Нет вестей с небес

Молния ударила во флагшток, красная тряпица слетела, сгорая. Тлели сожженные пальмы, покрывалась золой земля, всюду на аванпосте лежали трупы, катера погрузились в воду у сожженного причала. Хищники окружали затерянный посреди разбушевавшейся стихии остров — последнее место обитания людей среди мирового потопа. А волны уже поедали остатки причала, смывая один из покосившихся контейнеров, подбираясь к штабу, который уцелел лишь из-за того, что вал, опрокинувший моторную лодку, нахлынув, накрыл и бронированную хибару, потушив жадное пламя. И все это устроила она! Джейс! Одна! За исключением, пожалуй, только урагана. Хотя кто знает: когда она просила у этого неба дождя, то наставал шторм. Кто бы посмел теперь назвать ее жалкой! Может, Ваас, перепачканный сажей? Да… Именно он. Черный, как сам враг рода человеческого, порывисто стиравший с лица копоть, он отшвырнул Джейс, как котенка, в дальний угол темного помещения, испуганную, безоружную и внезапно сломавшуюся. Ведьмой быть не удавалось, не удавалось разрушать мир своей злобой. Сколько бы ударов ни посылала судьба, а оставалась все-таки чиста ее душа, не умевшая причинять бессмысленную боль. И стоило только понять это, как сделалась бессильной, а без винтовки и вовсе оцепенела. Она съежилась в углу, тихо поскуливая, понимая, что Ваас в разы сильнее. Но бросаться к запертой двери на расправу леопардам тоже не желала. Оставалось только уповать на то, что начнется настоящее наводнение. И сметет их обоих, утопит, размозжит о камни, утащит на дно в водоворотах. Ваас будто не обращал на нее никакого внимания, проверяя рацию, но в эфире надсадно гудели одни помехи. Так вот почему не пришло подкрепление, так вот почему не существовало больше путей к побегу! Они остались один на один. Только сломался ее дух воина, она боялась, она ненавидела себя за этот страх. Куда иссякла вся ее решительность? Или напутала что-то с местью, или напрасно возомнила себя героем-одиночной без идеалов и убеждений? Не она это, не она. Она — лишь помехи в эфире. Ваас недовольно смел с квадратного ящика бесполезную аппаратуру для связи с остальным островом, ударяя по допотопному телевизору с антенной так, что вдоль зернистого экрана пошла трещина. — Х...во! Вот это уже х...во. Прием! ***! Ну, о...ть теперь! — но раздражение сменилось скорее смехом: — Слышишь, Хромоножка? Отсюда не выбраться! — Ты… Убить тебя! — рычала она, дрожа, отползая все дальше в угол, в темноту, будто надеясь укрыться там от этого сверлящего взгляда, слишком ясного, пронзающего. Еще больше ужасало осознание: он был трезв, очевидно. И настолько, чтобы не казаться обычным сумасшедшим. Ей-то он никогда не казался сумасшедшим, она сама такой чуть не стала. Но не удалось, даже после всего, что сотворила. Не она, не суждено нестись стихией. Волна и камень… Кто сильней? Он небрежно прищурился, обнажая левый клык, блеснувший в свете трепыхавшейся на последнем издыхании керосинки. Он подходил все ближе, рассматривая Джейс, жмущуюся к картонным коробкам, выпотрошенному чемодану и прочему хламу, разбросанному в углу напротив двери между грубо сколоченными полками и сломанным вентилятором. — Убить? — склонил он набок голову задумчиво, но тут же взорвался гневом, восклицая, сметая уже и телевизор, о который миг назад пространно опирался. — Будто ты знаешь, что такое настоящее убийство! — Он отвернулся, обводя невидящим взглядом закиданный хламом штаб, продолжая, пожимая нервно плечами. — По***, сколько ты убил… Будто ты знаешь, нет… Ты думал, что знаешь, думал, что это просто… Убить. С какой целью, ради кого… Хе-хе, такая жизнь, брат, что поделать, — Он вновь резко развернулся к ней, дьявольски улыбаясь. — Решила убить меня? Она забилась, как глупый зверек за распухшее кресло с отвратительной цветочной обивкой — совершенно неподходящий предмет мебели в этой пещере, где только три спальных мешка имели приличный вид. А она защемилась между спинкой кресла и шершавой стеной, будто маленький ребенок, будто считая, что там ее не достанут. Похоже, она впадала в истерику, закрывая лицо руками, всхлипывая без плача. Сломалась! Все сломалось! Сколько себя ни воодушевляй, сколько ни злись, а если нет силы, то нечего и лезть. Шла бы лучше с Герком куда-нибудь… Впрочем, мысли о контрабандисте вызывали теперь только отвращение. И лишь грязная заплесневелая обивка с безвкусными цветами казалась последним пристанищем. Тем временем Ваас волевым движением недовольно вытянул Джейс из этого ненастоящего укрытия, встряхивая и заставляя встать перед собой. Она не сопротивлялась, ледяные руки безвольно протягивали пальцы, когда их схватывали за запястья. Зачем все? Все бессмысленно. Она спаслась от леопардов, но оказалась один на один в клетке с тигром. Только совершенно человеческая измученная тоска читалась в его глазах. — Что… — не успела задать вопрос Джейс. Холодное. Жесткое. Металлическое. Что? Откуда? С какой целью? Враг, сам враг отдал. Металлическое, знакомое, опасное. В ее руке оказался пистолет, самый настоящий, его пистолет, тот самый, который еще так недавно подгонял к краю водопада. И теперь Ваас отдал его своему врагу, ей, оцепеневшей от непонимания и недоверия. Он отошел на пару шагов, медленно, плавно раскидывая руки, кивая ей, то ли горько усмехаясь, то ли… Она могла поклясться, что никогда в жизни не видела такого выражения лица. Не самоубийцы, не труса. Так кого же все-таки? Слова терялись, для описания происходящего не находилось выражений, ведь они требуют какой бы то ни было оценки, а она вовсе не понимала, что происходит. Есть враг, и врага необходимо уничтожить — все просто. Есть друг, который всегда прикроет спину — тоже несложно. Но как оценивать, когда друзья предают, а враг отдает свой пистолет? Д жейс так и застыла, с губ ее срывались короткие задушенные выдохи непонимания и паники. Ваас нахмурился: — Ну, давай. Стреляй! — Что ты, — лепетала она, но голос обретал силу помимо нее. — Что ты сделал со всеми нами! Что ты сделал с собой?! Джейс не ведала, откуда берутся все эти вопросы, почему именно такие, она просто спрашивала. Может, слетала с нее скорлупа пережитой боли, взращенной ненависти. Чем больше бить человека, тем плотнее вокруг него панцирь. Но иногда он трескается, как перегретый в кузнице металл. — Убил, — кривилось лицо Вааса. — Хе-хе, что может быть проще… Что проще… — Он умолк на миг, опуская глаза, точно уходя в себя, тень ухмылки стерлась, как унесенная волной . — Я просто… убил… — При жизни убил, — дрогнул голос Джейс, но пальцы непроизвольно снимали перезаряженный пистолет с предохранителя. Непривычное оружье. Чужое. — Будто при смерти убить можно, — уставился он в стену, проводя вдоль шрама на левой части головы. Он не шевелился, она ощущала подвох, которого не было. Потом Ваас разозлился, будто торопился проверить что-то. И не успела бы она выстрелить, когда он совершил стремительный бросок по направлению к ней. Но не для того, чтобы выбить оружие. Напротив… Он приник лбом к самому дулу пистолета, восклицая: — Стреляй, ***, и прекрати это безумие! Это бессмысленное повторение… И в расширенных черных зрачках содержалась энергия черных космических дыр, что поглощают свет звезд, утягивая на дно неизвестного. Лазурь неба дрожала в глазах Джейс, и не существовало во Вселенной существ более хрупких и расколотых.

Дай заглянуть в твои глаза, Чтоб извлечь на поверхность себе изменившую душу…

Она держала пистолет, а враг приказывал застрелить его. Чем не шанс для мести? Почему же она медлила? Она ведь чудовище! Она… Она… Джейс с трудом сглотнула душивший ком. Нет, чудовищем ее назвала Цитра. Так кто же она? Кто? Ее не существовало. Их обоих не существовало. Но они все еще были живы. И один просил убить. Или же снова происходила игра? Но она смотрела в его глаза… Кто угодно: враг, пират, воплощение жестокости, но не лжец. Может, он единственный не лгал все это время? Он. Просил. Убить себя. Просто ждал, а пальцы снайпера дрожали на спусковом крючке. Нет… Месть. Но не убийство. Или это была провокация? Или снова он играл на ее нервах, ломал ее, уже успев достаточно изучить? Но куда ее дальше ломать? Куда их обоих посреди бури... Всего одно движение, всего одно усилие указательного пальца, плавное, привычное — и завершится эта гонка. И завершится все. И никогда больше не видеть этих пронзительных ореховых глаз… В решающий момент рука дрогнула. Джейс опустила пистолет, безмолвно помотав головой, будто даже виновато. Ваас разочарованно вздохнул, отступая на шаг, взмахивая руками, как крыльями: — ***! Я так и знал, что ты не выстрелишь. Он замолчал, запрокидывая голову, давя на лоб руками, хрустнул шеей, глядя куда-то в потолок, сквозь крышу, на звезды, скрытые сотнями слоев грозовых облаков. А потом злой скороговоркой продолжил, указывая на несостоявшуюся убийцу: — На самом деле, ты — глупая девчонка! Секунда промедления — и все, облом. — Он нервно пожал плечами, прошипев: — Жизнь не любит вторых шансов. Секунда в выборе… Кого ты выберешь… их или нас… Ваас, выбирай… Их или нас… Нет! ***! Это ***, а не выбор! Суть в чем? В том, что секунда промедления — и ты рискуешь потерять все. Абсолютно все! Жизнь… Самого себя. Думаешь, милосердие спасало хоть кого-то? ***! Думаешь, жалость спасла хоть одну тупую сучку? — Мне терять нечего, — усмехнулась Джейс, а потом вдруг ее голос стал громким, она словно сделалась отражением врага. — Придумаешь еще одну казнь? Казнь придумаешь? Да… Пора завершить это безумие… Да… давно пора. Оружие дрожало в неверных ослабших руках. Снятое с предохранителя, оно медленно поднималось, разворачиваясь к самому стрелку, пока Джейс бормотала, уже ведя свой монолог: — Самого себя? Уже нечего терять, все стерто. С самого мига моего рождения… Пора прекратить это безумие! С самого первого предательства было пора! Глаза ее озлобленно блеснули, голос сорвался в возглас, такой же громкий, как безумные восклицания главаря, такой же пропитанный обидой на весь мир: — Если мы рождены только, чтобы нас предавали, то для чего мы вообще все еще живем?! На высшей ноте этого крика, она приставила к виску пистолет, палец не дрогнул на спусковом крючке, она больше не ведала сомнений. В этой игре не бывает победителей и побежденных, это лишь воля случая, это лишь затухающий вдали бесполезный крик, пронзающий выстрелами оглохший мир. Пистолет… Почти «русская рулетка». Игра для сильных мужчин. Смех кривил рот от нелепости своего вида. Смешно! До воя смешно! Вся их история умирания при жизни! Впрочем, откуда ей знать его историю? Но уже не так важно. Все планы провалены, все мечты рухнули, не создаваясь. Никто не остановил бы ее избавление от этой нестерпимой боли, от этой гнетущей усталости бессмысленности всех своих действий. Опять, и опять, и снова! И сотни раз, как вода под мостом. Его безумие. Повсюду. И в том оказался повинен не он, а люди, которые приняли это безумие за норму.

А нимбы бледнеют и гаснут, И трепет по капле уходит. Осталось совсем немного И ты совершишь отречение…

Она отрекалась от жизни своей, она отрекалась от того безумия, что осталось на большой земле, и от безумия жрицы племени с ее обвинениями. Она отрекалась от безумия, глядя в его темные глаза. Ни словами, ни слезами не искупить этот взгляд, ни борьбой, ни смиреньем. Лишь потянуть наконец за проклятый спусковой крючок — это ведь так просто! Но Джейс забыла, что у Вааса на все свое мнение. И в реакции он ей не уступал, а, может, и превосходил. Она попыталась застрелить себя, но он выбил оружие у нее из руки, в тот самый миг, когда указательный палец сгибался, чтобы отнять эту бесполезную неведомой целью жизнь. Джейс вопросительно уставилась на Вааса, когда пистолет полетел во мрак. Вот и все — главарь отнял ее последнюю надежду на изменение, вернее, попытку к бегству. — Я тебе не давал права умереть сейчас, — с решительным осуждением заявил он, сначала приближаясь почти вплотную, затем отдаляясь. Ноги Джейс подкосились, сердце замедляло ход, точно корабль, налетевший на рифы. Она отступила на пару шагов, да так и осела на первый попавшийся спальный мешок, даже не ощущая, где она и почему мир чуть изменил ракурс. Керосиновая лампа догорала, обещая погрузить во тьму это последние пристанище последних людей на последнем клочке земли. Стены сотрясались от волн и ветра, гром глушил, зарницы молний пронзали инфернальными отблесками стены сквозь узкие бойницы, точно рушился уставший от злобы мир, точно вот так начиналось самое настоящее Светопреставление. Обухом по голове накатывало ощущение себя живой, все еще. И, похоже, в такой же странной прострации вне всего находилась не одна она… Может, Ваас всегда существовал где-то вне, лишенный обычного мирского сознания, где-то на грани предельного бытия и антибытия, без путешествий по скучной горизонтали временных рамок, лишь вдоль древа трех миров. Кто-то вырвал с корнем его из мира обычных людей, и ведал он бездной, и видел вечный свет. Все время, почти каждый миг, может, поэтому и сходил с ума. Она теперь тоже, казалось, увидела. Она говорила, просто потому, что теперь оказывалось дозволено говорить: — Наша жизнь — это ожидание. Если ждать больше нечего — пора умереть. Голос ее звучал непривычно плавно, спокойно. Ваас придирчиво скрестил руки, раскачиваясь из стороны в сторону, как в танце, и нависая: — Ты думаешь, смерть — это очень легко. Ха-ха, взял и убежал на*** от всех проблем! Но знаешь, сестрица, для нормальной смерти тоже надо постараться… Это, пожалуй, главная проблема. Хренов бенефис жизни, где все бездарно лажают. И вообще… Кто, ***, тебя научил говорить? В голосе его прозвучало удивление. Ваас сел рядом, пристально глядя на Джейс, от его взгляда не спасал ни полумрак, ни растрепанная щетка ее просоленных волос, он все равно видел любую эмоцию, случайно тронувшую линии ее лица, считывал малейшие изменения. — Ты, — честно призналась Джейс, уже не боясь смотреть на него. Вопросительно, растерянно, но… Нет, стоило признаться самой себе: никакого вопроса не содержалось, она все понимала. Слишком многое понимала в этой разорванной пустоте, раскинувшейся осколками случайного света. — И какого *** ты не стала стрелять? — испытующе говорил он, осипший и усталый. — Все еще веришь в людей? Веришь в их милосердие? — Нет… Мою веру уже разрушили. Давно, — покачала она головой, обхватывая руками колени, дрожа от холода. Уже только от холода. Страх сменялся почти весельем и равнодушием к себе. Скрывать стало нечего, впервые ее спрашивали о том, верит ли она в людей, да и вообще что-то спрашивали. Интересовались именно ей, а не тем, какую пользу она способна принести, чего достичь и кому помочь.

Знаю, чужие ошибки не учат, А время жестоко, и вовсе не лечит, И весь мой накопленный жизненный опыт Возможно, окажется, вдруг, совсем бесполезен.

— Тебя тоже предали? Тебя предали… Как и меня, — Ваас задумчиво втягивал губы, которые вздрагивали показными смешками, точно маска давала сбой, неуместная на фоне этих скорбных глаз. — Все они говорят: Хойт отнял его разум. Но никто не говорит о Цитре, — он сощурился, помедлив, точно раздумывая, говорить или нет, а потом, словно со скрипом старого механизма, посмел приоткрыть завесу этой мрачной тайны, зло продолжая замогильным голосом. — Никто не говорит, что Цитра сначала отняла веру. ***! Я думал, что она просто сестра... На все был готов ради нее! Сестра... Брат... А она... Похотливая сука! — он резко выдохнул, точно после удара. — Запомни, Хромоножка, ты просто запомни! Я тебе уже сотый раз пытаюсь доказать: никто не делает больнее, чем твоя семья. Враг хотя бы не может ударить в спину, — но вновь он восклицал, отчего Джейс невольно отпрянула, закрывая уши; он не мог иначе, безумный из всех безумцев. — Да, ***, прямо в спину! Ты уже слышала эту легенду: Ваас пристрастился к наркотикам, и так его сманил Хойт. Ты слышала! Эту ***ню любит повторять гр***ный правдолюб Дени. И ты видела, что ракьят сами постоянно курят какую-то ядреную хрень, — он усмехнулся, заискивающе приподнимая брови, разводя руками. — Странно, не правда ли? Да, ***, очень странно. Все курят, а Ваас стал служить Хойту за наркоту. ***нное объяснение! Но все слушают, потому что за лишние вопросы — изгнание. Главное — создать легенду! Не важно, что пыталась сделать сама Цитра, не важно на***, для них это вроде норма, брат с сестрой — это типа норма! — далее он обращался именно к Джейс, но нервно смеялся уже не над ней. — И как там это было? Кем тебя объявили? Тоже Великаном? Ты это слышала: х***ня полная, полная х***ня! Она просто испугалась, она всегда была трусливой тварью! — он с наслаждением уничтожал все свои светлые воспоминания о сестре, чтобы не осталось сомнений в собственной правоте, но под конец из недр памяти вырвалось нечто невинное: — Боялась гусениц в детстве, хотя вечно побивала на авантюры… — и ему не понравилось, потому что он зверски осклабился на Джейс. — ***! Не смей лезть в мое прошлое!

Не знаю, найду ли подходящие строки, Но обещаю, что буду внимательно слушать.

— Я молчу, — тихо отозвалась Джейс. Она слушала. Она умела слушать, а для многих это — недостижимая роскошь. — Вот именно! И перед ней молчала, — осклабился он, указывая на безответную слушательницу. — Да, Хромоножка, она испугалась, придумала новую легенду, потому что ты молчишь. Ты, ***, только молчишь! Я думал, меня бесят болтливые ничтожества. Но ты… — вновь лающий возглас. — Пошла ты! — затем он потер виски, потряс головой, точно отгоняя какое-то навязчивое видение. — А хотя нет… Это я Цитре, ты не думай! Пошла она с ее… — Из-за тебя страдают люди. Ты убиваешь людей! — вдруг воскликнула Джейс. Она видела, как он бродит кругами вечных лабиринтов своих мыслей. Для безумца мир — это он сам, замкнутый в себе, а прочий мир — проект его воли и игры. Так он не замечал очевидного и самого страшного, если, конечно, был по-настоящему безумным в мире, где нет нормальных.

Нелегко искать объяснения и оправдания, С пулей в груди трудно быть непредвзятым.

— «Да, конечно»! «Из-за одного меня». Ты тоже убиваешь, — бросил он вкрадчиво, но показалось, нервно вздрогнул, сразу же оправдывая себя. — Что с того… Что с того. Такая жизнь. Эх, жизнь… — И ты хотел власти, а не наркотиков, так ведь? — больше не боялась задавать вопросы Джейс, потому что теперь или никогда ей представился шанс получить ответы, призрачные и неясные, но все-таки ответы. — Власть тоже оказалась… ничем, — посмотрел на нее главарь, а в мутных зрачках его вновь сквозила тотальная пустота. — Везде, ***, безумие! Запомни: предательство будет преследовать тебя везде, — и в который раз он срывался на мерзкие ругательства. — ***! Оно будет везде! Ты будешь стрелять — и будешь ощущать себя преданным, будешь ***ся — и будешь ощущать себя преданным! Пока сам, лично, своей рукой. Не убьешь предателя! Последние слова он договорил, указывая своими вечно двигающимися пальцами куда-то вниз, точно давя в воздухе невидимое насекомое. Одну из тех гусениц, которых словно боялась когда-то Цитра.

Возможно, со мною случалось нечто похожее…

Джейс вздрогнула, потянув шумно воздух, восклицая сначала негромко, неуверенно, затем пронзительно, не задумываясь, кто ее слушатель, главное, что он тоже слушал: — Считаешь… Это реально? Реально убить собственную мать?! Она просто желала счастья, они все желают счастья. Все просто желали счастья! И мы! Но мы обречены! Он долго молчал. В кои-то веки молчал. Только невыносимо тяжело вздохнул. Сестра. Вера… Власть. Его катастрофа. Но ее оказалась не меньше… Убить собственную мать — вот, что сказала она, вот чем предстала ее катастрофа. Такого ответа он не ожидал. Убить… Свою. Мать. Джейс, Хромоножка, вечно всем помогающая, вечно готовая пожертвовать собой. И эта девушка тайно желала смерти собственной матери. Может, в этом стремлении и обитало ее чудовище, как в темной пещере, в недрах разума. Не сестру… Родную мать. Джейс продолжала, все так же громко, смотря без тени страха в глаза врага, точно объясняя что-то себе, им обоим: — Уходят те, кому ты доверял, в ком искал поддержки, у кого просил защиты. Они просто уходят, потому что что-то в них перевернулось… Но обвиняют нас! Им доверяешь сокровенные тайны, открываешь свои больные места, рубцы. А потом… Потом они уходят, давя на них. А мы виновны только в факте своего существования, мы должны терпеть и молчать!

Но разве чужая боль не есть наказанье? И разве нет кары страшнее, чем быть виноватым?

Гром сотряс хлипкий штаб, хоть и утяжеленный листами железа, а все же наспех сколоченный из дерева. Когда-то собирались здесь люди, смеялись, ловили рыбу. А ныне его насквозь пропитала вечная борьба и сотни историй о раздробленных судьбах.

Расскажи мне о своей катастрофе…