Нет вестей с небес

Кто-то водит глазами за кустами. Вроде кто-то, а вроде бы мы сами. Не узнать себя сквозь призму света, Словно смерть не умыта, не одета. © Гуахо "Сумерки (Для тех, кто уходит)"

В небе надлунном светилась чаша, облаком изувеченная, расплаты краше. Чаша для слов без основ. А в подлунном мире все больше готовилось виселиц и крестов, чтоб в надлунном больше чаш в изъятый обратным окном час. Окно — тоже крест, только как посмотреть. Ведь то, что снаружи — всегда замок, мучительный недостижимый потолок, а то, что внутри — навечно вход под простыни вечности. Не первый так год. Год вечного лета, где песня не спета, потому что не голосом ей звучать. Знать все, но не думать здесь ни о чем. Утрата смысла и мысли о былом. Даже не сон. Снова долгий путь, иначе в вечность придется уснуть. Время обостряло черты лица, обтянутого смуглой кожей, обтачивало, грозясь укрыть рогожей, известью засыпать, как редкие трупы, что на погребенье оказались скупы. Мертвые хоронили живых, или живые мертвых — не разобрать в мороке испитых горем глаз. И в сизой синеве таилось много черноты, как будто с чернотой на «ты». И внепричастна миру, она шла, не по дорогам, по холмам. Уже луна светила в небе, и в зарослях слышался рык леопардов. Джейс понимала, что нож ее не спасет. Ее вообще ничто не спасет, никто. Истаять, полететь, извиться лианным шорохом и звоном полынных губ для слов весомых. Кому сказать их? Брату? Другу? Или врагу? Извить лианой и отравить полынью, чтобы яду меньше. Нести ей в сердце. Шип сомнений. А ночь легка, а ночь быстра, и в зрении хищников мудра, в зрачках, раздробленных, убийцы лишь отразится, но на миг. И снова полетит, как покрывало полотняных судеб, стежками переросших лен и все лианы. Запад озарен был полоской заката, там, где солнце змей мог съесть. И в мире плоском солнцу в лодке не надлежало умереть. И солнце вечно билось с змеем в стране ночи сквозь вечной лжи. Она звала память свою, память кричала страшными образами того, что было на острове. Она звала верность свою, верность просила мести, а сердце — прощения. Но непротивление силой злу влекло тотальное исчезновение. Так что же? Взять бы в руки меч, одной ногой ступив в болота гнева? Да, приходилось. Меч вместо прялки, война вместо хлеба. Орала в мечи, но лучше молчи. Но если б солнце не билось со змеем, то не случалось бы восхода. Восход который раз болезненно прорывался вдохом нового дня, закат же сурово готовился к битве. Как и она. Как она. Хрупкая яблоня средь стучащих жестких пальм, над которыми ирокезами возвышались копны темно-зеленых листьев. И даже ночью было душно. Джейс отчаянно вертела карту, ей сказали идти на восток. Закат являлся хорошим проводником. Да. Ночь расставляла караулы вокруг аванпостов, по крайней мере, по дорогам не носились оголтелые пираты, водить они не умели, сами въезжали в канавы. Странница выбирала самые глухие тропинки, но вскоре поняла, что на самых глухих водятся ядовитые звери, которые часто не брезговали расположиться и у обочины номинально главной дороги. Несколько раз из-за шатких мостов через бурные реки все же приходилось возвращаться к главным дорогам, уповая только на удачу, на то, что враг не изберет этот путь. Да и кто ее знал в лицо? Но чувствовала: непременно собьют, заберут содержимое рюкзака, а там всего-то валялись аптечка и отцовский подарок, да пара мелочей вроде зажигалки. У дока не оказалось даже фонаря. Так что девушка торопилась, надеялась, что эта деревня вскоре покажется. Но прошел целый день, она все шла и шла, а ничего не появлялось. Она только слышала рык зверей в чаще. И ускоряла шаг. Тело почти не болело. А то, что творилось в душе, не называлось больно — слишком слабое слово. Невыносимо — вот что она ощущала, торопливо, чуть прихрамывая, шагая по дороге. И чем отчетливее становилось осознание этой невыносимости, тем больше поступала отчасти психосоматическая хромота. Вот убили Райли и как будто не на кого стало опереться, чтобы не хромать. И неважно, что чаще всего это он прятался за ее не слишком широкой спиной. Ждать защиты — не такое уж сложное занятие, не так уж мотивирует жить. А вот знать, что стоят за тобой и попытаться защитить… Но поздно! Ваас оказался сильнее. И не действовали против его силы ни заговоры, ни упования на удачу. Ни молитвы, хотя она, видимо, не помнила ни одной, но ведь всей душой просила. А кого просила, тоже не могла отчетливо сказать. Просила о простом, о том же, что и все… Но все туманно, неясно. Да и она сама туманная, непонятная. И сейчас сомневалась, существует или нет вообще. И кто такая она? Джейс без брата Райли. И что это за странное имя? От какого имени вообще сокращение? Она начинала заговариваться, вернее, мысли ее заговаривались, путались, забывались самые простые вещи, например, дата своего рождения. Существовали мысли и запоминания важнее, чем эти условные цифры. И чем больше она забывала себя, тем больше понимала, что жива. Здесь и сейчас. В этот миг. И опасность грозит ей, одинокому существу в царстве теней. И в ночи не маячило огней. Только к утру рассмотрела девушка тусклые отблески. Вероятно, могла бы добраться быстрее, но на пути не попадалось транспорта, да и боялась она пиратов, что разъезжали по дорогам. Несколько раз она пряталась в зарослях, не зная, гул чьей машины доносится до ее ушей. И за каждым автомобилем, старым, ржавым, гудящим, разносился по лесу тяжелый запах бензина. Обоняние отчего-то сильно обострилось после попадания на остров. Вот сейчас ей снова приходилось таиться в зарослях, поскольку ночную мглу разрезал свет фар. И снова она смертельно устала за день, казалось, уж сапоги, грубые, армейские, развалятся скоро. Да и скудный запас сухарей, который удалось раздобыть у Доктора Э., слишком быстро подходил к концу. Может, она заблудилась, подозревала, что не может сбиться с пути, потому что не знает дороги. Но оказалась в неурочный час, очевидно, возле одного из аванпостов, потому что по дороге хуже, чем хищники, сновали машины, слепили фарами, мешая видеть в джунглях. Девушка ждала, когда сможет выйти из укрытия, темнота скрывала ее, деревья окутывали пеленой. Но за спиной послышалось шипение. Кто-то стелился по земле, подбегал на кривых коротких ногах. И Джейс уже догадывалась, кто это. Ночные твари, сливавшиеся с травой. Древние рептилии. Мерцали их бесстрастные желтые глаза. Джейс попятилась, надеясь выиграть себе немного времени, пока пираты скроются из виду, но только слышала, как приближается шипение. Тварь предательски стремительно укусила, на руке осталась своя алая кровь и кроваво-алая слюна варана. Древний змей, ящер, чудовище. Их оказалось несколько. Джейс поняла: снова между двух огней, между молотом и наковальней. Кого же из нее пыталась выковать эта жестокая судьба? В чем содержалось ее назначение? Впотьмах девушка бросилась через дорогу, едва не угодив под колеса очередного джипа, мелькнув на миг тенью среди фар. Из чащи слышалось шипение варанов, древней незаметной силы джунглей, а на дороге затормозил, мигая слепящими фарами, вражеский джип, вильнув в сторону от спотыкающегося объекта, наезд на который грозил перевернуть машину. Из него выпрыгнуло двое людей в красных майках. Джейс, не помня себя, метнулась в противоположную сторону, вскакивая, падая, вываливаясь в белесой глине. — ***! Больше всех тебе надо на***?! — окликнул кто-то пирата, который пустился в погоню за Джейс. — Это Хромоножка! Некому больше! Ваас говорил, что этот ***к не сдох! — с претензией на объективность выступал один пират, разрубая мачете сочные крупные листья, которые колыхались, потому что в зарослях только что скрылся силуэт девушки. — Ваас такой же ***, как и ты! Куда на*** прешь?! — нещадно собачились преследователи, но медленно продвигались вслед за девушкой, которая добежала до края обрыва, что заканчивался рекой. Застыла в ступоре. Прыгать, не прыгать? Да куда же уже, в конце концов? Не скрыться! Безоружная, с ножом, одна против двоих. А в реке маячила возле прибрежной тины тень, и Джейс догадалась, что это, скорее всего, крокодил. Она надеялась скрыться от врагов, но вот так оказалась в западне. Против кого у нее оказывалось больше шансов? Руки дрожали, все тело дрожало. С чего бы? Ведь она была равнодушна к себе, но все-таки сгинуть вот так безвестно среди диких чудовищ голодных, без могилы и имени, не совершив мести, не спася друзей… Но в сотый раз она убеждалась, насколько бессильна и слаба в сравнении с силами, что обитали на острове. Только ей и оставалось, что прижаться вплотную спиной к шершавому стволу, затаив дыхание, сползая медленно вниз, под спасительную сень тяжелых листьев, где кишела жизнь насекомых и червей. Испуганная стая ночных мотыльков мигом поднялась, отделяясь от коры, касаясь крыльями и пушистыми невесомыми телами ее щек, осыпая пыльцой. Такие недолговечные создания, точно люди. Ведь это как считать. Для кого-то и вечность — лишь миг. Но в каждом мгновении вечность. Здесь времени не существовало, здесь числа не имели номинала, называние предметов имен не содержало. А полет беспечных мотыльков выдавал ее убежище. — Там точно кто-то есть! — твердил один из врагов, озираясь с фонарем. И почему они все теперь гонялись за ней? Что она сделала? Чего добивался Ваас? Но не эти мысли ее беспокоили, когда шершавая кора дерева приникла к спине, царапая нагую шею. Подступала тошнота, Джейс понимала, что сейчас главное — не потерять сознание. Хотя, кто знает, как было лучше. Может, приняли бы за мертвую. И ушли б. Или скатилась бы прямо в пасть крокодилу. Нет. Хватило и укуса варана. Да еще возле ног ползали ядовитые змеи. И Джейс знала, как их раздражает запах страха. Запах… Живот сжимался комком холода, зубы сводило, подступал кашель. С каждым мигом все сильней, с каждым шагом врагов. Никуда не деться. Разве только пестрая лента змеи скрылась молча в зарослях. Но это несло очень слабое облегчение. Враги вроде бы намеревались уходить, светили фонарем уже не в ее сторону. Однако тут прямо возле нее снова раздался скрип ветвей, такой неуместный, такой громкий на фоне всех звуков. С дерева спускалась какая-то тень с длинным хвостом. Очень скоро Джейс признала в этой тени встревоженную мартышку. Примат повис на ветке прямо перед ней, уставился, недружелюбно скаля зубы, точно намереваясь укусить. Начал что-то причитать на своем животном языке. Сколько шума! Зачем столько шума со стороны этой насмешки над родом людским и его нелепостями? Вот снова замаячили фонари пиратов, вот снова вскинули они оружие. Направлялись к ней. Девушка проклинала эту обезьяну. Но все-таки разве виноват был, что она вторглась в его владения? И так звери пребывали вечном страхе, постоянно слушали выстрелы, постоянно рисковали сгореть заживо с деревом, на которое перекидывалось пламя от взрывов каких-нибудь гранат или чего похуже… — Не выдавай, тише, только не выдавай меня, — одними губами шептала Джейс, умоляя животное не трогать ее, не шуметь. Она помнила мартышек из зоопарка, помнила, насколько порой беспричинно коварны эти звери, но порой они так напоминали людей. Или это люди в своем коварстве слишком сильно напоминали обезьян. Но эта обезьяна спрыгнула на землю. Сев на задние лапы, сложив задумчиво передние, поглядела на девушку, склонила голову набок и точно все поняла. Поскакала прочь, прямо к дороге, пролетев, точно привиденье, мимо одного из пиратов, едва не сбив с ног второго своими вертлявым мельтешением. — *** обезьяна! Тупая тварь, — выругался грубо один их них на ломаном английском, второй отвечал ему на таком же ломаном, но с другим акцентом, видимо, так это был единственный язык, на котором они могли понимать друг друга. Самый пропащий обесчеловечившийся сброд со всего мира. — Пошли уже, ***! — ***! А-а-а… Джунгли огласились коротким вскриком, задушенным, перешедшим в страшное сипение. Через миг второй пират открыл огонь: — ***! Змея! ***! Говорил я ему… Спустя минуту донесся звук удалявшихся шагов, гул мотора, и свет фар стал меркнуть, уходить все дальше, погружая джунгли в темноту. Только слабо еще маячил выроненный фонарь одного из пиратов. Джейс вышла из своего укрытия. Она надеялась вернуться на дорогу, ориентиром служил труп врага, красной тряпкой маячивший среди листвы. Вот только подойдя чуть ближе, Джейс поняла, что он еще вовсе не труп — человек переживал последнюю агонию. Девушка в ужасе отшатнулась, помочь при укусе змеи без противоядия она все равно ничем не могла. А вот стала бы, будь возможность… Похоже, этот вопрос еще обещал прийти к ней. Но не сейчас, не когда не нее уставились двумя затуманенными кратерами глаза умиравшего. — ***! Хромоножка… Ваас был прав, — просипел, давясь судорогами, пират, вытянулся, точно по стойке смирно, вздрогнул последний раз и замер с перекошенным лицом. Джейс разглядела в траве труп змеи, поразилась, насколько беспощадно поступил с вроде бы «товарищем» второй пират, даже не добил, раз знал, что укус смертелен, только автомат забрал. Оружие здесь ценилось больше людей. Джейс старалась не думать, что произошло, не осознавать, до какого края доходит деградация человеческого духа в этих местах. Ее снова ощутимо лихорадило, но, скорее всего, от устойчивого стресса, она уже почти не обращала внимание на это чувство. Не важно, что руки дрожали. Главное, что инстинкт выживания велел наклониться и поднять небольшой тусклый фонарь пирата. А обирать труп в поисках чего-то еще полезного у нее духу пока не хватило. И снова звучало это страшное имя. Ваас. Орехово-карие глаза, мерцающие в темноте, точно у варана. Враг! Убийца брата! Старт! Финиш! Гонки со смертью… Стоило только вспомнить это имя. Все в миг проносилось вновь, все события с момента попадания на остров, каждый миг казни брата. Ваас! Что он знал, в чем был прав, когда кругом неправ? Впрочем, для поклонников кривды неправда правдой становится, да лживой. Зачем дал ей такую глупую кличку? И почему теперь за ней гонялись, точно за диким зверем? Испытание бессонницей страшнее испытаний ледяной водой. Вот уже солнце вторых суток забрезжило на востоке, а остановиться значило сгинуть совсем среди диких зверей. Везде неизвестность, везде темный лес. Но заставляло идти дальше сознание того, что друзья еще могут оставаться на острове. Джейс знала, что возвращать их за выкуп никто не собирался, только обмануть. А уж покупатель на живой товар всегда находился, хоть наивные школьницы, заслышав такое, с удивлением могли бы спросить: кто же в двадцать первом веке может покупать! Но двадцать первый век внес только большую глобальность в эту сеть торговли, которая кое-где стала нелегальной, но никуда не исчезла. Люди все верили во всеобщую цивилизованность… Ярким хвостом кометы алел горизонт, вдоль неба стлались рваные облака. Повезло еще не попасть в тропический шторм, из-за которого более-менее твердые тропинки совсем раскисли, ноги вязли в земле, усыпанной ветками и листьями. Джейс снова вверяла себя в руки судьбы, потому что больше ничего не оставалось на пути к некой деревне. Только идти в ночь. Может, плутала кругами, может, не стоило идти куда-то ночью. Но ведь остановиться ей было негде. Разве только около часа она просидела на валуне у дороги, прислушиваясь к каждому шороху. И поняла, что лагерь здесь разбивать просто нельзя. Развести огонь — отпугнуть хищников, но привлечь пиратов, джипы с которыми снова показались ближе к рассвету. Они ехали от кромки моря, вдоль которой пролегал тракт. Джейс уже почти привычно скрылась в зарослях, хоть к такому невозможно привыкнуть. И тогда же поняла, что сбилась с пути, хоть одновременно смогла определить, наконец, примерное свое положение по старой истертой карте. Карте, которая лежала на том самом столе со старыми кубиками. А еще у Дока в той комнате странница заметила игрушечную лошадь-качалку и вообще много вещей, определенно принадлежавших какой-то девочке, старомодных вещей… Что с ней могло случиться? Вспоминая мистера Алека, полубезумного с трясущимися руками, становилось понятно — ничего хорошего. Когда? Что именно? Имело ли это значение? Не оказался бы без причин странный химик на кишащем опасностями острове. Острове, где буквально все пыталось убить. Однако Джейс больше всего опасалась не диких животных, не насекомых, которые норовили налететь тучей москитов, а именно людей. Страшных людей в красном. А она шла к другим людям. Что ждало там? Вероятно, не пытки, она надеялась, смутно догадываясь, что те босоногие воины, которые пытались противостоять пиратам, как раз принадлежали к племени ракьят. Джейс еще раз глянула на карту, освещая ее фонариком, глянула на дорогу — впереди маячил широкий мост, пригодный для проезда автомобилей. Девушка прислушалась — тихо, никто не ехал. Но она все равно с опаской, точно дикая кошка, прижимаясь к краю, торопливо перебежала этот мост. И шумно выдохнула, как будто пересекла некую границу. Дальше снова шла по обочине. А между тем вокруг стеной стояли джунгли, многоликие. То диковинные деревья с тонким стволом и корнями, выступавшими из земли, будто растение оживало и перемещалось. То с мясистыми листьями и зеленым стеблем, похожее на сорняк-переросток. То с твердой сухой листвой пальм. Да еще бамбук рос, держась особняком, рощей. Зеленый, высокий, каждый сегмент ствола напоминал дудку, только дырочки просверлить. И можно играть мелодию. Да, джунгли. Многоголосые. Вот разноцветные птицы с криками поднялись, торопливо взмахивая крыльями, точно улавливая ритм торопливо стучавшего сердца несчастной странницы. Вот откуда-то донесся вой голодных псов и жалобное блеяние козлов. Только к полудню Джейс дошла до места, которое указывало на деревню — некая постройка на холме, похожая на башню, покрытая выцветшей красной штукатуркой. «Остров осваивали еще в девятнадцатом веке?» — с удивлением обнаружила след западной культуры Джейс. Но мысли отзывались в ее голове глухо, отстраненно. Мало ее интересовало, что это за остров и когда его освоили. Хотелось скорее спросить, кто довел его до такого состояния? Ведь осколки культуры и цивилизации поглощались джунглями и хаосом уничтожения. Кто? Ваас? Однако она слышала еще одно имя — Хойт. Пока не задумывалась, кто из них большее зло для нее. Спустилась с холма, пригляделась. Снова казалось, что холодно, несмотря на тропический зной, кончики пальцев коченели. Джейс глядела из-под руки, но острота зрения тоже падала, а на лоб давила изнутри боль, перекатываясь к затылку. Но это все являлось такими мелочами, что не замечалось, ведь была цель, возможно, единственный способ спастись. Хоть она понимала, насколько ее судьба глубоко безразлична всем, кто обитал на острове. Да и не только на острове. Но что ее судьба, что жизнь? Она не очень за нее цеплялась, страшно только, что судьба друзей тем более могла не интересовать ракьят. Племя… Дикари… У подножья холма и правда лежало некое подобие деревни, несколько домов, один из которых казался больше других, в центре — толстое дерево, рядом какие-то огороды, да еще железный забор, который, наверное, служил защитой, раз племя до сих пор не сдалось под натиском пиратов. Джейс спускалась с холма. И ощущала, что не с той стороны подходит к деревне. Уперлась в железные листы забора, такие равнодушные, ржавые, уже горячие от палящих лучей. А вокруг только многоликие джунгли. Этот лес точно вцеплялся в нее, и не было в нем елей. Темных, колючих, укрытых снегом. Только зной, только холод от солнечных ожогов, зуд от укусов насекомых. С Джейс случилось что-то вроде припадка, вероятно, от крайней усталости. Она просто не могла найти вход в деревню, билась в забор, шла вдоль него, цепляясь за шершавые от ржавчины листы железа высотой в ее рост. «Я не смогу… Я ничего не могу!» — накрывала ее волна непредвиденной паники. Голова запрокидывалась, хотелось снова рыдать. Почему-то именно эта невозможность найти вход обессиливала ее, спутывала мысли. Только как наваждение маячили страшные зелено-карие глаза врага, виделась его насмешливая улыбка. Проклятый Ваас! Он как будто пропитал каждый уголок этого острова. Был везде, видел все и всегда, мог появиться откуда угодно. Так казалось. И не хотелось впадать в истерику, и хотелось мыслить рационально, только она продолжала бешено вращать головой, задыхаясь, била в эти листы железа. Предел! Если бы это продлилось еще несколько минут, здравый разум, очевидно, покинул бы ее. К счастью, ее окликнул суровый голос: — Стой, кто идет! Джейс мигом вернулась к реальности, зрению возвратилась острота, мыслям относительная ясность, хоть уже никакой страх не мог добраться до ее существа, ощущения казались притупленными, а предметы заостренными. Но она заставила себя собраться с мыслями, кто-то говорил с ней на английском с явным африканским акцентом. Это мог быть и пират. Неужели снова западня? Неужели даже деревню захватил враг? А все враги слились для нее в одном образе главаря, убийцы брата. Казались некой шелушащейся массой голодных насекомых, что тучей саранчи стелется по небу и земле. Джейс медленно отлипла от забора, повернулась. Взгляду предстал суровый на вид мужчина негроидной расы. В квадратных очках и зеленом камуфляже, он не был похож на пирата. Но в руках держал автомат, с недоверием разглядывая заляпанного грязью шатавшегося от усталости пришельца с тощим рюкзаком и картой. Стрелять он, похоже, не намеревался. — З-здравсте, — только промямлила что-то Джейс. Губы ее еле шевелились, но она собрала последние силы и волю в кулак. И заставила себя выпрямиться, смотреть не исподлобья, не в пол-оборота, позволяя рассмотреть свое лицо анфас. Хотя было бы что рассматривать. Покрытое грязью с ссадинами и обрывками пластырей. Да еще все тело предательски дрожало. «Только ровно дышать, главное — ровно дышать, главное — не задохнуться…», — говорила себе девушка, как будто и впрямь существовал такой риск. Когда минуту назад она билась в забор, чем, видимо, и привлекла внимание людей, она как раз не могла нормально вдохнуть и выдохнуть. Бывало такое перед стартом, когда против нее выступали сильные противники. Все-таки на протяжении жизни она привыкла добиваться чего-то в одиночку. Командные виды спорта ей не подходили. Не сказать, что она не умела слушать. Скорее, напротив, слишком прислушивалась ко всем, а советы нередко давали дурацкие. Но она уступала, хоть знала, что надо бы иначе. Когда же все зависело от нее, она слушала только себя, только свое сердце. И выигрывала. Опираясь только на свою выносливость, меткость, скорость. Вот только здесь происходил не спорт, а бойня. Нет, это называлось иначе. Самое простое и самое страшное слово — война. Может, не государств, и не масштабных армий. Террор. Истребление. Какие страшные слова, какие простые. Для чего их придумали люди? Для чего придумали названия столь невозможных вещей? И что мешало противиться им… В каждом — чудовище. Хоть хотелось верить, что каждый — человек. В ком-то больше, в ком-то меньше. И кто же ныне стоял перед ней?