Мы никогда не станем прежними

Ты не знаешь, как сходят с ума, Как вода разольется точь-в-точь. Самый звонкий крик — тишина, Самый яркий свет — ночь. Пикник, «Самый звонкий крик — тишина».

Элиоту снился сон. Кровь повсюду: на руках, на клинке, на брюках, на носках ботинок. По щеке горячей струйкой стекало что-то горячее. Элиот утёр щёку тыльной стороной ладони, и на костяшках пальцев остался красный развод. Он вздрогнул, открыл глаза и сел в постели. Свеча горела, а значит, Лео ещё не вернулся. Элиот взглянул на часы — половина первого ночи. А ведь вернуться он обещал к девяти часам. За окном лил дождь. Элиот встал, выглянул в окно, сдвинув в сторону плотную ткань занавески. По стеклу змеились водяные струйки. Хорошо бы Лео остался на ночь в приюте. Если гроза застала его в пути, ночь ему придётся провести в экипаже — дороги от такого дождя наверняка развезло, ни одна карета не проедет по дремучим заросшим тропам, ведшим от Риверры к Сабрие. Рассечённая бровь саднила, и Элиот машинально потёр её, отчего рана заболела сильнее. Про ссору он почти забыл. Злость на Лео ещё теплилась где-то внутри, тлела гаснущими угольями, но волнение за него оказалось сильнее. Лео стойкий, выдержит ночь в сырости и холоде, но ночные леса неспокойны. Всякое сказывали. И о зверье, и о бандитах, и о вовсе необъяснимых явлениях. Элиот с сомнением посмотрел на шкаф. Лео держаться в седле не умел, потому ехал в экипаже, но Элиот верхом на лошади быстро доберётся до приюта. Конечно же, Лео в приюте, с ним всё в порядке, и, если Элиот примчится среди ночи, лишь посмеётся над ним. Ставить себя в глупое положение не хотелось. Но если экипаж и в самом деле застрял в лесу на дороге... Он стал одеваться. Не часто ему приходилось самостоятельно приводить себя в порядок, и пальцы его неумело заплетались, пока он возился с шейной лентой. В гостиной горела единственная свеча. Спустившись по лестнице, Элиот увидел сидевшую в кресле Ванессу. Она, полностью одетая, лишь ослабившая узел шейного платка и отстегнувшая от груди брошь с розой, пробегалась взглядом по каким-то документам. — Куда ты собрался в такой час? — спросила она, вскинув брови. — И в такую погоду. — Лео отлучался в приют, — ответил Элиот, пересекая гостиную, — и не вернулся. — Ну и что? — вскинутые брови Ванессы опустились — она нахмурилась. — Он слуга, сам о себе позаботится. — Долг господина — заботиться о слуге, — ответил Элиот. Ему не хотелось встревать в перепалку с сестрой: он устал за день, в довесок полуночный кошмар выпил из него остатки сил, а волнение за Лео назойливо грызло душу. — Постой! — Ванесса вскочила, роняя на пол бумаги. — Я не выпущу тебя. Взгляни в окно — там настоящий ураган! — Вот именно, — Элиот хмуро взглянул на неё. — Ты не должен туда ехать. — Почему это? Ванесса молчала, нервно кусая накрашенные губы. — Твой слуга передал записку. Он остался в приюте на ночь. Она лгала, Элиот видел это по её лицу. Прямолинейная Ванесса никогда не умела слагать небылицы красиво и достоверно. — И где же эта записка? — Я её сожгла, — нашлась Ванесса. — В камине. — Зачем? — Захотела! — Ванесса не по-женски широкими шагами подошла к Элиоту и порывисто схватила его за плечи. — Не нужно туда ехать, Элли. Сейчас ночь. Днём в руинах и лесах небезопасно, и уж тем более — ночью. Если с тобой что-то случится... Элиот резко повёл плечами, скидывая её ладони, отстранился и отвернулся. — Руины и леса опасны, — повторил он. — А мой слуга, возможно, застрял где-то там. Я не буду сидеть дома, поджав хвост, и ждать, когда мне принесут под утро его труп. И не нужно мне врать! — он повысил голос, когда Ванесса попыталась перебить его. — Это низко и недостойно тебя. — Постой! — крикнула ему вслед Ванесса, но Элиот, не оборачиваясь, покинул гостиную. Он растолкал конюха. Пока седлали вороного жеребца, он стоял на пороге конюшни, прячась от дождя под навесом, и дышал ночной свежестью. Было холодно. Руки быстро окоченели, и Элиот поспешил надеть перчатки. Свежесть стряхнула с него и сонливость, и остатки ночного кошмара, но всё внутри протестовало против осеннего холода — хотелось назад, в тепло постели. Каково же Лео там, на дороге? — И дёрнул Лео чёрт ехать по такой погоде, — проворчал конюх, затягивая подпругу. — Говорил я ему: небо хмурится, обожди. Нет, упрямец, не послушал. Торопился. — Двое детей из приюта скончались, — сказал Элиот, вполуха слушая ворчание конюха. А потом зачем-то добавил: — Он не захотел, чтобы я ехал с ним. — Говорю же — упрямец, и гордец, к тому же. Не такой, как вы, конечно — до вас ему далеко, — конюх усмехнулся. — Ты что несёшь? — вскинулся Элиот, но как-то беззлобно — все его мысли занимало местоположение Лео. — Да полно вам, господин, — конюх проверил, закусил ли вороной удила, хлопнул его по крупу. — Только малец и сдерживает ваш буйный нрав. Скажете, не прав я? — Говорить об этом не обязательно, — отрывисто и раздражённо бросил Элиот, ставя ногу в стремя и запрыгивая в седло. — Хороший вы, не злой, почему бы и не сказать? — ответил конюх, открывая ворота шире, чтобы конь свободно прошёл через них. — И о мальце печётесь, вон, по такой погоде за ним поехали. Любят вас все, господин. Здравия вашему батюшке безграничного, но я лично жду, не дождусь, когда вы титул переймёте и герцогом сделаетесь. Элиот фыркнул, смущённый неожиданной откровенностью конюха, и, не ответив, тронул вороного. Конь под дождь не хотел и, пока шёл, взбрыкивал, тряс длинной вычесанной гривой. Элиот накинул на голову плотный капюшон, закутался в плащ и, едва конь вышел за ворота, хлестнул поводьями. Дорогу от Риверры до приюта Лео знал только одну, по ней Элиот и направил вороного, мчась наперегонки с дождём. В лесу его встретил настоящий ливень; под копытами коня хлюпала глубокая жидкая грязь. В такой грязи ни один экипаж не проедет, даже конь то и дело оступался и оскальзывался. Пришлось перейти с галопа на рысь, чтобы конь не подвернул ногу или не рухнул в грязь. Одному в лесу, без коня, и пропасть можно, даже с верным клинком, притороченным к седлу. Не выдержав, Элиот, едва конь ступил на более-менее сухое место, вновь перешёл на галоп. Капюшон намок, вода стекала с его края на лицо. Чёлка тоже намокла и липла ко лбу, руки замёрзли даже в перчатках. Пусть Лео только попробует сказать хоть слово об излишнем беспокойстве Элиота — получит. Впереди забрезжил свет. Элиот вздохнул с облегчением — экипаж на дороге он так и не встретил, значит, Лео всё-таки остался в приюте. Элиот заночует здесь, а наутро они вместе отправятся домой. И в следующий раз он Лео одного никуда не отпустит. Слишком много мороки и волнений за него. И никаких возражений он слушать не станет — слуга Лео или кто? У приюта Элиот спрыгнул в жидкую грязь и, оставив коня на привязи, постучал в дом. Оказавшись под навесом, он снял капюшон, встряхнул мокрыми волосами. В приюте наверняка найдётся кружка чего-нибудь горячего, а так же — сухая постель. Элиот потерпит даже ночь в кресле у огня, только бы скорее скинуть с себя мокрый плащ. За спиной вспыхнула молния, ослепила на миг. Дверь отворилась, и Элиот увидел заплаканное лицо миссис Браун. Глаза её были красны от слёз, а бледные губы чуть подрагивали. — Мистер Элиот? — ахнула она, и посторонилась. — Что случилось? — спросил Элиот, проходя в дом. Его ботинки оставили на пороге грязные мокрые следы. — Так ведь Лео же... — она накрыла рот ладонью и зашлась плачем. — Что с ним? — Элиот, потянувшийся было к завязкам плаща, схватил миссис Браун за плечи и встряхнул её. — Где он? Где Лео, миссис Браун? Отвечайте, чёрт побери! — Как, неужто вы не знаете? — карие глаза миссис Браун расширились. — Не кричите, мистер Элиот, дети спят... — Где Лео? — понизив голос, повторил он вопрос. — Но... но мне сказали... будто вы сами велели... — Велел что? — Чтобы Лео нашего в лечебницу отправили. Мол, буйный он стал, неуправляемый, опасный для вас. — Я... что?.. Что за бред вы несёте? Кто вам это сказал? — он прошёл в гостиную, не снимая плаща, развернулся на каблуках. — Так госпожа Ванесса, — миссис Браун — высокая худощавая женщина — вбежала в гостиную за ним следом. — Сказала, что Лео совсем озверел, на вас руку поднял, чуть не убил. Элиот дотронулся рукой, затянутой в мокрую перчатку, до рассечённой брови. Намедни они с Лео крепко повздорили, Лео швырнул в него книгой, попал по лицу, разбил бровь, а Ванесса это увидела. Элиот тогда не придал значения этой сцене — для него-то ссоры с Лео и его рукоприкладство было естественным. Он и подумать не мог, что Ванесса... — Лечебница имени святой Пенелопы? — спросил Элиот. Отправить Лео могли только туда. Лечебница находилась под протекторатом Найтреев — точно так же, как этот приют. Элиот бывал там однажды. И от мысли о том, что Лео сейчас заперт в тех стенах, дышит пропитанным запахами медикаментов воздухом, слушает бормотание и крики умалишённых, стало дурно. Лео странный, Лео бешенный, Лео дикий, но он не сумасшедший! Да даже если он и псих, место его — рядом с ним, с Элиотом. — Куда вы, мистер Элиот! — Забирать Лео, — ответил он, уже выбегая из гостиной, даже толком не погревшись у огня. — И если кто-нибудь вам ещё раз скажет подобные вещи, — в дверях он остановился, взглянул на миссис Браун, и та сжалась в страхе под его взглядом, — не верьте. — Ох, дура я, дура! — миссис Браун закрыла лицо руками, и плечи её вздрогнули раз, другой. — Простите дуру, мистер Элиот, поверила, решила, будто устали вы от причуд Лео нашего. «Как я мог бы от него устать? — думал Элиот в бешенстве, взлетая в седло и с места бросая коня в галоп. — Как я мог бы поступить с ним так? Почему они поверили, чёрт побери?» Конюх говорил такие слова, дерзкие, но полные искреннего расположения, почему же тогда здесь, в приюте, поверили, будто он способен так низко и подло с Лео поступить? Лечебница находилась на отшибе, между Риверрой и Сабрие. Она стояла, затерянная в лесах, и вела к ней заросшая дорога. Отец сказал, это чтобы умалишённые не мешали горожанам своими криками, а если сбегут — чтобы не навредили. Он вогнал коня в мыло, но добрался до лечебницы с максимальной скоростью. Деревья расступились, и взору предстала тёмная громада особняка, обнесённого высокой оградой. Ворота были заперты. Элиот долго дёргал за шнур звонка, тряс ворота, подняв лязг на всю округу, орал, чтобы его немедленно впустили, но всё осталось безответным. Особняк безмолвствовал, точно все внутри вымерли, однако Элиот ясно видел дрожащие огоньки в окнах и смутные, неясные тени, мелькавшие за стёклами на верхних этажах. «Да пошли вы все», — подумал Элиот. Он снял с седла ножны с мечом, устроил их за поясом — неудобно, но сойдёт, — и прошёлся вдоль стены. Кирпичная кладка была старой, неровной, везде виднелись выбоины, и Элиот ухватился за одну из них. Кирпичи были мокрыми и скользкими, лезть было тяжело, но он упрямо взбирался по стене, аккуратно ставя ноги и подтягиваясь на руках. Сюртук выпачкался в грязи от кирпичей, белые перчатки потемнели и неприятно липли к пальцам. Забравшись на стену, Элиот, не мешкая и не тратя времени на долгий спуск, просто спрыгнул в высокую траву. Земля больно ударила по ногам, не удержавшись, он упал, перекатился через плечо и встал. Ушибленное плечо болезненно заныло, но Элиот, не обращая внимания на боль, пошёл к парадному входу, на ходу вытаскивая из-за пояса ножны и сжимая их в левой руке. Двери ожидаемо оказались заперты. Элиот подёргал их — сначала тихо, ненавязчиво, а потом забил по ним кулаком. Никто не отозвался. В ближайшем окне на первом этаже горел свет. Элиот вышиб бы стекло, если бы потребовалось, но окно было зарешеченным, и всё, что он мог — это просто заглянуть внутрь. И — отшатнуться. Гостиная была залита кровью. В камине горел огонь, и пламя лизало чью-то голову, засунутую меж тлеющих поленьев. Волосы уже обгорели, и теперь огонь стачивал с головы кожу, обнажал череп, пытаясь скорее добраться до костей. У камина лежало чьё-то тело, широко раскинув руки и ноги. Тело было одето в медицинскую форму и, кажется, было женским. Форма была расстёгнута, брюшина — вспорота, и внутренности — сероватые, скользкие, блестящие, — протянулись по полу к выходу. Длинные, длинные кишки, а среди них — тёмное месиво, какие-то склизкие куски, похожие на печень, почки и селезёнку. Нечто, похожее на влажный мешок желудка, валялось по правую руку от трупа. Элиот прижал ладонь ко рту и только тогда вспомнил, что перчатки его в грязи. Он торопливо стянул их, бросил себе под ноги, отошёл подальше от окна. В горле поднимался тугой ком, но Элиот давил его, гнал вниз, не давал тошноте возобладать над собой. Не время для рвотных спазмов. Где-то там — Лео. Живой. Живой, он должен быть живым! Лео умный. Он додумался спрятаться где-нибудь. Он — не эти люди из приюта, он не поверил в слова, будто бы Элиот решил избавиться от него и запереть в больнице с психопатами. Не поверил и ждёт, когда Элиот придёт и вырвет его из этого кошмара. Элиот пошёл вдоль стены особняка, обходя его по периметру и выискивая взглядом окна, не забранные решёткой. Одно такое окно он обнаружил с другой стороны особняка, по центру стены. Водосток находился на углу здания и был слишком ровным — рукам не за что будет зацепиться. Тогда Элиот завернул за угол и увидел раскидистую яблоню. Ветви её гнулись под тяжестью налитых румянцем яблок. До карниза ветви едва доставали и становились слишком тонкими, но выбора не было. Вновь заткнув меч за пояс, Элиот полез на яблоню. Лезть было неудобно, он ободрал о кору все пальцы и обе ладони. Ветви прогибались под его весом, опасно качались, и один раз Элиот едва не сорвался вниз. В последний момент он крепче ухватился за сук и удержался. С ветки пришлось прыгать. Элиот прыгнул — так, чтобы при прыжке прижаться к решётке окна и удержаться за неё. Пальцы вцепились в решётку, но ноги сорвались с карниза, и несколько долгих мгновений Элиот беспорядочно барахтался, пытаясь втянуть себя обратно на карниз и твёрдо встать на него. В окне что-то промелькнуло. «Не смотреть», — приказал себе Элиот, отворачивая голову и глядя прямо, вдоль стены. Тяжёлый мокрый плащ хлопал по щиколоткам, цеплялся за всё подряд, но распускать завязки уже было некогда — Элиот шёл, крепко прижавшись грудью и щекой к стене, медленно переставляя ноги и глядя вниз — следя, куда идёт. Он не боялся высоты, голова не кружилась, только слепая злость на Ванессу стучала в висках. О Лео Элиот старался не думать. Ни к чему нагнетать себя. Лео жив — и всё. Главное — попасть в лечебницу. А там — Элиот сделает всё, чтобы вытащить его. Что бы за этими стенами ни творилось. Ножны громко и раздражающе скреблись о стену. Где-то вдалеке громыхнули гулкие раскаты грома. Элиот шёл по карнизу, цеплялся за решётки окон, снова шёл вперёд, пока не добрался до незащищённого окна. Внутри горели свечи, но комната была пуста. Элиот прошёлся пальцами вдоль рамы, нащупывая какие-нибудь выступы — разбивать стекло и привлекать к себе внимание неведомого зверья, выпотрошившего медсестру внизу, не хотелось. Ему придётся быть осторожным — не ради себя, ради Лео. Если он нарвётся на неприятности, кто вытащит Лео из этой дыры? Окно оказалось незапертым, и Элиот вздохнул с облегчением — он и так много нашумел внизу. Засаживая в израненные пальцы занозы, он потянул створку окна, и та с визжащим скрипом распахнулась. Отцу следовало бы лучше финансировать лечебницу, чтобы здесь хотя бы смазывали петли, чёрт возьми! Вторую створку открывать он не стал — пролез в образовавшийся зазор и мягко спрыгнул с подоконника на пол. Комната оказалась кабинетом. У окна — большой дубовый стол и кресло, развёрнутое высокой спинкой к окну. Элиот обошёл кресло, и его передёрнуло, а к горлу вновь подкатила тошнота. Он никогда не видел столько крови. В кресле сидел врач. Надпись на нагрудной нашивке гласила: «Доктор Блейк». Белый халат весь в крови, карманные часы лежали на полу, раздавленные, от стекла циферблата осталось лишь мелкое крошево, и золотая цепочка тускло поблескивала в золотистом полумраке. Губы у доктора были срезаны, и он скалил измазанные в крови зубы. Остекленевшие глаза уставились в потолок. Руки были прибиты гвоздями к подлокотникам — по три гвоздя в каждой ладони. Живот вспорот, внутренности любовно уложены на коленях — аккуратно, горкой, венчала которую половинка печени. Элиот отвернулся, стал торопливо вытаскивать из пальцев крупные занозы. Пахло гниющим мясом, жужжали мухи, роились во вспоротом животе. Сколько часов доктор уже мёртв? Сколько часов здесь находится Лео? Элиот так торопился, что не спросил, когда его увезли. А ведь уехал он утром. Может, они все здесь уже мертвы. И Лео лежит где-то в луже своей крови, смотрит пустыми глазами в потолок. Элиот ударил кулаком в стену, стиснул зубы. К чёрту. Ушибленная рука теперь ныла, удар отозвался в плече тупой болью, отодвинувшей захлестнувшую панику назад. Элиот выдернул последнюю занозу и хотел, было, уйти, но аккуратно сложенные стопки медицинских карт привлекли его внимание. Может, в них есть записи о Лео, в том числе и расположение комнаты, в которой его собирались содержать? Элиот снял верхнюю карту. Имя на ней было чужим, но он всё же пролистал её, и, не найдя ничего интересного, отбросил в сторону. Следующую карту он прочёл более внимательно. Записи пестрели непонятными ему медицинскими терминами, но взгляд выхватывал более-менее содержательные и внятные куски. «Эдвард становится беспокойным. Мы кормим его за троих, но он требует всё больше и больше еды. Следим, чтобы он ел дозировано, но он отбирает еду у пациентов, переедает, его обильно рвёт, но он снова набивает желудок. Вчера он съел цветок из горшка в моём кабинете — обглодал все стебли. А вечером укусил Мэри за руку — укусил с чудовищной силой, вырвав кусок мяса у неё из плеча. Пока Мэри кричала и звала на помощь, он жевал её плоть». Элиот отшвырнул карту и открыл следующую, пролистал, наткнулся на цельный кусок текста. «Герберт плохо выглядит. Его галлюцинации приобретают странный характер — он перестаёт различать, где мужчины, а где женщины. Он опасен — исполосовал ножом Джудит, пока она готовила для него лекарства. Где он мог взять нож? И всё это время кричал, что Джудит — шлюха, потому что ранее отказалась выйти за него замуж. Он помешан на женщинах, но видит женщин во всех людях. Рекомендую перевести его в другое отделение и держать строго в смирительной рубашке». Дальше пошёл перечень прописанных медикаментов, и Элиот отложил карту. Он взглянул на врача, присмотрелся к его лицу. Доктор Блейк был молод, не старше двадцати семи лет. Вряд ли он здесь — главный врач. Карту Лео он отыскал в середине стопки. Никаких записей о его местонахождении, только две короткие строки: «Пациент ведёт себя смирно, но замкнуто. Заявленной неконтролируемой агрессии и жестокости не наблюдаю. Состояние замкнутости — естественное для сироты. Склонен полагать, что курс успокоительных нормализует работу его нервной системы. Но диагноз уточняется». «Неконтролируемая агрессия и жестокость?» — подумал Элиот, вчитываясь. Это слова Ванессы, определённо. Иначе Лео не взяли бы в лечебницу. Здесь не нужны нормальные люди. Если только Ванесса не надавила их фамилией и не пригрозила прекратить финансирование. Элиот бросил карту себе под ноги, постоял немного, стараясь не смотреть на пышущие зловонием внутренности, и взял в руки толстый дневник, обитый кожей. Уж здесь-то доктор Блейк должен был сделать более подробные записи о новом пациенте. «Мне кажется, будто я работаю здесь целую вечность, а не четыре месяца. Время тянется мучительно долго, я не получаю удовольствия от своей работы. А всё потому, что я не понимаю, что здесь происходит. Я встречал много странных и страшных случаев в своей практике, но то, что происходит здесь, выходит за все рамки. Никогда ранее я не видел такого сборища потрясающих своей жутью диагнозов в одном месте, словно их всех специально собрали здесь и изучают, точно подопытных крыс. Я даже не уверен, что их лечат. Я прописываю лекарства, доктор Сандерсон качает головой, хвалит мои способности, но я ни разу не видел, чтобы медсёстры давали больным таблетки, прописанные мной. Из подвала доносятся странные звуки, но мне не говорят, что там. Отмахиваются, мол, это — врачебные тайны, и если я продержусь на своём месте долго, то мне всё расскажут. Но я не хочу оставаться здесь надолго. Я психиатр, но даже мне здесь страшно. Может, я и сам уже потихоньку схожу с ума?» Элиот закрыл дневник и спрятал его за пазуху. Зачем ему этот дневник, он и сам не знал, но рука не поднялась выбросить его, словно в этих записях крылось нечто важное. Разгадка всего происходящего. Он распустил завязки плаща, и набухшая мокрая ткань тяжело опала к ногам. Он встряхнул волосами, взъерошил их пальцами, отёр с лица воду и только тогда, стараясь ступать бесшумно, подошёл к двери. Приоткрыв дверь, Элиот выглянул в коридор. Там зияла темнота. Сердце зашлось в бешенном рваном ритме страха, и Элиот усилием воли заставил себя сделать шаг навстречу этой черноте. Ему хотелось бежать по коридорам, громко кричать: «Лео!», чтобы как можно скорее его отыскать и убраться отсюда. А потом навестить отца. К нему — да и к Ванессе тоже, — у него накопилось много вопросов. Как искать, с чего начать — он не представлял. Он просто шёл по коридору, заглядывая в каждую дверь, обходя комнаты по кругу, ведь Лео наверняка прятался, а не сидел за столом. В одной из комнат Элиот нашёл фонарь, полный масла. Он зажёг фитиль, и фонарь высветил надпись на стене, написанную кровью: «Все ублюдки умрут». Кровь обильно стекала вниз. Кровь была повсюду. Она хлюпала под ногами, она текла по стенам. В крови роились мухи, они же облепляли куски мяса, попадавшиеся Элиоту по пути. В одной из комнат он обнаружил толстяка. Кроме штанов, задубевших от крови, на нём ничего не было. Толстяк с побагровевшей от обильных ожогов кожей сидел на корточках и ел чью-то руку. Он держал её перед собой, вгрызался зубами в мясо, отрывал его, быстро пережёвывал и глотал. По его подбородку текла кровь. — Мясо, — пророкотал толстяк, завидев Элиота. Похоже, это был Эдвард, о котором писал доктор Блейк. Элиот отступил на шаг, но Эдвард, нисколько в нём не заинтересованный, продолжил есть руку. Он повернул её ладонью к себе, сунул чужой палец в рот и стал жевать, с аппетитом обгладывая фалангу. — Лео! — позвал Элиот. — Ты здесь? — Мясо, — повторил Эдвард. Никто не откликнулся, и Элиот закрыл дверь, оставив толстяка есть чью-то руку. «Надеюсь, не руку Лео». — Мясо! — завопил вдруг толстяк, выскакивая в коридор с проворством, удивительным для такой туши. Элиот едва не подскочил на месте. Едва Эдвард проломился через двери, он бросился бежать. У него был меч, но Элиот знал, каково сражаться с равным себе противником, имеющим в руках такой же клинок. И он не знал, каково всаживать клинок в брюхо человека, лишённого рассудка. И не хотел знать. Свернув, он на ходу надвинул на фонарь заслонку, скрывая его свет, заскочил в комнату и юркнул за высокое кресло. Ему претила мысль трусливо бегать по лечебнице от каждого психа, но что ещё он мог сделать? Убить? Элиот, сидя на полу и прижавшись спиной к креслу, взглянул на свои ладони. Если его прижмут — он будет прорываться любой ценой. Но сейчас... он не мясник, режущий безоружных. Он справится так. Гордость тихонько шептала на ухо: встань, не прячься, как последний трус, встреть врага с клинком наголо. А что-то на другое ухо шептало: он безоружен, а ты вооружён. Это будет неравный бой. В нём нет чести. И Элиот не послушал гордость. Тяжёлые бухающие шаги Эдварда стихли. Элиот выглянул из-за кресла и уставился в глаза человека, сидевшего на корточках и глядевшего прямо на него. Он отшатнулся, зажал себе рот ладонью, чтобы не вскрикнуть, а правая ладонь метнулась к эфесу клинка. Но человек не делал попыток напасть — он сидел, смотрел, и улыбался жуткой широкой улыбкой. В глазах — совершенное, слепящее безумие. Он повернул голову, как сова, в одну сторону, потом — в другую. Элиот поднял с пола фонарь, встал. Человек смотрел на него и не мигал. В руках у него было полно дохлых мух, и одну из них он вдруг засунул себе в рот, но не прожевал, не проглотил. Она так и осталась у него во рту. «Что здесь происходит, — думал Элиот, бросаясь прочь. — Что здесь происходит, что, чёрт побери!» В коридоре он нос к носу столкнулся с высоким худощавым мужчиной. Глаза у него были впалыми и сильно покрасневшими, как будто выеденными дымом. На нём были белые брюки и белая, замызганная кровью, сорочка из грубой ткани. — Здравствуй, красавица, — сказал он, хватая Элиота за руки. — Пойдём со мной. Элиот рванулся прочь, но силы в худых руках мужчины оказалось слишком много. Тогда он пнул Герберта — это ведь он, больше некому спутать Элиота с женщиной, — по колену, и когда тот взвыл от боли, заехал кулаком ему по челюсти, а потом бросился бежать. — Лео! — заорал он так громко, что лёгкие едва не лопнули от могучего крика. — Лео! Это Элиот, Лео! Лео!!! Герберт бежал за ним. Он тоже кричал — нёс полную околесицу. — Не беги, дорогая, — говорил он. — Мы будем такой хорошей парой. У тебя такие красивые глаза — как утреннее небо. Моя невеста... Остановись, чёртова сучка! Элиот, не глядя, швырнул назад тяжёлый фонарь. Тот разбился, и выплеснувшееся на лестницу масло вспыхнуло. Плевать, пусть всё здесь сгорит, только бы Лео вытащить! Клинок с глухим скрежетом покинул ножны, Элиот развернулся на ходу, запнулся обо что-то и рухнул в липкое мясное месиво. Клинок отлетел в сторону. Элиот попытался встать, но ладони скользили по крови, натыкались на что-то мягкое, тёплое, склизкое. Потом чьи-то руки вцепились в его испачканный кровью сюртук, что-то ударило по голове раз, другой, но Элиот упорно не терял сознание, цеплялся за уплывающую реальность. Если он сейчас отключится, его убьют, сожрут, а он должен жить, должен сражаться. Голова закружилась, что-то липкое потекло по вискам. Герберт вздёрнул Элиота на ноги, дал ему кулаком по лицу — с силой, так, что голова откинулась назад, а потом закинул его на плечо. Во рту чувствовался металлический привкус. Элиот сплюнул кровь, попытался утереть губы, но голова закружилась сильнее. Кровь прилила к вискам, застучала, запульсировала болью. Его сбросили на пол, точно тюфяк. Элиот упёрся рукой в пол, попробовал встать, но его пнули в рёбра, потом ещё раз, и удар пришёлся в бок, по печени. Следующий удар обрушился на поясницу. Наконец, его оставили в покое. Элиот лежал на полу, отплёвывался кровью, а кровь всё собиралась и собиралась во рту. На койке лежала женщина — медсестра. Она была жива, рот её был туго завязан платком, а руки и ноги — привязаны к изголовью и изножью койки. На лице её застыл ужас — дикий, неистовый. Рассудок угас в её глазах. Элиот хотел бы ей помочь, но даже встать не мог. Всё болело, и только головокружение постепенно проходило. — Ты нравишься мне больше, — сообщил Герберт. — У тебя глаза такие чистые и ясные, в них столько невинности. Я ведь буду у тебя первым, дорогая? Конечно, иначе я не возьму тебя в жёны. А у тебя глаза потаскухи, — он погрузил пальцы в глазницу медсестры, рванул. Брызнуло кровью, на пол с влажным шлепком упало вырванное глазное яблоко. Медсестра приглушённо взвыла. «Тварь». Элиот поднялся на четвереньки, снова сплюнул кровь, осмотрел помещение, в котором очутился. На столе прямо перед ним лежал кухонный нож с широким лезвием, на стуле — плотницкая пила. В коробке были гвозди. Если Элиот дотянется до ножа, то спасёт эту женщину. И себя тоже. Он оглянулся. Герберт был занят медсестрой — раздвигал ей ноги, устраивал удобнее. Она не могла кричать и лишь мычала, бешено билась затылком об изголовье кровати. Подол её был задран, и Элиот в ужасе рванул к столу, боясь даже представить, что этот псих собрался делать с медсестрой. Герберт обернулся. Элиот взял нож, но Герберт оказался быстрее. — Плохая невеста, — сказал он и ударил Элиота, а потом навалился сверху, сжал его горло и давил, давил. Воздух в лёгких разом кончился, Элиот стал задыхаться. — Я отрежу тебе пальцы, и ты станешь послушной, — сказал Герберт. Перед глазами всё поплыло, пальцы на рукояти разжались, и Герберт забрал нож. — Или лучше руку? — лезвие легло на запястье, надавило, вскрывая вены, брызнула кровь. Элиот увидел Лео. Он шёл, держа в руках какую-то бутылку. Он поднял руки, обрушил бутылку на затылок Герберта. Тот упал, застонал, перевернулся на спину. Лео поднял с пола нож и всадил его в горло Герберта. Лезвие вышло из плоти с глухим чавканьем и вошло вновь — в грудь. Лео бил ножом, как заведённый. Герберт уже перестал дышать, только голова его дёргалась, когда Лео вырвал из его груди нож. — Всё Лео, всё, он мёртв, — Элиот схватил его со спины, оттащил, прижал к себе. — Он мёртв. Лео била крупная дрожь. Его пальцы, точно сведённые судорогой, были сжаты на рукояти так, что Элиот не мог разжать их, как бы ни пытался. Его и самого трясло, из запястья на пол капала кровь. — Он чуть не убил тебя, — сказал Лео удивительно ровным и спокойным голосом, а потом Элиот понял, что он плачет. Слёзы текли по щекам Лео и капали на их сплетённые руки. — Всё хорошо, — Элиот, оставив попытки забрать нож, взял лицо Лео в ладони, приподнял. Очков на нём не было, чёлка закрывала глаза. — Я пришёл за тобой. Теперь мы выберемся. Слышишь? Он целовал влажные, солёные от слёз щёки Лео, не думая о том, как воспримет это Лео. Он целовал его сухие, тоже солёные и горькие губы, давясь от восторга и радости — Лео жив, Лео выжил в этом аду, дождался его, и теперь они могут уйти отсюда. Он взглянул на медсестру. Та была мертва — в груди у неё торчал металлический прут, которого Элиот не заметил ранее. А он так хотел спасти её... не успел. Пальцы Лео, наконец, разжались, и нож с глухим звоном упал на пол, заставив Элиота вздрогнуть. Элиот прижал Лео к себе, зарылся лицом в его спутанные, пропитанные запахом гниения волосы. — У тебя кровь, — Лео отстранился, взял его за запястье. — Вены... надо зашить. — Зашьют, когда выберемся отсюда. — Мы не выберемся, — сказал Лео. Он отстранился, подошёл к столу. — Где-то у него были нитки, я видел... О, вот они! — Мы выберемся! — Нет, Элиот, двери заперты, а на окнах — решётки, — он взял иглу, провёл ею над пламенем единственной свечи, освещавшей помещение. То, похоже, был какой-то подвал. — Иди сюда, иначе истечёшь кровью и потеряешь сознание. Тебя и так здорово побили. Элиот подошёл, протянул запястье. Порез был глубоким и сильно кровоточил. Лео вдел нить в иглу, низко наклонился и стал зашивать рану. Раскалённая игла обжигала, боль была нестерпимой, и Элиот тихо ругался сквозь зубы. Швы Лео накладывал быстро и умело. — Ты раньше зашивал раны? — спросил Элиот, запрокидывая голову и судорожно вздыхая. От боли кружилась голова. — Я зашивал себе одежду. То же самое, ничего сложного. Только кожа немного скользкая. Закончив, Лео достал из нагрудного кармана платок и туго перевязал запястье Элиота. Только сейчас он обратил внимание на одежду Лео. На нём был его чёрный фрак вместо больничной одежды. — Как ты здесь... выжил? — Меня привезли, когда всё только-только началось. Я прятался. Знаешь, — он повернул голову к лестнице, уходящей наверх, и губы его тронула странная, немного пугающая улыбка. — Я не поверил, когда мне сказали, что сдать меня в лечебницу для сумасшедших — твой приказ. — Ещё бы ты поверил, — раздражённо бросил Элиот, дотрагиваясь до раненого запястья. — Уж ты-то должен меня знать. А вот в приюте поверили. Я был там. Думал, ты застрял где-нибудь в лесу в такую погоду. — И бросился меня спасать? Как это мило. Элиот хотел возмутиться, разозлиться таким едким словам, но не успел. Лео вдруг оказался близко, пальцы его вцепились в отвороты сюртука Элиота, притянули к себе. Губы у него были нестерпимо горячими и жадными. Элиот обнял Лео здоровой рукой, наклонился ниже, но тут же отстранился. — Постой, Лео... да погоди же ты! — В чём дело? — спросил Лео. Его спокойствие пугало. Единственным проявлением пережитого ужаса были уже высохшие слёзы. — Ты ведь сам... — Нам нужно убираться отсюда, — Элиот провёл ладонью по лицу, будто стирая с себя усталость. — Я не собираюсь здесь оставаться. Уйдём — как можно быстрее. — Ты ещё не понял, Элиот? — губы Лео коснулись его уха, голос опустился до шёпота. — Мы умрём здесь. Нам не выбраться. — Не смей так говорить! Я проник сюда через окно на третьем этаже, вылезем точно так же. Моя лошадь ждёт у ворот. — Много ты перелезешь с раненой рукой? Мы в подвале. На тебя напали, когда ты даже спуститься не успел, думаешь, мы доберёмся до верхних этажей незамеченными? Здесь безопасно — он закрыл дверь на засов. Но как только мы выйдем... — Ты ведь спустился сюда. Лео помолчал. — Я был один. И мне повезло. — Нет, Лео. Мы не ляжем на пол и не умрём со страха. Мы пойдём наверх и, если потребуется, будем прорываться с боем. Я был не готов к... такому. Теперь — готов. И тебя я вытащу отсюда. — Хорошо, — согласился вдруг Лео. — Если ты хочешь умереть — пусть так, я с тобой. Но не сейчас, хорошо? — Он снова тесно прижался и его губы нашли губы Элиота. — Мы всё равно умрём, ни к чему спешить. Минутой раньше, минутой позже. Элиот понял, что Лео на пределе, когда ощутил звенящую напряжённость его тела. Лео старался держаться, не поддаться истерике. И тогда Элиот сдался, позволил себе крепко обнять его. Пусть говорит, что хочет. Пусть думает, что они умрут. Но Элиот — рядом с ним, его руки — щит для Лео. И сейчас, целуя его, не думая о смысле и последствиях этих крепких, голодных поцелуев в комнате с двумя трупами, он полнился решимости вытащить Лео из этой обители монстров. Они доживут до рассвета и вернутся домой. Он отстранился, обернулся. Взгляд его нашёл окровавленный нож — плохое оружие, неудобное, и недостойно дворянину ходить, точно мяснику, с ним вместо честного меча, но с этим Элиот как-нибудь смирится. Лучше нож, чем пустые руки и покорность смерти. Он поднялся по влажным от крови ступеням к двери, отодвинул тяжело скрипнувший засов. — В приёмной мои вещи, — сказал Лео, поднимаясь следом за ним. — Всё, что было у меня с собой. Книги... револьвер. — Помнишь, как туда добраться? — Элиот толкнул дверь и первым ступил в густую темноту коридора. Нервы звенели, точно натянутые до предела струны. Он был собран и старался не отвлекаться на боль в ушибленном плече, на ноющее и сильно саднившее запястье, на покалывание в отбитом боку. — Помню. Я пойду первым. — Нет, — отрезал он, сворачивая. — Просто говори, куда идти. Неподалёку раздался протяжный, надрывный стон, переросший в смех — визгливое, с придыханием, хихиканье. Элиот выглянул из-за поворота. Глаза привыкли к темноте, но всё, что он мог различить — это смутные силуэты. — Дальше по коридору, а потом — направо, — тихо шепнул Лео. Идти приходилось осторожно — ботинки скользили по влажному полу, Элиот то и дело оскальзывался, а когда Лео, споткнувшись обо что-то, ухватился за его руку, вздрогнул и едва не рванул прочь. Тяжело дыша, он попытался расслабиться. Опасность — впереди. Позади — Лео, он присмотрит за тылом. А когда они раздобудут револьвер — и прикроет спину. Запоздало Элиот вспомнил, что особой меткостью Лео похвастаться не мог и, стреляя, редко попадал по цели. Но пространство здесь тесное, стрелять придётся в упор, да и, быть может, сам звук выстрела напугает этих... людей. Только были ли они людьми, или всё, что в них осталось — это животные инстинкты и море безумия, Элиот не знал. Он свернул направо. Посреди тускло освещённого единственным фонарём коридора сидел, обняв прижатые к груди колени, мужчина. Он раскачивался взад-вперед и что-то бормотал себе под нос. Он был босиком, пальцы его ног были белыми, толстыми, испачканными в крови, и он активно шевелил ими. Элиота замутило от этого странного зрелища, и он поспешно отвернулся. Прижавшись спиной к стене, так, чтобы ненароком не зацепить мужчину и не наступить в кровавые потёки вокруг него, Элиот первым пошёл дальше. Он хотел взять Лео за руку, провести его за собой, успокоить прикосновением, но одёрнул себя — руки должны быть свободны, а сам он — готов в любую секунду уйти от удара или закрыть Лео. — Кто здесь? — дрожащим голосом спросил мужчина. Он поднял голову. Лео замер, и Элиоту пришлось потянуть его за собой, впившись пальцами в локоть. Пока они осторожно пробирались мимо, мужчина встал, невидяще глядя перед собой. Он прижимал ладони к животу, а по ногам его текла кровь. Элиот с содроганием понял: мужчина удерживает выпадающие внутренности. Ранили его недавно, раз он всё ещё жив и даже стоит на ногах. И он не первый выпотрошенный здесь человек. Кто-то ходил по лечебнице и любовно вскрывал животы. Мужчина был крепким, широкоплечим, но его всё равно одолели. Каков же тогда этот Потрошитель, сколь силён и проворен? Когда они уже подошли к дверям приёмной, мужчина рухнул на колени, повалился ничком и пополз куда-то вперёд, размазывая по полу свою кровь. Элиот, держа нож наготове, резко толкнул дверь, заглянул внутрь. Никто не выскочил из золотистого полумрака, и он облегчённо выдохнул, пропустил Лео внутрь и прикрыл за собой дверь. Лео обошёл стол, замер на мгновение, а потом опустился на корточки и наклонился. — Он всё ещё жив, — проговорил он, протягивая к чему-то руки. Элиот тоже обошёл стол. Возле книжного шкафа, судорожно скребя ногтями левой руки по полу, лежал доктор. Один его глаз был выжжен, у его головы валялась погасшая, окровавленная свеча. Здоровый, бешено вращавшийся глаз доктора остановился, и взгляд его метнулся к Элиоту. — Ты, — прохрипел он. — Найтрей... это всё... из-за вас! Ублюдки. Вы же знали. Знали, чем это всё закончится! Знали... если бы только и мы знали, к чему всё приведёт... Он дёрнулся, протянул к Элиоту правую, беспалую окровавленную руку. Лео поднялся, отошёл к письменному столу, на котором всё ещё лежала стопка его книг, увезённых из библиотеки Найтреев, а поверх них — револьвер. Чуть дрожащими пальцами он открыл барабан, проверил патроны, и со щелчком вернул барабан на место. Элиот следил за его перемещениями по комнате, избегая смотреть на доктора. — Мы не можем оставить его так, — сказал он. Доктору требовалась помощь, он истекал кровью, ноги его подёргивались от боли. — Мы не можем ему помочь. Ты же не врач, и я тоже. На столе горели три свечи. Уходить обратно в темноту не хотелось; здесь, при свете, за запертой дверью царило ощущение обманчивой безопасности. Если бы не ещё живой, страдающий доктор, Элиот остановился бы здесь ненадолго, дал бы передышку и себе, и Лео, но сейчас его тянуло прочь. Лео прав, они — не врачи, и помочь доктору не могли ничем. У них был только один выход — скорее выбраться отсюда и сообщить о происходящем в Пандору. И надеяться, что этот доктор, а может, и кто-нибудь ещё доживут до прибытия сил Пандоры. Тихо и осторожно они вышли в коридор, и Лео прижался спиной к прикрытой двери. Щёки его были сухи, но плечи едва заметно вздрагивали. — Лео... — Элиот протянул к нему руку, сжал плечо. Им нельзя останавливаться. Нужно идти дальше. Чем быстрее они доберутся до третьего этажа и покинут этот Ад, тем лучше. И для них, и для тех, кто ещё пытался выжить в здешнем кошмаре наяву. — Прости, — ответил Лео. — Я... ты не знаешь, что здесь творилось. Этот доктор принимал меня, я помню его лицо. А теперь он изуродован и едва дышит. Столько часов. Столько крови. — Идём, — Элиот привлёк Лео к себе, крепко обнял его на мгновение, но тут же выпустил. Лео не отстранился, впился пальцами в его сюртук, комкая ткань. Похоже, оборона Лео треснула и вот-вот из него щедро польётся весь его страх, вся паника. Может, стоило бы дать ему отойти, выплеснуть эмоции, свыкнуться с происходящим, но как можно с таким свыкнуться? Элиот и сам не до конца осознавал, что происходит. Всё было будто во сне. Вся эта кровь, боль, крики, дикая, необузданная, ничем неоправданная жестокость — они казались нереальными, подёрнутыми маревом дрёмы. Но Элиот знал, что не спит. Знал, что всё — реально. Рука болела, ныло плечо, и только боль ещё удерживала его сознание в реальности, не позволяла поддаться панике. Он должен быть сильным. Никто не выведет их, никто не защитит, кроме него самого. Он ответственен и за себя, и за Лео. — Ну же, ты — слуга дворянина, будь мужчиной! — Какой же ты кретин, Элиот, — ответил Лео, но, когда он поднял голову, на его губах играла слабая улыбка. А ведь Лео убил человека. И Элиот, ведя Лео за собой по тонущим в зыбкой темноте коридорам, думал, каково это — знать, что у тебя на руках кровь. Лео спас ему жизнь. Если бы не он, Элиот, возможно, был бы уже мёртв или, как минимум, остался бы без руки, что для него было равноценно смерти. Но Лео, должно быть, сейчас нелегко, каким бы ублюдком убитый им ни был. До второго этажа им удалось добраться тихо. На стене вдоль лестницы, ведшей наверх, были неровные, потёкшие надписи: «Ненависть. Ненависть. Найтреи. Ненависть». Элиот хмурился, глядя на эти слова, протянувшиеся от пролёта до пролёта. Может быть, в дневнике доктора Блейка есть упоминания о роли Найтреев во всей этой жуткой трагедии? В коридорах второго этажа было шумно, и Элиот, первый разглядевший неясные силуэты вдалеке, юркнул за ближайшую дверь. Дождавшись, когда Лео вбежит следом, он тихо закрыл её. В комнате были стол, кресло, софа, и не было ничего, чем можно было бы подпереть дверь или где можно было бы спрятаться. Если сюда войдут, их обнаружат. А окна забраны решётками. — Помоги мне передвинуть софу, — сказал Элиот. Вдвоём с Лео они передвинули софу, прислонили её к двери. Софа была не очень тяжёлой и надолго сумасшедших вряд ли задержит, особенно если они навалятся на дверь гурьбой. Может быть, решётку можно как-то открыть изнутри? — Если удастся вылезть в окно, — проговорил Элиот, дёргая оконную задвижку, — ты уйдёшь, а я вернусь за мечом. — Ты в своём уме? Какой-то меч не стоит твоей жизни. — Это — клинок моего отца, — Элиот распахнул окно, подёргал решётку, ощупал все стыки. Тщетно, решётка прочно приварена к раме, нигде нет и намёка на замок. — Фамильный меч Найтреев. Только трус сбегает, бросив свой меч. Он обернулся. Лео сидел на софе, подпирающей дверь, с поразительным спокойствием, и Элиот в который раз подивился его способности быстро взять себя в руки и от истерики перейти к состоянию уравновешенности. А ведь ещё минут двадцать назад он стоял, не в силах сдвинуться с места, пока Элиот не увёл его от приёмной. — Мы уйдём вместе, — сказал Лео таким тоном, что Элиоту расхотелось с ним спорить. В комнате горел камин. Элиот, изрядно продрогший и по-прежнему мокрый до последней нитки, подошёл к нему, протянул руки к огню. Приятно было чувствовать жар на ладонях, подставлять лицо мягкому теплу. Где-то вдалеке слышались крики, но всё это как будто их не касалось. Словно то — звуки иного мира, мира, от которого они защищены стенами, дверью и теплом огня. — Иди сюда, здесь тепло, — сказал Элиот. Страшно было сесть, выпустить нож из рук — вдруг сумасшедшие начнут выламывать дверь, потому он так и остался стоять, но нож всё-таки убрал, сунув за пояс. Лео поднялся с софы, встал возле камина, но рук к огню не протянул — обнял себя за плечи, как-то весь сжался, опустил голову. Такие маленькие передышки по-своему опасны, и Элиот понимал это, ведь когда непрестанно двигаешься вперёд, напряжённый, весь обращённый в слух, нет времени на размышления. А когда вокруг — тишина, выпадает возможность забить себе голову глупыми мыслями: «Выберемся ли мы?», «Что вокруг происходит?» «Как всё это пережить?» Элиот покосился на Лео, потёр согревшиеся ладони друг о друга, скрестил руки на груди. Он вдруг почувствовал запоздалую неловкость. Она всё время отступала назад под гнетом радости от встречи с живым Лео, страха перед происходящим, напряжённости. Но огонь камина немного расслабил Элиота, даже как будто унял жгучую боль в порезанном запястье, и у него появилось время на те самые ненужные мысли. Лео не выглядел испуганным, скорее — растерянным. Он потирал плечи, будто пытаясь согреться. Элиот долго косился на него, переводил взгляд на плясавшие в камине языки огня, а потом снова смотрел на Лео. Там, в коридорах, среди кровавого ужаса, всё выходило естественно, само собой. Только бы выжить, только бы успеть сделать то, что хочется, прежде чем их настигнут. Память услужливо подбросила «ценные» воспоминания о вспоротых животах и растащенных по полу внутренностях. Кажется, как только Элиот выберется за пределы лечебницы, первое, что произойдёт — его стошнит. И потом куски гниющей, облепленной мухами плоти долго будут сниться ему в кошмарах. А жужжание мух, кажется, уже поселилось в его голове. — Почему тот доктор сказал, что моя семья несёт ответственность за всё, произошедшее здесь? — спросил он, не обращаясь к Лео, а, скорее, размышляя вслух. — Найтреи финансируют лечебницу и подыскивают хороших специалистов, не больше. — Думаю, если ты спросишь об этом отца, он ничего тебе не скажет, — ответил Лео. И он был прав. От Элиота долгое время скрывали даже существование приюта, где они с Лео познакомились. Отец был скрытным и не любил легко расставаться с доступной ему информацией. Должно быть, он был таким ради блага семьи, но порой Элиот задавался вопросом: а сколь благороден его собственный отец? Ему не предоставлялось шанса проверить это. — Не думай об этом, — сказал Лео, поднимая голову. Элиоту показалось, будто Лео смотрит на него. — Когда мы выберемся отсюда, ты сможешь поговорить с господином Винсентом. Он не станет утаивать правду. — Когда выберемся? — Элиот усмехнулся. — Ты же уверял меня, что мы умрём. Лео чуть склонил голову набок и улыбнулся. — Я верю в тебя. Ты вытащишь нас. Элиот с благодарностью взглянул на Лео. Внутри поднималась волна теплоты, не связанная с жаром каминного огня, — теплота эта была рождена словами Лео. Элиот приобнял его за плечи и прижался губами к его виску. Вера Лео, оказывается, значила для него так много. Он услышал тихий смешок Лео, прикрыл на мгновение глаза. А потом в дверь застучало множество рук. — Держи софу, — сквозь зубы шепнул Элиот и первым бросился прижимать её к двери. Может, умалишённые решат, что дверь просто заперта, а внутри никого нет, поколотят в своё удовольствие да уйдут. Но на лучший исход Элиот не рассчитывал, потому проверил на всякий случай, на месте ли нож. Ломились долго, бились так, что дверь сотрясалась, и Элиот уже не чувствовал онемевших от напряжения рук. А потом всё резко стихло, раздалось удаляющееся шарканье ног. Элиот прижался лбом к двери, стоя на коленях на софе, и вслушался в шаги. Он пытался угадать, один человек уходил, или их было много, но шарканье сливалось в единый, монотонный звук. Он отстранился от двери, прижал палец к губам. Лео кивнул, и они оба сидели на софе, слушая напряжённую тишину. Вяло текли долгие минуты. Кто бы ни ломился к ним, должен был уже успеть уйти достаточно далеко. Элиот вытащил из-за пояса нож, бесшумно спустил с софы ноги и встал на пол, на четвереньки, а потом наклонился и взглянул в зазор между дверью и полом. С той стороны на него смотрел чей-то карий, налитый кровью глаз. Раздался булькающий хрип, и на дверь навалились с прежней силой. Элиот подскочил. Они держали софу, но софа понемногу отъезжала вместе с открывающейся дверью. Их ноги скользили по полу, липкие от крови подошвы ботинок громко скрипели. Элиот ухватил Лео за руку, потянул за собой и встал сбоку от двери с той стороны, где она открывалась. Первым он вытолкнет Лео — тот успеет проскочить, пользуясь эффектом неожиданности. А потом отступит сам, и уже не будет бояться всадить нож в чьё-то тело. Он хотел жить. Хотел выбраться отсюда. Хотел узнать, что натворил отец, почему у пациентов столько ненависти к Найтреям, почему доктор даже в агонии вспоминал о них. И хотел столь многое сказать Лео. Перемещение от софы к двери заняло пару мгновений. С той стороны навалились, софа поддалась, со скрежетом отъехала по полу, дверь распахнулась, и в комнату повалили умалишённые, сплошь забрызганные кровью. Прежде чем толкнуть Лео в спину за порог, Элиот успел запечатлеть в памяти нескольких пациентов — высунутый язык одного болтался, влажно бил по подбородку, а на грудь капала слюна; другой пучил глаза и клацал зубами. Выскочить Элиот уже не успел — в его плечи впилась пара чьих-то рук, и он не глядя, наотмашь ударил ножом. Брызнула кровь. Слух резанул вопль, но руки не разжались. Громыхнул выстрел, и руки вдруг разжались. Элиот, не мешкая, бросился к Лео, на ходу разворачиваясь и рефлекторно выставляя перед собой нож, точно клинок. Лео попал в голову сумасшедшему, державшему Элиота. Остальные замерли в дверях, смотрели на Элиота и Лео бешеными глазами, и во взглядах их, лишённых и намёка на здравый рассудок, читалось только желание убивать. Элиот пятился, не сводя взгляда с выпачканных в крови сумасшедших. Следом за ним, не опуская револьвера в твёрдой, не дрожащей руке, отступал Лео. Следовало уйти как можно дальше, прежде чем эти психи сообразят, что если Лео выстрелит, то попадёт только в одного, а не во всех сразу. Оказавшись на достаточном расстоянии, Элиот тронул Лео за плечо, развернулся и бросился бежать. Они мчались по коридорам и вверх по лестнице, и Элиот часто оглядывался проверить, не отстал ли Лео, не споткнулся ли. Сам он спотыкался и оскальзывался часто, но держал равновесие, не падал, только пошатывался и ударялся плечом о стену с тем, чтобы оттолкнуться от неё и вновь набрать скорость. Они промчались мимо ещё одного пациента, но прятаться или обходить его осторожно времени не было — за ними, громко топоча и издавая жуткие, пробирающие до костей звуки неотступно следовали окровавленные психи. Элиот обшаривал взглядом пол, а когда приметил знакомое место, сбавил ход и Лео обогнал его, не успев притормозить. Меч отыскался там, где Элиот обронил его. Не останавливаясь, Элиот наклонился, подхватил обнажённый клинок, подобрал ножны и вновь нагнал Лео. Лео задыхался от быстрого бега, держался за правый бок, хватался руками за стену, и Элиот не стал его обгонять — бежал следом, готовый в случае чего прикрыть его. С клинком в руке он почувствовал себя увереннее. В коридорах фехтовать неудобно, но мастерства в бою против бессловесной кучи разъярённых сумасшедших и не потребуется. Лео едва не пробежал мимо нужной двери. Элиот поймал его за локти, рывком втолкнул внутрь, забежал сам и захлопнул дверь. — Помоги, быстро! — крикнул он, налегая на платяной шкаф плечом. Лео упёрся в шкаф обеими руками. Шкаф двигался неохотно, со скрежетом. Когда он встал на нужное место, Элиот, взмокший, тяжело дышащий, уткнулся лбом в дверцу, пытаясь отдышаться. Лео прижался спиной к стене и обессилено сполз вниз. Его грудь тяжело вздымалась и опадала, он шумно хватал воздух ртом. — Дыши носом, — сказал Элиот, выпрямляясь. Спиной он ощутил чей-то взгляд, резко развернулся и замер. У окна стоял человек. Он был хорошо одет, на носу сидело пенсне, а волосы были гладко причёсаны и убраны в высокий, перехваченный бархатной лентой хвост. Посетитель либо доктор, но отчего-то без белого халата. Элиот нахмурился, рассматривая фигуру незнакомца. В дверь ударили, но шкаф был тяжёл, и можно было не волноваться о сумасшедших, бьющихся с той стороны. А вот хорошо одетый человек вызывал тревогу. — Кто вы? — громко и требовательно спросил Элиот. — А вы? — ответил человек, склонил голову набок, прищурился, изучающе его рассматривая. На щеках у него темнели какие-то странные полосы. — Я — Элиот Найтрей. Отвечайте! Лео, держась руками за стену, поднялся, и Элиот встал перед ним, закрывая его собой от пугавшего своей странностью человека. Краем глаза он заметил, как Лео взводит курок револьвера. Молодец, быстро учится. Может, даже сможет попасть снова. — Резать, — сказал незнакомец и широко улыбнулся. Полосы на его щеках оказались порезами от уголков губ к скулам, и порезы эти разошлись, являя взору жуткий оскал. В руках у него блеснуло что-то металлическое. — Резать. И бросился вперёд. Это не было честным поединком. Это даже не было беспорядочной схваткой — клинок вошёл в чужую плоть легко, мягко, как десертный нож разрезает свежую клубнику. Человек дёрнулся, и Элиот вырвал из него клинок. Похоже, он пронзил печень — человек рухнул на колени и умер — тихо, быстро, так и не стерев с лица своего отвратительного оскала. Элиот подошёл, носком ботинка пнул скальпель, выпавший из руки человека. Похоже, это и был тот загадочный Потрошитель, вспарывавший всем животы. Проверив, на месте ли дневник, Элиот достал из кармана платок, отёр клинок и бросил платок под ноги. Поодаль бесформенной кучей лежал его мокрый плащ, но поднимать его Элиот не стал. Он убрал меч в ножны, ножны сунул за пояс и подошёл к окну, чтобы раскрыть обе створки шире. Дождь перестал и теперь ночь дышала в окна прохладой и свежестью. — Придётся лезть по карнизу, — сказал он. — Ты боишься высоты? — Не важно, — ответил Лео. Он спрятал в карман револьвер, обернулся к содрогавшейся от ударов двери. — Я хочу убраться отсюда. Значит, боится, может оступиться ненароком, сорваться, если закружится голова. — Когда пойдём, будешь держать меня за руку, — сказал Элиот, первым запрыгивая на подоконник. Израненные пальцы напомнили о себе саднящей болью, и он поморщился. — Чтобы, если я оступлюсь, шеи себе сломали мы оба? — фыркнул Лео. Дождавшись, когда Элиот вылезет на карниз, он забрался на подоконник и высунулся в окно. — Твой героизм потрясающе подчёркивает то, что ты не дружишь с головой. — Замолкни! — прикрикнул Элиот и тут же оборвал сам себя. Пусть все эти психи заперты в особняке, кричать, не выбравшись за пределы особняка, было опасно. — Просто возьми меня за руку. Молча! Здесь решётки через каждые семь метров, я успею... — Не успеешь. Иди вперёд и прекращай болтать. — Тогда хотя бы не смотри вниз. — Я не смотрю вниз. — Смотришь, чёрт бы тебя побрал! Подними голову и смотри на меня, в небо, куда угодно. Не опускай голову, говорю! — Тебе не кажется, что орать на меня, стоя на карнизе дома, полного сумасшедших убийц, — не самая лучшая твоя идея? Элиот замолчал. Внутри него всё вопило от страха за Лео, и этот страх выливался криком и бранью. Элиот недовольно фыркнул и первым двинулся вдоль стены, тесно прижавшись к ней грудью и глядя себе под ноги. В себе он был уверен — координация движений ещё ни разу не подводила его. Но Лео... Скорее бы добраться до яблони. Там придётся прыгать, но Элиот спустится первым и, если что, подстрахует. — Не смотри в окна, — предупредил Элиот уже тише и без злости в голосе. — Уже посмотрел, поздно. Спрашивать, что же там увидел Лео, он не стал. Будет ещё время всё обсудить, если обсуждать это вообще стоило. Всё, что хотел Элиот — это забыть весь этот кошмар как можно скорее. Они добрались до яблони. Ветвей было много, за какую-нибудь да удастся уцепиться. Главное — не торопиться, а ведь всё внутри уже изнывало от нетерпения и желания как можно скорее очутиться на твёрдой земле, а потом — за стеной. — Не прыгай, пока я не спущусь, — сказал Элиот. Он прыгнул удачно, сразу же уцепившись за прочный сук и повиснув на нём. Стиснув зубы, он подтянулся, забрался на сук и стал аккуратно спускаться. «Достойное» занятие для дворянина, думал он раздражённо, шипя от боли в исцарапанных руках. Грязный сюртук давно потерял свой лоск, да и вся одежда была тяжёлой, мокрой и холодила тело. Но простуда — меньшее из зол. Элиот спрыгнул на землю, а когда поднял голову, то увидел, что Лео уже спускается по дереву вслед за ним. Вот же упрямый идиот! Сказано же было ждать! — Ты меня вообще слушаешь? — зло бросил Элиот, когда ноги Лео коснулись земли — прыгать он не стал, аккуратно спускался до самого конца. — Ты себе руки содрал, — сказал Лео, беря его за здоровое запястье и поворачивая ладонью вверх. А потом наклонился. Элиот следил за ним, затаив дыхание и позабыв о том, что над ними — окна и что они ещё далеко не в безопасности. Окон, не забранных решёткой, могло оказаться несколько и по внутреннему двору, возможно, бегает не один умалишённый с топором. Лео коснулся губами окровавленной, саднящей ладони Элиота. Губы его были горячими и сухими, и пальцы Элиота дрогнули, когда язык Лео прошёлся по крупной царапине, собирая капли крови. — Ты пришёл сюда за мной, хотя не должен был этого делать, — сказал Лео. Он выпрямился, на губах его играла мягкая, светлая улыбка. — Спасибо. Элиот вырвал руку и отвернулся. Лео нечасто благодарил его, и уж тем более ни разу не целовал ему рук, и теперь Элиот чувствовал, как пылают уши и щёки. — Идём, — сказал он и торопливо пошёл к воротам к тому месту, где перелезал через стену. На воротах висел замок, но ключа от него не было, придётся снова карабкаться, цепляясь за выбоины. Руки болели, и Элиот с глубоким порывистым вздохом морально приготовился терпеть новую боль. Эта боль — такая мелочь по сравнению во всем, что они увидели. Вороной жеребец стоял там, где был брошен, и мирно щипал траву. Элиот спустился первым и сразу же запрыгнул в седло. Конь почуял от него запах крови — беспокойно заплясал на месте, дёрнул головой, и Элиот успокаивающе погладил его по шее. Потом он протянул руку, и Лео, вставив ногу в стремя, запрыгнул на круп коня. — Поедем в приют, — попросил Лео. Элиот не стал спорить, молча направил коня по дороге к Сабрие. Ему и самому не хотелось возвращаться домой. Ощущение грязи, запятнавшей их фамилию, не оставляло его. Отец был замешан во что-то жуткое, грязное, а Ванесса, не важно, осведомлённая о его делах или нет, поступила подло и низко. Она уронила себя, и Элиот не знал, как теперь смотреть ей в глаза и как говорить с ней. Лео обнял Элиота за талию, крепко прижался, и тогда Элиот пустил коня галопом. В пути снова зарядил дождь, и до приюта они добрались насквозь промокшими. Элиота бил озноб, и он всё подгонял коня, мечтая как можно скорее добраться до огня и сухости. — Господин Элиот! — миссис Браун выскочила под дождь, словно все те часы, что Элиот отсутствовал, просидела у окна. — И Лео! Мокрые совсем. Что это, господин Элиот, кровь?! — Можно нам комнату? — сказал Элиот, спрыгивая с коня и протягивая Лео руки. Перекинув ногу через спину вороного, Лео опёрся на руки Элиота и следом за ним спрыгнул в грязь. — И чего-нибудь горячего, пожалуйста, — добавил Лео, а потом тронул лоб Элиота мокрой от дождя рукой. — Миссис Браун, у Элиота жар, не могли бы вы... — Конечно, Лео, конечно, я сейчас мигом сварю отвар. И ты выпей, тоже мокрый, как цыплёнок. Господин Элиот, комната одна, Лео может лечь в гостевой... — Ерунда, — отмахнулся Элиот, проходя в дом и на ходу расстёгивая сюртук. — Нужен человек, пусть возьмёт мою лошадь и скачет в Пандору. Прямо сейчас. Отвезёт записку, это срочно. Элиот знал, где в гостевой лежат чернила, перья и стопка бумаг. Он торопливо написал записку, вкратце сообщая сведения о лечебнице, и отдал её миссис Браун. Пока Элиот грелся у огня, миссис Браун суетливо хлопотала на кухне. Лео сходил наверх, отнёс туда таз с тёплой водой и пару полотенец, а потом спустился к Элиоту и тоже протянул руки к огню, зябко ёжась. Миссис Браун принесла исходящий густым паром отвар. Варево было горьким и мерзким на вкус, и Элиот хотел, было, отказаться и довольствоваться чаем, но Лео заставил его выпить всё до дна, а потом залпом, даже не поморщившись, осушил свою кружку. Потом миссис Браун сопроводила их наверх, в тесную комнатушку с единственной кроватью, оставила свечу на подоконнике и ушла. На единственном колченогом стуле лежала сухая одежда, а на полу были брошены одеяла. — Мои старые сорочки и брюки, — сказал Лео, беря в руки одежду. — О, миссис Браун принесла для меня одеяла. Элиот фыркнул, раздражённым пинком отправил одеяла под кровать, забрал у Лео одну пару брюк и сорочку и стал переодеваться. Одежда была мала и сидела нелепо, но она была сухой, а за сухость и тепло Элиот сейчас отдал бы всё, что угодно. Лео переодеваться не стал. Дождавшись, когда Элиот закончит, он аккуратно развесил его одежду на верёвке под потолком, оставив её сушиться, а потом усадил его на кровать, опустился на колени подле него и стал осторожно промывать раны на руках. Наспех зашитое запястье он тоже аккуратно омыл водой и отёр влажным мягким полотенцем, а потом повязал сверху чистый бинт. — Завтра, как только вернёмся, я вызову врача, пусть осмотрит, — сказал Лео, поднимаясь на ноги и убирая таз в дальний угол. — Может, придётся зашивать заново, чтобы не осталось шрама. — Шрамы украшают мужчину, — заявил Элиот и забрался под плотное тёплое покрывало. Пока Лео снимал с себя мокрую одежду и переодевался, он раскрыл дневник и пролистал его. Большая часть записей доктора Блейка повествовала о странных симптомах больных — таких, с какими он и не встречался ранее. Изредка доктор Блейк писал о поразительном недоверии докторов и медсестёр к новым лицам. А потом Элиот наткнулся на интересную запись. — Взгляни-ка, — тихо сказал Элиот. Лео сел на постель, и Элиот подвинулся, а потом притянул Лео к себе так, чтобы тот смог удобно устроиться на его плече и читать. «Мне кажется, я начинаю сходить с ума. Здесь что-то исследуют. Что-то страшное, жуткое, и я, думаю, даже не хочу знать, что это. Но сегодня меня пообещали отвести в подвал — не тот подвал, где держат буйно помешанных, в другой. Здесь много подвалов — я видел минимум три. Я не хочу туда спускаться, я не хочу здесь работать, но не могу уйти. Интерес гложет меня, мне хочется докопаться до сути. Хочется, не хочется. В голове такой бардак. Приезжал Бернард Найтрей, спускался в тот подвал. Мне страшно, но я продолжаю делать свою работу. И я не притворяюсь, когда говорю, что с нетерпением жду, когда мне доверят главную тайну. Я глупец, но разве не любопытство толкнуло меня в психиатрию?» Элиот пролистал несколько страниц, открыл последнюю среди исписанных. На ней были брызги крови, и кровь пропитала следующие, чистые страницы. Почерк стал неровным, слова скакали то вверх, то вниз. Складывалось впечатление, будто автор писал так, как ему хочется, плюнув на правила. «Это конец. Конец. Я чувствую непреодолимое желание резать. Резать. Резать. Не могу. Вспоротые животы — это красиво. Кишки — красиво. Печень — вкусная. Только что в мой кабинет зашёл главный врач, доктор Теккерей. Я выпустил ему кишки. Его одежда немного порвалась, и я надел на него свой халат, а потом усадил в кресло и сложил внутренности ему на колени. Так — идеально. Совершенная композиция. Сижу в углу и пишу, но руки уже трясутся — так сильно хочется резать. Мне стоило стать хирургом, а не психиатром — у меня талант! Резать. Резать. Резать». Элиот закрыл дневник. Похоже, тот человек с разрезанными щеками и был доктором Блейком. Элиот так глупо и бездумно убил его, и теперь, возможно, уже никто не сможет рассказать правду о лечебнице имени святой Пенелопы. Никто, кроме отца. Лео спал, прижавшись щекой к его плечу, и его дыхание щекотало шею. Элиот отбросил дневник, накрыл ладонью лицо, шумно вздохнул. Теперь они в безопасности. Теперь можно расслабиться. Лео живой, рядом, и сам Элиот выжил, отделался парой ссадин. Он приподнялся на локте, подул на свечу, и та погасла. Лео беспокойно зашевелился во сне, когда Элиот лёг обратно, вздрогнул. Элиот погладил его по волосам, обнял за плечи. Было тесно и неудобно, но зато Лео был живым и тёплым. И всё же остаток ночи Элиот видел во снах кровавые надписи на стенах. «Ненависть. Ненависть. Найтреи. Ненависть».