепко король сжал плечо сына, но отчего-то рад был, что не видит сейчас его глаз.       — Ты знал, Като? Тебе кто-нибудь рассказал? Симмурган? Я никогда не встречал здесь черных лошадей…       Но мальчик лишь покачал головой, гладя белую отметину у жеребенка на лбу:       — Я не знал. Но, может быть, я чувствовал… что ему всегда придется бежать позади всех из-за его масти и что у меня ему будет лучше. А есть у тебя сахар, папа?       И вот Като уже смеется, наблюдая, как жеребенок тычется носом ему в ладонь, а вместе с ним смеется Лито, которому выбор брата вовсе не кажется странным, ведь он во всем и всегда за него, за него с кулаками. Они смотрят друг на друга, и на своих жеребят, и машут руками табуну, который скоро совсем скроется с глаз. Принцы ждут — не дождутся, когда же проскачут по Мосту Утреннего Сияния, который никогда не опускают даже на ночь. И покажутся маме, а утром — всем ребятам округи. Ни Лито, ни Като не думают ни о чем плохом, сердца их по-прежнему чисты. Но почему же так печально стало на сердце короля-отца? Нелегкой была для него эта заполненная детским смехом и лошадиным ржанием дорога домой.              *       Лито и Като любили ночевать на Острове Зеленых Лугов, в краю пастухов и пастушек. Особенно Като, которого они принимали как своего. Не было мальчишки, какой не искал бы дружбы тихого черноволосого принца, никогда не дравшегося и редко смеявшегося, и не было девочки, которая не плела бы для него васильковых и ромашковых венков.       За принцем неизменной тенью следовал черный жеребенок. Это был единственный черный жеребенок во всей Стране Дальней, и всем хотелось покататься именно на нем, даже больше, чем на златогривом Кимиринчи. Лито по обыкновению посмеивался над этим, крутя в пальцах тростниковую флейту, а Като лишь в замешательстве провожал глазами своего верного друга, на которого забирались иногда сразу несколько девочек и мальчиков.       — И почему только всем им так нравится твой уголек, — хмыкал Лито и, когда брат отворачивался, чтобы заснуть, негромко, печально прибавлял: — И ты.       В глубине души ему бывало немного обидно. На него и его жеребенка никто не смотрел так, как на Като и Амбира. Их тоже все любили, но любили как-то не так, как что-то совсем понятное и не слишком интересное. Что привлекательного было в черном цвете? Ведь в Стране Дальней всем всегда нравилось яркое, светлое, золотое…       — А мне так нравится Кимиринчи, — искренне отвечал Като. А если брат уже к этому моменту спал, то тихо, мягко добавлял: — И ты.       Они все еще были самыми лучшими друзьями, у них не могло быть иначе. И все равно что-то внутри у Лито иногда вздрагивало, когда он слушал, как Като читает всем вслух какую-нибудь книгу. В такие минуты на его призывы побегать и поиграть никто не отвечал, даже не слышал. В такие минуты о нем будто забывали. В такие минуты его не существовало, а существовал только Като. Для всех. А разве может такое быть в Стране Дальней, где принцев двое? Иногда Лито даже задумывался о странном. Он спрашивал себя: а кто же будет королем?              *       В один из таких вечеров, когда Като, уютно прислонившись к мягким курчавым спинам уснувших овец, только-только начал читать вслух, Лито вскочил на Кимиринчи и быстро полетел домой. Не хотелось ему сегодня ночевать на Острове, не хотелось слушать сказки. Он вдруг подумал: а каково было бы вернуться в замок отца и представить, что он — единственный сын? Страшно, ведь без Като плохо… но некоторым почему-то кажется, что Като лучше… но они же никогда не соперничали, разве не так? Или соперничали, а он просто не видел? Или все это ему только кажется? Глупый он? Или… подлый?       — О, Кимиринчи, кажется, я совсем ничего не понимаю, — горестно шепнул он на ухо своему жеребенку. А тот тихо и нежно заржал в ответ. Чем он мог помочь?       В белокаменном замке и в саду — всюду светились цветные огоньки, которые говорили: «Добро пожаловать домой, принц Лито. Добро пожаловать домой». А несколько любопытно мигали, будто бы спрашивая: «А где же твой брат, где славный Като?»       Оставив Кимиринчи в конюшне, Лито решил подняться в родительскую башню, где в самой верхней комнате король и королева каждый вечер сидели перед сном и говорили о разных вещах. Взбегая по винтовым ступенькам, Лито радовался, все больше и больше — как всегда перед встречей с мамой и папой, даже если он оставлял их совсем ненадолго. И вот он бесшумно взбежал на площадку, замер перед открытой дверью и вдруг услышал тихий мамин голос.       — Теперь я точно знаю, что не переживу дня, когда окажется, что у одного из наших милых мальчиков — каменное сердце.       — Во всем королевстве нет сердец живее, чем у них, — отвечал отец. — И они так любят друг друга…       — Может ли быть что-то страшнее не наложенного проклятья, которое нельзя снять?       И ужасен был голос отца:       — Синеокое Озеро все еще не высохло. Оно может ждать долго. Лито… или Като…       — О, не говори, не говори таких злых слов!       Лито понял, что не войдет сегодня к родителям. В наступившей тишине он не мог двинуться с места.       Каменное сердце… В Стране Дальней знали, что это такое, и знали: забыто древнее волшебство, которое когда-то обращало живое в недвижное, холодное. Веками спит это волшебство, и никто не будит его. Лишь дети, заигравшись в пугалки, изредка прикасаются указательным пальцем к груди друг друга и шепчут: «Ууу! Я наколдую тебе каменное сердце!». И им страшно не столько от слов, сколько от собственной смелости произносить их. Они ведь под запретом, эти слова.       Лито поднял дрожащую руку и приложил к груди. Стук-стук… Принц улыбнулся. Спустился по лестнице в сад, дошел до конюшни и вновь вывел Кимиринчи, не успевшего даже задремать.       — Летим, летим поскорее… — умоляюще шепнул он. Ему почему-то казалось, что он вот-вот опоздает, но куда?       Но все было мирно, на Острове Зеленых Лугов уютно горели костры, а пастухи и овцы уже крепко-крепко спали. Спал и Като, выронив книгу и склонив голову. Спешившись, Лито приблизился и опустился рядом с ним на колени. Присмотрелся к лицу — совсем как у него самого, только волосы все такие же черные, как перья у птицы Горюн.       — Като…       Брат не проснулся. Тогда Лито снова поднял руку и положил на его ровно вздымающуюся грудь. Прислушался. Стук-стук… Лито успокоенно улыбнулся, и тут Като открыл глаза, взглянул снизу вверх и сонно спросил:       — Ты что это, решил наколдовать мне каменное сердце?       Что-то страшно оборвалось внутри, закружилась голова, и в эту секунду Лито понял, что сегодня еще немного повзрослел. Убрал ладонь, покачал головой и пробормотал:       — Ничего, Като. Ничего…       Он лег рядом с братом, прижался спиной к его спине и попытался заснуть.              *       В Стране Дальней выросли два принца, и до сих пор никто не знал ничего о тайне каменного сердца. Лито и Като уже научились сражаться на мечах, и танцевать, и прочли много книг, и освоили много наук. Все так же не было ничего, в чем один превосходил бы другого. А еще оба стали самыми настоящими рыцарями, разве может быть другая судьба у принцев? Рыцарь Лито и рыцарь Като. Рыцарь Дня и рыцарь Ночи.       Отец-король каждый день радовался, глядя на них, а как гордился, выезжая с ними на охоту! Какими ловкими, какими сильными были двое его сыновей, все любовались ими. И только Симмурган, так и не постаревший звездочет с глазами старца, смотрел на Лито и Като с затаенной тревогой. Симмурган любил их, особенно Като, которого не оставляли равнодушным звёзды и их непонятные небесные дороги.       — Если не буду я королем, — говорил черноволосый принц, — то буду королевским звездочетом.       — А если я не буду королем, — отвечал ему Лито, — то я буду королевским главным охотником. Вот что мне по душе!       — А кто же тогда будет королем? — спрашивала королева.       И они смеялись. Но отца, слушавшего их, по-прежнему терзало странное предчувствие. Не из-за этого ли предчувствия славный король Страны Дальней даже старел быстрее, чем мог бы? Невидимое семечко зла все не давало ему покоя, а годы шли.Он седел. Горбился. Терялся в словах и мыслях. Слабел. Болел и отчаивался.       — Где оно, это каменное сердце? — временами спрашивал он у Симмургана. — Скажи же мне, что никогда больше не услышу я этих двух страшных слов! Посмотри на моих мальчиков, какие они взрослые! Как они добры, какие совершают подвиги, как любит их народ!       — Никто еще не предугадывал, как и когда окаменеет его сердце, — смиренно отвечал звездочет. — Но может быть, все станет яснее, когда ты объявишь наследника?       — Наследника? Не гляди на мою седину, она лишь от горя, которого я боюсь, — тихо отозвался король. — Я все еще полон сил, Симмурган.       — Но и они уже полны их. Скажи же мне, кому из двоих ты хотел бы отдать трон?       — Если бы я знал. Ведь оба так храбры и так чистосердечны… Но Като так не по годам мудр, а Лито так искренен и силен!       — А что говорит королева?       — Королева молчит… королева боится.              *       Лито и Като мчались по Мосту Утреннего Сияния что есть сил, и громко звучал стук копыт их верных лошадей. Амбир и Кимиринчи скакали бок о бок, и никто не вырывался вперед. Ветер развевал гривы — жемчужную и золотую — и волосы — черные и светлые.       Като зорко смотрел вниз, на маленькие домики и длинные вьющиеся ленты-реки. Странные мысли владели им в это росистое, легкое весеннее утро, и отчего-то он не решался раскрыть их брату. Но Лито заметил его молчаливость и спросил сам:       — О чем ты думаешь сегодня? Ты плохо спал?       — Нет, Лито, я спал очень хорошо, хотя утром и увидел птицу Горюн на подоконнике комнаты. Она сидела, смотрела на меня и пела свою песню, ту, от которой, помнишь, ты плакал в детстве, а я прижимал тебя к себе и закрывал тебе уши?       Лито неловко засмеялся. Он ведь всегда думал, что принцы не должны плакать, и до сих пор стыдился себя маленького, своих горьких и искренних, но необъяснимых слёз. И чем его так донимала эта таинственная птица?       — Она уже не так тревожит меня, ведь я не дитя.       — А у меня затуманились глаза, когда я только проснулся и понял, кто это поет мне. А ведь в детстве я единственный из всех мог слушать птицу Горюн часами, без скорби и тоски. Но отчего-то у меня теперь так заныло в груди…       Лито устремил взор вперед. Давно нужно было возвращаться, но они все мчались и мчались, и лошадиные копыта били уже не по мосту, а по воздуху. Лито пытался вспомнить что-то, что было так давно, в год его десятилетия, что-то, что испугало его тогда и заставило плохо спать много ночей подряд. Но это было странное воспоминание, смутное-смутное, как силуэты деревьев в молочном тумане.       — Давай не будем поворачивать? — предложил вдруг Като. — Давай поскачем далеко-далеко вперед, к Дремучему Лесу, и мимо него, и мимо Леса Тысячи Троп, и через Молодые Горы, к Высоким Горам… давай доскачем до самого Синеокого Озера, мне так хочется наконец увидеть его, оно чарует меня и иногда снится.       — Не снилось ли оно тебе сегодня? — отчего-то спросил Лито и получше закутался в свой отороченный мехом плащ.       — Снилось… и над ним лилась песня птицы Горюн.       — Мой бедный брат…       Оба они испугались этих слов, и оба замолчали. Лито попробовал думать о чем-то радостном, к примеру, о рыжекудрой черноокой принцессе Люченце, которая подарила ему на турнире цветок из своего венка, а брату — ленту с платья. Если бы узнать, какой подарок значимее, но почему в такое прекрасное и невыносимое утро даже это не кажется важным?       Они промчались над Дремучим Лесом, устремились дальше, еще дальше. Вот Молодые Горы, и Высокие Горы, среди них — самая высокая, а перед ней — омут Синеокого Озера, по которому, говорили, никогда не бегут волны.       Кимиринчи все не хотел спускаться, но Амбир будто успокоил его своим мелодичным зовом. И наконец принцы спешились, пошли по каменистому берегу, о который и правда не разбивалась ни единая волна. Синее безмолвие воды, голубая безмятежность неба и холод, странный сероватый холод полного безветрия.       — Как красиво… — шепнул, дрожа, Лито.       — Как страшно… — отозвался Като, и странный восторг был в его голосе.       Братья приблизились к самому берегу. И вспомнил Лито, что же было в год его десятилетия, вспомнил остро и ярко.       Синеокое Озеро все еще не высохло.       — Нет, не касайся воды, Като! — Лито крепко сжал его руку, даже пальцы переплел со своими. — Зря мы прилетели сюда.       — Разве ты боишься чего-то на этом свете, мой брат?       Като говорил, а зеленый взор его был прикован к озеру, устремлялся вглубь. Что видел он там, что искал? Лито отвел глаза и вновь потянул брата за собой:       — Боюсь двух вещей. Боюсь однажды потерять тебя и боюсь каменного сердца.       — Каменного сердца? — медленно спросил Като, и мягкая усмешка вдруг появилась на его тонких губах. — Почему ты вспомнил о нем, Лито? Разве это не глупенькая сказка для маленьких принцев и пастушат?       Неприятной и пугающей была эта усмешка, несмотря на всю нежность, но Лито постарался не заметить ее.       — Может, и так, но давай вернемся. Мне нехорошо здесь, мне кажется, что я не я, и тебя я тоже не узнаю. Повернись, посмотри же на меня.       Брат повернулся. У Като стал вдруг странный взгляд, холодный и незнакомый, но это длилось недолго. Лито выдержал, и глаза брата потеплели. Очень тихо Като сказал:       — Ты прав. Прости. Поедем же назад.       Но они не успели сделать и шагу. Тревожно заржали их лошади, пошла мелкими волнами вода. И зашелестели огромные крылья, черные как ночь и мягкие, как опавшая листва. Птица Горюн прилетела. Села на обломок древней скалы, сгорбилась, и полилась над озером ее скорбная песня о затаенной боли, о смутной смерти, о неясной судьбе.       Лито замер, вновь вспоминая, как горько плакал ребенком над этой песней, как казалось ему, что он различает в ней слова и понимает их. Теперь внутри все снова стало сжиматься и сворачиваться, но глаза остались сухими. Лито вырос, Лито уже не понимал. Лишь паническая тревога расплескала внутри свои топи. Но за кого была эта тревога, за что?       — Като…       Он позвал, но бессильное рычание оборвало второй слог. Брат схватил вдруг с земли камень и занес руку, выдохнув:       — Я убью её, Лито! Она мучает меня!       А птица Горюн все пела и все смотрела на двух юных принцев, золотоволосого и черноволосого, а в остальном похожих как две капли воды. Еще более ужасной стала ее глухая песня.       — Като, нет! — Лито бросился на брата, перехватил и сжал его запястье, не дал себя оттолкнуть. Камень упал в воду без шума и плеска. — Ты не можешь. Она не виновата, что она так поет! Ты ее не убьешь, у тебя ведь сердце не…       И снова они посмотрели друг на друга, и принц Лито не смог произнести последнее слово. Като застонал, горестно рухнул вдруг на колени, пряча лицо в ладонях. Его пальцы тряслись.       — Я понимаю ее… Я ее понимаю. Я понимаю каждое слово.       Теперь настал его черёд, и, опустившись рядом, Лито прижал брата к себе, закрыл ладонями его уши. Если бы это помогало так, как в детстве, если бы взрослым всегда помогало то, что помогает детям, как бы всё в мире было просто! Но Като весь дрожал, и шептал что-то, и не отрывал рук от лица, а птица Горюн всё пела. Наконец она смолкла. Поднялась, замерла над Синеоким Озером и... обугленным камнем упала туда, скрывшись в глубине, не подняв плеска и не оставив кругов. Тишина повисла над водой, у берега которой сидели, обнявшись, два брата. Като поднял голову и спросил:       — Знаешь ли ты, о чем она пела нам, Лито, о чем всегда поет, всем и каждому?       Он и рад был бы солгать, но не мог.       — Когда-то, может, знал, а теперь нет. Не слышу слов.       — А я слышу, слышу во сне и наяву… — и потускнели его глаза, а лицо стало белее полотна. — Она поет о детях, утопленных здесь своими родителями, но знал бы я, что за дети и кто сделал так с ними. И она зовет, зовет каменное сердце, чтобы оно проросло из маленького семечка, и чтобы тот, в чьей груди это сердце, пришел к мертвым детям, потому что им так страшно одним в темноте.       Тут бы засмеяться, вспомнить пастушат и истории у костра, но Лито не смог, а лишь потерянно посмотрел на воду, в которую упала птица Горюн. И опять он услышал слова отца. Оно может ждать долго. Лито… или Като…       — Кимиринчи! — глухо и жалобно позвал Лито, и верный конь склонил к нему морду. — Мы летим домой!       Тихим был этот полет до Моста Утреннего Сияния. Если бы знал Лито, что никогда больше не проскачет здесь вместе с братом, если бы знал, как много не услышит и не скажет, он не молчал бы тогда. Но внутри у него было слишком пусто, и даже ветер не свистел в груди в то утро, в то страшное утро, в последнее утро.       А на следующий день Като не вышел из своей комнаты, и ничего в ней не нашли, кроме маленькой серой птички в кованой клетке и короткого письма на столе:              Я нашел ее утром в своей комнате, и, может, эта пташка — мое благое знамение. Добрый брат мой, заботься о ней. Не ищи меня, и пусть никто не ищет. Не только о детях на дне Озера спела мне Горюн, и лучше я поберегу тебя. Не быть тебе королевским охотником. Прости.              Страх и горе воцарились в Стране Дальней, и десятки рыцарей и следопытов тут же отправились искать Като по всем деревням, и в Дремучий Лес, и на Приморские Равнины, и в страну Загорную, и в страну Заморскую, и даже в вотчины Степного Народа — давнего, далекого врага. Но нигде и никто не видел Като. Пропал Като, будто не было его.       Только спустя несколько дней принесли странную весть белые утренние птицы. Спели они о том, как на рассвете к Синеокому Озеру примчался всадник на черном коне с белой отметиной, и как, не останавливаясь, сиганул в воду, и как скрылся он в темной глубине.       Так и не стало однажды юного принца Като с волосами черными, как перья Горюн, не стало славного рыцаря Като…              *       Да, все горевали по Като, и много страшных легенд родилось вокруг его исчезновения. Одна жалкая радость нашлась у короля и королевы, поседевших всего за один ужасный солнечный день: пропало теперь Проклятье Близнецов, ведь Близнецов больше нет, а остался один-единственный принц. Да здравствует Лито с волосами цвета солнца и чистым, живым сердцем!       Много лет прошло с того страшного утра. И возмужал Лито, и стала черноокая Люченца его женой, и те, кто кричали: «Да здравствует принц Лито!» теперь стали кричать: «Да здравствует король Лито!». А маленькая серая птичка жила в кованой клетке в самой верхней комнате белокаменной башни.       Но все никак не могла Страна Дальняя забыть второго принца, везде и всегда говорили о нем. И не по душе были Лито эти разговоры.       «Посмотри, как много золота везут королевскому казначею… Высоки налоги, это король Лито поднял их. Ах, если бы королем был Като…»       «Как красива маленькая дочка королевы Люченцы… но она, наверно, была бы еще краше, если бы мужем нашей королевы был Като…»       «Ах, эти белые лошади королевской семьи… когда был среди них Като на своем черном Амбире, это было так необыкновенно…»       «А скоро война со Степным Народом. Если бы королем был Като, мир между нами бы не нарушили. Ведь Като был так умен и так учтив!..»       Всюду был Като, славный рыцарь Като, пропавший принц. И снова, прижимаясь лбом ко лбу своего коня Кимиринчи, с горечью шептал иногда Лито:       — О, Кимиринчи, кажется, я совсем ничего не понимаю…       Как он любил Като, как он скучал по Като, чего стоило ему скакать верхом по мосту, где они скакали с Като, и смотреть на звезды, на которые любил смотреть Като. Где он, добрый брат? Жив ли? Или правда сгинул в Синеоком Озере? Так он думал. А вокруг снова, снова все начинали считать, что Като лучше, лучше Лито, а ведь никогда и ни в чем они не соперничали. Чем так хорош черный цвет, ведь в Стране Дальней все любят светлое и яркое!       Но неизменно, когда прилетала птица Горюн и садилась на раскидистую яблоню, чтобы спеть свою мучительную песню, Лито спрашивал:       — Что же ты нашептала ему, подлая? Зачем отняла у меня?       Птица смотрела на него и замолкала, а потом улетала прочь. Но Лито казалось, она зовет, по-прежнему зовет каменное сердце, чтобы оно проросло из маленького семечка.       *       Дикий Степной Народ, все воины до одного — на черных и рыжих жеребцах. Смуглые лица, раскосые мрачные взоры. Кругленые щиты в руках, звенят при каждом движении кольчуги, и свистят в воздухе певучие стрелы. Таким был враг, может, далеко, а может, близко. Враг должен был быть схвачен. Навстречу ему пошли рыцари Страны Дальней, и во главе их — король Лито.       Это была долгая, бессмысленная война, впрочем, все войны бессмысленны и почти все — долги. И падали мертвецы, которых нельзя было больше узнать, потому что лица их были все в крови. И вились над головами чужие дикие птицы, прилетевшие с врагом, а с ними — птица Горюн. Давно не воевала Страна Дальняя, а Степной Народ воевал всегда, война была его жизнью — его воздухом, его ветром, его яблоками и водой, его солнечным светом. И раз за разом рыцари проигрывали сражения, и уже не навстречу они шли, а отступали под ударами. И все чаще слышал Лито прошептанные сквозь зубы, злые слова:       «Если бы нас вел Като».       «Като знал бы, как победить их».       «Като не допустил бы всего этого!»       «Где же Като? А не Лито ли погубил его тем утром за Мостом Утреннего Сияния?»       И однажды, задушенный унижением, захлебывающийся беспомощностью, израненный отчаянием, Лито крикнул своим рыцарям:       — У вашего славного Като — каменное сердце. И поэтому его здесь нет! Жестокий рыцарь Като не придет вам на помощь, вы не нужны ему, мы не нужны!       Как пожалел он спустя миг о тех словах, но в короткую секунду своего крика он верил в них. Да, у Като каменное сердце, иначе Като не оставил бы дом, не оставил бы глупую записку и глупую птицу. Жестокий, жестокий рыцарь Като, любимый брат, ненавистный брат… И полетели слова по понурому лагерю, едва готовящемуся устроиться на привал, и ветер разнес их дальше, до притихших городов и деревень, и до высокой башни, где горестно покачал головой старый король. Многие, наверно, не спали в ту ночь.       Преследуемые рыцари Страны Дальней шли назад, до самого Синеокого Озера, и, едва подступив к нему, содрогнулись от холода безветрия, от безмолвия вод. Даже сам король Лито содрогнулся, понимая, что закончена его война. Степной Народ загонит врагов в омут, а прочее сделают тяжелые кольчуги. Лишь одна радость — он, Лито, умрет там, где нашел смерть Като, бедный очерненный им Като. И он сказал:       — Мы будем драться до конца.       И началось последнее сражение — у самого края неподвижной воды.       Как устали рыцари Дальней, как много их упало замертво, а те, что не упали, с трудом уже держали мечи. Даже король не мог ничего сделать с собственным измученным телом, требовавшим отдыха и покоя. Подняв голову, он увидел, как кружит в хмуром небе птица Горюн, и вспомнил ее песню, которая звучала сейчас в лязге клинков и в стонах умирающих. Не о детях теперь. О взрослых, загнанных и несчастных. Но тут…       — Что это? Что это?!       Король обернулся. Странное происходило с синей водой. Вот она вспенилась, вот пошла волнами, а вот вновь опала, успокоилась, как умерла. И из нее стали выступать одна за другой мрачные статные фигуры, и шли они на берег стройным шагом, неся опасность и тайный гнев. Впереди выступал самый высокий, самый величественный рыцарь с сияющим клинком, и было видно: это за ним следует черное воинство, по его повелению отнимет любую жизнь, какую он захочет взять себе. И замер король Лито, а рыцарь в черных доспехах тихо прошел совсем рядом, и на миг повернул к нему голову, и заколотилось отчего-то сердце, как давно не колотилось. Стук-стук…       Ни слова не было сказано, только поднялась и указала вперед рука, окованная железом. Армия из Синеокого Озера бросилась на Степной Народ, и продолжилась страшная битва. И побежал Степной Народ, воинственный, но трусливый, и знал Лито, что будет враг бежать до самых своих границ и что нескоро вернётся.       Отступили рыцари Страны Дальней, молча и настороженно глядя на своих черных спасителей, замерших безмолвной толпой. Один наконец осмелел, сделал шаг и попросил:       — Откиньте забрала. Я и мои товарищи хотим увидеть и запомнить ваши лица.       Но не было ответа. Равнодушно взирали черные рыцари, и, может, глаза их были пусты. Так с ужасом подумал король Лито. Он всё искал предводителя и вскоре нашел его — чуть в стороне от прочих. Он подошел, готовый преклонить колени:       — Мой долг…       — Не нужно. Прогони своих людей, пусть раскинутся лагерем близ Молодых Гор, — был тихий ответ, а тяжелые руки легли на плечи. — Не должны они видеть моего лица, но тебе я готов его показать, потому что мне нужна будет от тебя плата.       Каким чужим и каким неуловимо знакомым был голос. Король Лито подчинился, вскоре не осталось в долине никого, кроме мертвецов, которые никуда уже не уйдут и ничего никому не расскажут. Пропало как дым чёрное воинство. Лишь двое стояли у самой воды.       — Дай же мне посмотреть на тебя… — глухо попросил Лито и добавил еще до того, как откинуто было забрало, — мой бедный Като, мой милый Като.       Снова встретились две пары зеленых глаз. Снова два одинаковых лика оказались друг против друга. Лишь по волосам — чёрным, как перья птицы Горюн, и золотым, как солнце, можно было различить пропавшего принца Страны Дальней и ее молодого короля.       — Здравствуй, Лито.       Броситься к нему, обнять — все, чего хотелось Лито, но пристальный ледяной взгляд был подобен щиту. Нет, не только доспехи изменились на брате…       — Скучал ты по злому рыцарю Като так, как он скучал по тебе?       Хрупкая детская ложь слетела с родных губ и ударила оплеухой. Да, снова они — те слова, брошенные в ярости и отчаянии подданным. Злой рыцарь Като, которого просто не было рядом. И Лито не протянул к брату рук в мольбе, как желал, а лишь сжал их в кулаки, опуская голову и спрашивая:       — Зачем ты покинул меня, зачем покинул отца и мать? Ты был бы лучшим королем, и это знают все в Стране Дальней.       — А кем был бы ты? Королевским охотником?       Горько и остро ответил тогда Лито:       — Может, ты думаешь, что мое сердце стало бы каменным от злости и зависти?       Слабая улыбка дрогнула у Като на губах:       — Нет сердца живее твоего, мой Лито… Не вини себя и не печалься. У меня свое королевство, и оно мне во всем под стать. Как и мои доспехи, что вросли уже в кожу. Их не пробить.       — Королевство, где все мертвы и никто не улыбается тебе? Доспехи, которые не снять?       Снова пропала улыбка, но все таким же ровным был голос.       — А чем всё это плохо, когда мир таков и когда в нем так много Степных Народов? Но время не ждет, Лито. Ты в долгу у меня.       — Чего же ты хочешь? Трон? Золота?       — Верни птицу в кованой клетке. И я никогда уже не побеспокою тебя, и не прилетит к тебе Горюн, и не будет тебе петь и терзать твою душу, и сердце твое останется живым. Мирно будет в Стране Дальней. Принеси птицу к этому месту завтра на заре, и мы с тобой попрощаемся. Я буду ждать.       И исчез рыцарь Като, не дав ничего сказать. Тщетно Лито звал его. Звал, пока не сорвал голос.              *       Тих и светел был вечер, в который войско Страны Дальней раскинулось на привал. Зажглись костры, заиграли флейты, запахло в воздухе готовящейся пищей. Приветливо встретили воины своего короля:       — Так кто же он, тот рыцарь в чёрных доспехах, такой сильный и отважный? — спрашивали все наперебой. — Придет он, разделит с нами ужин? Вы знаете его, милорд?       Лито ответил:       — Никто. Нет. Я его не знаю и никогда не знал…       И никто его не узнает, и пусть так. Ведь снова все славили бы Като, так пусть лучше славят пока незнакомца и верят беспрекословно своему королю, сказавшему однажды, что у брата — каменное сердце, жестокое каменное сердце.       А страшная, рвущая пополам боль все не давала покоя Лито. В самой верхней комнате белокаменной башни ждёт серая птичка. Если он отдаст птичку, Като исчезнет навсегда. И все будет проще, так должен поступить тот, кто хочет, чтобы его и только его любили подданные, чтобы не было в Стране Дальней сомнения и смуты. Тот, кто не хочет соперничать с братом, живым или мертвым, ни в чем и никогда. Но не так должен поступить тот, кто любит брата всей душой и хочет обрести вновь, любой ценой.       — Нет, — прошептал Лито, лежа на своем расстеленном плаще, обессиленный после бессонницы.       И мигнула в небе последняя предрассветная звезда.       — Нет, — повторил он тихонько. — Ты вернешься домой и станешь прежним, и я освобожу тебя от твоих черных лат.       И сорвалась с дальней горы большая снежная шапка.       — Нет, — шепнул он. — Ведь я не всё, не всё еще погубил, у меня не каменное сердце. Я люблю тебя. Я очень тебя люблю.       И протяжно закричала Горюн где-то далеко, за Синеоким Озером.              *       Войско вернулось домой, и зазвенели флейты, приветствуя отцов, братьев, сыновей. Когда настала следующая заря, король Лито был уже в своем замке. Он стоял у окна и смотрел, как золотится небо, как катится вверх маленький круглый шар солнца. И было это такое светлое легкое утро, первое утро мира, первое утро без кличей и стрел Степного Народа, что невозможно было не порадоваться ему.       — Верни мне птицу. Верни птицу, Лито.       Это шепнул соленый ветер, прилетевший со стороны Приморских Равнин.       — Верни птицу, — прошелестела листва в саду.       — Верни. Верни… — забарабанили капли начинающегося дождя.       И побежал Лито в другую башню, в башню Звездочета. Симмурган не спал, он сидел и читал толстую книгу, но глаза его — глаза старца на молодом лице — будто застыли на какой-то одной строке.       — Скажи мне, — Лито замер на пороге, тяжело дыша, и впервые понял, что уже не мальчик и не юноша, и через какое-то время ему непросто будут даваться такие лестницы. — Скажи мне, о чем поёт птица Горюн?       Ничего не ответил ему звездочет, кроме одного:       — Отдайте клетку на следующей заре, милорд. И может, когда-нибудь вы спасете его и себя.       Но не так решил король Лито.              *       Туманной, молочно-серой была зарница. Тихо летел по воздуху Кимиринчи, минуя тяжелые ватные облака. Гулко стучало сердце Лито, прижимавшего к себе одной рукой кованую клетку с серой птичкой. На поясе у него был меч, лучший меч в Стране Дальней.       Лито не попрощался с прекрасной Люченцей, и со своей милой дочерью Эа, и с крошечным сыном-наследником Нико. Даже если и не вернется он, так предрешено, и было это предрешено, еще когда родилась Страна Дальняя, и родились в небе звезды, и родилось Проклятье Близнецов. Предрешено ему исчезнуть, пасть в битве с рыцарем Като, своим возлюбленным братом. Или победить и вернуть его домой, пусть даже пленным, но вырвать из мертвого королевства и разрушить проклятье, которого никто не накладывал.       Не шумело и не плескалось Синеокое Озеро. Тихо стоял у его берега Амбир, а Като ласково гладил отметину на его лбу своей закованной в черное железо рукой.       — Ты опоздал на целый день, Лито, — тихо сказал он.       — Я опоздал на целую вечность… — отозвался несчастный король и крепче прижал к себе клетку. — Я принес ее. Но не отдам.       — Так ты платишь долги, мой славный брат?       Но не ответил на это Лито, а крикнул, возвышая голос:       — Сразись со мной, Като! Если я проиграю, ты возьмешь как долг и птицу, и мою жизнь. Если же проиграешь ты, то вернешься домой — живым и невредимым, и это будет моей платой. Ты нужен мне. Ты так мне...       Смех гулко зарокотал среди склонов Высоких Гор:       — Глупец! Какой же ты глупец, Лито, ты даже не знаешь, от чего я пытался уберечь тебя.       И Като замолчал, погрузившись в горькие раздумья. Лито ждал, птица в клетке тревожно била крыльями. Но наконец брат кивнул:       — Да будет так, Лито. Да будет так. Но прежде… позволь кое-что показать тебе.       От властного жеста заволновалась вода озера, и бессчетные ряды черных рыцарей стали появляться оттуда. На миг Лито подумал, а не обман ли? Не решил ли Като расправиться с ним или пленить его? Но еще раз Като махнул рукой, точно сдергивая невидимый полог, и исчезли уродливые доспехи. Десятки юношей в белых, не черных одеждах стояли теперь в воде и глядели прозрачными, безжизненными глазами. Все были чем-то неуловимо похожи, будто родные по крови. Больше король Лито не сомневался, почему так ярок цвет Синеокого Озера и о чем в год его десятилетия говорили родители в верхней комнате башни. И страшно стало ему. Новый взмах руки — и юноши стали обратно рыцарями, и пропали, и притихла вода.       — Все они из нашего рода, все они — чьи-то близнецы, — прошептал Като. — У каждого окаменело сердце — в миг, когда те, кто должен был любить, лишили его права биться. Лишь я вырос в любви, и потому я правлю ими, отдавая им весь свет, что был во мне, и постепенно теряя его. Так было предрешено, об этом тоже пела Горюн. Всегда она выкликала одного из нас. Но больше она не споет о бесприютных близнецах, теперь она станет петь о другом, совсем о другом. О злом рыцаре Като, который ненавидит все светлое, яркое, золотое… с каждым днем он всё злее, всё чернее его ненависть.       — Нет, нет… — все повторял и повторял Лито.       Тихо сказал Като:       — Я был слаб. Я оставил тебе серую птицу, Лито, живой кусочек сердца, чтобы однажды вернуться, но теперь я знаю, что не вернусь. Дай же мне клетку и уходи, пока я могу еще отпустить тебя.       Но Лито лишь вынул из ножен меч.       И начался бой, и шел он долго-долго, и помнил Лито, что никогда на рыцарских турнирах не побеждал брата, равно как и брат не побеждал его. Во всем они были равны и ни в чем никогда не соперничали, потому что не было у Лито друга ближе чем Като, а у Като — друга ближе чем Лито. И это тоже было предрешено, как и Проклятье Близнецов, как черный жеребенок и молочная зарница, как песня птицы Горюн.       — Вернись домой, Като! — взмолился Лито, когда в очередной раз высеклись искры из столкнувшихся мечей. — Я ничто без тебя!       — Покинь и забудь меня, Лито, — эхом отозвался тот. — И тогда не будет страны счастливее и беззаботнее твоей.       — И человека несчастнее меня!       Как страшно было проиграть, но не смерти он боялся, а лишь того, что останется не услышанным.       — Нет, Като, клянусь, что я удержу тебя, я удержу тебя и спасу любой ценой!       И он нанес еще удар, такой сильный и такой неожиданно ловкий, что Като не предугадал его. Удивительно ли, что получилось? Ведь ничего не умеет так ранить, как любовь, которую хотят оттолкнуть, как привязанность, которую не приняли. Ни вскрика не сорвалось с губ Като, когда упала на камни его отрубленная правая рука. Лишь бледность стала еще заметней.       — Сдавайся, идем домой. Я заберу назад свою ложь, я отдам тебе трон, и весь свой свет, я…       Но кровь не оросила камень. Капли ее, густые и темные, стали собираться, вытягиваться, заблестели и приняли вид длинного железного когтя. И отшатнулся Лито, потому что страшен был этот коготь и потому что кто-то чужой улыбался ему вместо брата.       — Что же ты сделал, Лито…       Като наклонился, выхватил из отрубленных пальцев свой меч и сжал его левой рукой. Снова зазвенела сталь, и Лито знал, что больше не нанести такого точного удара. Он понял вдруг, что тот, кто изгнал прочь Степной Народ, мог уже сотни раз убить его, но не делает этого. И лишь больнее стало ему от собственного бессилия.       — Сдавайся, Лито. Уходи.       Като сказал это, и с легкостью выбил у Лито меч, и ударил по ногам, так, что король рухнул на камни и помутилось у него в глазах. Но он видел, как брат вновь занёс меч и обрушил страшный удар на клетку, стоявшую поодаль. Прозвенел и тут же стих птичий крик. Как быстро умирают крошечные существа… И вновь заговорил Като, подходя близко-близко.       — Вот и всё. Не будет у меня отныне пути в твой дом. Ты, и твои дети, и дети детей твоих должны бы благодарить меня, но будут проклинать. У меня каменеет сердце, ты прав был, когда сказал это своим воинам. И прав был, когда сказал, что не знаешь меня. Тот, кто был твоим братом, мертв, а тот, чью руку ты отрубил, хочет убить тебя. Беги. Беги от него прочь!       Но Лито лежал и смотрел снизу вверх на Като, который навис над ним и мучительно боролся с собой — коготь на месте правой кисти тянулся и тянулся к горлу поверженного врага, а левая рука, выронившая меч, цеплялась и цеплялась за коготь, отводя его. И страшным был лик, некогда родной, а теперь заострившийся и искаженный. И все равно Лито покачал головой, и оттер кровь с лица, и улыбнулся:       — Нет.       И налетел неожиданно ветер на безветрие.       — Нет.       И заржал тревожно Кимиринчи.       — Нет, Като. Я не уйду без тебя, ведь много ли проклятий выдерживают любовь?       Порывисто поднялся Лито, чтобы обнять брата, и метнулся навстречу железный коготь прежде, чем рука остановила его, и пронзил живое сердце. Два крика разбились среди склонов гор. И не стало короля с золотыми волосами, и исчез навсегда добрый рыцарь с волосами черными как ночь.       Но ожила птица, распростертая в разрубленной клетке, стянулись обратно кованые прутья, и не смог железный коготь вновь оборвать ее жизнь. Запела Горюн, и в последний раз жестокий рыцарь Като прижал брата к себе и закрыл ему уши. Недолгой была песня, и вот уже Като, рыцарь с каменным сердцем, где умерли любовь и вера, взял клетку, поднял меч и вошел в тихую воду.        И стало Синеокое Озеро Черным, и воздвигся Черный Замок на Самой Высокой Горе, и умер Лес Тысячи Троп. Лишь до Дремучего Леса, куда умчал мертвого хозяина перепуганный Кимиринчи, не добралось отравленное дыхание, вырвавшееся с криком из груди злого рыцаря. Не добрались туда последние его слезы и последние проклятья. До этих границ простирается теперь страна Чужедальняя, запретный край, где нет солнца.       С того дня короли и королевы Страны Дальней всегда поднимают на ночь Мост Утреннего Сияния, хотя никогда враг не приближался к нему. С того дня не поет больше птица Горюн о Проклятии Близнецов, потому что умерли старые король и королева и умер звездочет Симмурган, последние, кто знали тайну, а вместе с ними умерло и само проклятье.       Другие песни теперь у Горюн — о жестоком рыцаре Като, похищающем детей из приграничных деревень и околдовывающем их. О Като, чья ненависть отравляет всё вокруг, и о его стражниках в черных доспехах. О Като с железным когтем вместо правой руки, и о том, что на этом когте не высохла еще кровь короля Лито. И о том, что больше всего рыцаря Като ненавидит сам рыцарь Като.       А серая птичка в кованой клетке поет иногда о мальчике Боссе, и о мече, который рассечет каменное сердце, и о том, что золотоволосый брат все ещё ждёт, чтобы снова послушать сказки на Острове Зеленых Лугов — среди пастухов и овец — и проскакать вместе по Мосту Утреннего Сияния. Но рыцарь Като давно не слышит ее слабого голоска.