Скелет в шкафу

      Бернарду, конечно, сэр Хамфри не доверяет тоже. Молодой чиновник вроде бы искренне старается, но ручаться за то, что он не примет сторону министра можно лишь в большинстве, но никак не в ста процентах случаев. Эта его неуместная преданность Хэкеру… И его глупая, глупая «совесть». Сэр Хамфри знает, что Бернард достаточно смел и умён, чтобы противиться его манипуляциям время от времени — если того требует долг главного личного секретаря министра.       А ещё сэру Хамфри совсем не по нраву те заговорщицкие взгляды, которыми министр, бывает, обменивается с Бернардом.       А сегодня… сэр Хамфри может поклясться, что слышит сдавленный смех Бернарда за своей спиной, когда тот выходит из кабинета, оставляя его с министром наедине. Радостная улыбка Хэкера, адресованная ему, не сулит ничего хорошего и означает редкую тактическую победу политика.       Так что прямо сейчас сэру Хамфри приходится оставить мысли о ненадёжности Бернарда. В данную минуту, впервые за долгое время, Хамфри вынужден признать — точнее, Джим Хэкер вынуждает его признать — свою уязвимость. И поражение.       — На меня давили, господин министр! Требовали!       Как это унизительно — и как освобождает — наконец-то можно сдаться и открыть свою тайну.       — Мы работали сверхурочно! Я… Разумеется, я ничего не смыслю в юридических тонкостях — а иначе мне и не поручили бы осуществлять надзор за тем контрактом! Я был молод! Мне не хватало опыта! Чего вы от меня хотите? Прошло тридцать лет, чёрт возьми!       Неприятно осознавать, что теряешь контроль над собой: сэр Хамфри с удивлением смахивает слёзы и тянется за платком. Судорожно вздохнув, пытается вернуть самообладание.       Оправдываться перед этим человеком, просить его… — это по-настоящему мучительно, больно.       — Хамфри, — Хэкер мягко прерывает его. Но мягкость в его голосе обманчива, чувствует чиновник.       Министр знал, догадывается он.       И всё же сэр Хамфри так взволнован, что всё равно переживает и удивление, и — одновременно — радость, когда Хэкер продолжает:       — Я вас прощаю.       — Правда? — Хамфри даже почти готов поверить, настолько он сейчас не в себе. Но это ловушка. После двадцати пяти лет правительственной службы чиновник прекрасно осознаёт, что это всегда ловушка. Ему известно лучше, чем кому бы то ни было: раз показанную слабость не прощают. Ею пользуются, эксплуатируют, пока не остаётся ничего. Вакуум.       Даже Джим Хэкер в состоянии понять, когда преимущество на его стороне:       — Есть загвоздка, — говорит министр с притворной нерешительностью. — Я хочу помочь вам, Хамфри, правда. Но Совет Южного Дербершира… Его проблема занимает все мои мысли. Если бы мы могли решить её… то сразу же бы перешли к вашей проблеме. Что думаете?       К этому моменту Хамфри уже убрал платок от глаз: он снова, как прежде, спокоен и собран. Куда только подевался сломленный испуганный чиновник, бывший тут минуту назад.       Он понял план Хэкера, уверенного, что теперь ему не скажут нет.       Шантаж.       Хамфри растягивает губы в улыбке. Прикидывает оставшиеся ему ходы.       Увы, его политический господин — и хозяин положения — действительно одержал победу. Шах и мат. И пока министр размышляет вслух о своей дилемме, Хамфри в глубине души (практически полностью атрофировавшейся за десятилетия плетений вероломных интриг) даже впечатлён его победой.       Он уступает, но старается при этом по возможности сохранить лицо:       — Мы не можем изменить закон, господин министр. Но мы можем… проявить некоторую снисходительность, дать городскому совету время и возможность исправиться. В конце концов, совершить ошибку может каждый.       — Совершенно справедливо. Даже лучшие из нас иногда становятся причиной ошибок, — Хэкер убирает со стола газету, главный материал которой сегодня посвящён невосполнимой утрате сорока миллионов фунтов стерлингов британским правительством. — Всё, что можно в таких случаях сделать — простить и жить дальше. Вы со мной согласны, Хамфри?       Двадцать пять лет работы в правительстве научили сэра Хамфри тому, что незачем упорствовать, когда впереди маячит поражение. Компромисс лучше полного разгрома.       Он согласно кивает.       Но это горькое чувство жжёт и не отпускает: он проиграл.       Ему ненавистно это признавать, но на этот раз министр на самом деле одержал над ним верх.