Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Евангелие от Матфея, 5:3
Удивление. В первый миг — всегда — только удивление. Но вдох, другой. И по венам бежит тепло. И уже легко. Уже нет мыслей. Нет усталости. Самого тела — отяжелевшего, обрюзгшего, раздавшегося от сытой жизни — нет. Самой сытой жизни — нет. — Тедди… Голос звучит музыкой. — Тедди… Так его давно не называет никто. — Тедди… Так его никогда не называл никто. Только в детстве.*
Он потихоньку вытаскивал у отца из кармана стетоскоп и бегал с ним за кудрявым рыжим спаниелем. Спаниель пугался и прятался под диван. — Тедди! — сестра тянула за руку. — У Энни кашель. Вышитое кружевное платьице, тугие льняные локоны, фарфоровое личико с нарисованными синими глазами. Ни вздоха, ни стука. Но он покорно прислонял к кружевам стетоскоп. Покорно выписывал рецепт. Ведь надо было еще успеть пробежать вниз по огромной лестнице и дальше по коридору, вернуть стетоскоп на место, пока… — Эдвард! Ну сколько раз повторять, медицинский инструмент — не игрушка. — Прости, отец, я только… Большая ладонь ложилась на голову, бережно приглаживала вихры. — Медицина — серьезная и сложная наука. Если хочешь ею заниматься, ты должен быть внимательным, ответственным, честным. Много учиться… А главное — любить людей и всегда быть готовым прийти на помощь. Чего бы это ни стоило. Для врача нет ничего важнее жизни и благополучия пациента.*
— Тедди… Голос звучит музыкой. Звучит здесь, рядом. Звучит на самом деле. — Тедди… Открыть глаза. Он знает, что увидит. И веки словно наливаются свинцом, словно не пускают. — Тедди…*
— Тедди! Тедди поступил в Оксфорд! Он неловко переминался на пороге. — Ну разве не чудесно, папа? Наш Тедди — станет настоящим ученым! Будет помогать людям! Отец отложил газету, поднялся с кресла. — Эдвард? — Да… я… меня приняли… — Что ж… Большая ладонь легла на плечо. — Поздравляю, сын. Ты выбрал достойный путь. Идти по нему будет непросто. Но если ты сохранишь веру в науку, доброту, отзывчивость, а главное — любовь к людям, ты сможешь стать опорой для тех, кого повстречаешь на этом пути. Что ответить, что сделать — он не знал. Под ноги кинулся кудрявый рыжий спаниель — и как кстати было потрепать его по пушистому уху.*
— Тедди… Голос зовет. И нужно вернуться. И страшно вернуться.*
— Психиатрия? Что ж… Не самая прибыльная область нашей науки. Но и не самая изученная. Убежден, в самом ближайшем времени в ней произойдут большие перемены и новые открытия. Быть может, одно из них будет принадлежать моему сыну. Поглядел украдкой. — Ты… ты не сердишься, что не военная хирургия, отец? — Я всегда верил, что врач должен при любых обстоятельствах поступать так, как велит ему долг. Твой долг зовет тебя помогать тем, кто блуждает во мраке безумия. Я же могу лишь молиться о том, чтобы тебе хватило сил, мужества и доброты, чтобы осветить этот мрак. — Спасибо, отец.*
— Тедди! Тедди! Наконец-то приехал! Я уж было подумала, что ты и на Рождество будешь сидеть в своем Оксфорде, зарывшись в учебники! — Кэтти… — Пойдем скорее! Папа тебя заждался! Только, прошу, за обедом никаких медицинских терминов! Что-то в лице сестры изменилось. — Это еще почему? — А потому! Голубые глаза сияют. Так еще никогда… И платье… В нем его Кэтти совсем взрослая, незнакомая. Пшенично-рыжие волосы уложены в затейливую прическу. И когда она успела вырасти?.. — За обедом будут гости! Лорд Говард с сыном. — У нас? — А что тут такого? Папа служил с ним вместе. А Генри… — Генри? Щеки у сестры вспыхнули. — Сын лорда Говарда… — Кэтти! Тонкие пальчики стиснули руку. — Тедди, это пока секрет! Он сделал мне предложение! Мы объявим после Рождества. Лорд Говард дает большой прием, и… Тедди! Что ты? Ты не рад за меня? — Напротив, я… я очень… — Перестань! Я же вижу! Ты что же, думаешь, что если я стану леди, я буду стыдиться того, что мои отец и брат посвятили свою жизнь помощи больным и несчастным людям? Что я забуду, кто я?! — Нет, Кэтти, нет, это… совсем не то. — А что же? — Просто… Моя маленькая сестренка — невеста… будущая леди Говард… Рассмеялась. — Конечно! Ты за своими штудиями уже и забыл, что на свете бывают девушки! — Кэтти… — Но пока ты здесь, ты будешь делать то, что делают все молодые джентльмены — ездить на прогулки, танцевать на балах и ухаживать за дамами! — Кэтти! — Между прочим, твой костюм просто ужасен! Может быть, он и подходит для того, чтобы сидеть на скучных лекциях, но в нем ты не покоришь сердце светской красавицы. — Кэтти, я вовсе не хочу покорять светскую красавицу… — Вздор! Ты будешь замечательным врачом, Тедди, я уверена. И тебе нужна жена, которая будет тебя поддерживать и заботиться о тебе. Подумай сам! Папа говорит, что не смог бы стать тем, кем он стал, если бы с ним не было мамы. Он вздохнул только.*
— Тедди! Ты уже очаровал какую-нибудь юную леди? Взгляд скосил на непривычно блестящие туфли. — Куда мне… — Хочу заметить, фрак тебе очень к лицу. И ты непременно должен сегодня… — Кэтти! Это твой вечер. — Вот именно! И я хочу потанцевать со своим неотесанным братцем. Даже за руку ее взять страшно. Шелковое бальное платье, ленты, кружево… — Эдвард, старина… — Лорд Говард… — Что за церемонии! Теперь мы одна семья, и я настаиваю, чтобы вы звали меня просто Генри. — Генри… — Ну вот, так гораздо лучше. Пойдемте, я хочу вас познакомить. Ты ведь извинишь нас, дорогая? Идемте же. Он совсем потерялся. — Позвольте представить. Лорд Артур Грэйвз, мой приятель еще со школьной скамьи… Рядом с этими двумя щеголями в безупречных мундирах сам себе показался неотесанным медведем. — Эдвард Ньюгейт, студент Оксфорда. — Полагаю, будущий военный хирург? Я наслышан о вашем отце. — Нет, сэр, я алиенист… — Простите? — Изучаю душевные расстройства. — Алкоголики, извращенцы, истерички — вы находите это любопытным? — Я пытаюсь помочь тем, чей разум терзаем демонами. — Помочь? Вы идеалист, Эдвард! Единственное, что общество может сделать для таких отбросов — надежно запереть их под замок. — Прошу меня извинить, лорд Грэйвз, но я придерживаюсь иного мнения. — Это пока вы сидите в своих университетских аудиториях. А столкнетесь с этими лживыми ублюдками нос к носу — мигом передумаете. Зверя нужно держать в клетке. Вы читали статьи доктора Солта в медицинском журнале? — Разумеется. — Очень многообещающий специалист. Он всего десять лет назад окончил Оксфорд, но уже руководит лечебницей в Йоркшире. И методы, которые он предлагает… — Смирительные рубашки, цепи — вы это называете методами?! — Эдвард… — Средневековое варварство! — Эдв… — А если бы доктор Солт испытывал свои методы на вашей сестре или вашей жене, сэр, вы продолжали бы считать его светочем науки? — Смею надеяться, в моей семье нет и не будет нездоровых склонностей. Ладонь настойчиво легла на рукав фрака. — Пойдемте, Эдвард, я еще не познакомил вас…*
— Эдвард, право же, ты себя совсем не жалеешь! Ну разве можно столько корпеть над книгами! — Скоро выпускные экзамены, нужно заниматься. — Эдвард! Ты все эти годы был лучшим студентом. Неужели же ты не справишься?! — Я… я не знаю, Кэтти. Сестра глядела испытующе. — Ты мне что-то недоговариваешь. Неужели… дело в девушке, да? — Что? А… Нет. Нет, ну какие девушки… Просто я… — М? — Знаю, это прозвучит глупо, но… Мне кажется, я совершил ошибку. Нужно было послушать отца, заняться хирургией… или тропическими болезнями… Чем угодно! — Эдвард, но ведь ты всегда хотел помочь тем, чей разум затмевает болезнь… — Я хочу помочь им. Но только не так! Не так… как нас учат. Ты себе не представляешь! И я не могу тебе рассказать. — Вот еще глупости! Конечно, можешь! — Кэтти… если бы ты видела то, что вижу я… каждый день… на каждой лекции… Доктор Доу, наш профессор, знаменитый ученый… привозит своих пациентов из королевской больницы «Вифлеем»… словно ярмарочного медведя… заставляет на глазах у студентов биться в истерическом припадке… корчиться в конвульсиях… Это называется демонстрацией симптомов! Голубые глаза блестят еще ярче от слез. — Эдвард! Если… если все так, как ты говоришь… тебе нельзя отказываться от своего призвания! Помнишь, папа всегда повторял, что главное для врача — доброе сердце. У тебя — доброе сердце, Эдвард! Ты не станешь обращаться с этими несчастными, как с дикими зверями, не станешь запирать их в клетку или показывать публике, словно цирковых уродцев. Ты сможешь все изменить!*
— А, Ньюгейт! Входите! В кабинете декана за годы учебы он не бывал ни разу. Дорогие ковры, старинное оружие, оленьи рога над камином, какие-то вазы — страшно даже повернуться, не дай Бог что-нибудь разобьешь, уронишь. — Профессор Доу, сэр… Он стоял — высокий, седовласый, представительный джентльмен, и глядел с тем же спокойным равнодушием, с каким под истерические вопли или неестественный смех, эхом отдававшиеся в стенах аудитории, перечислял студентам признаки очередного душевного расстройства. — Итак, мистер Ньюгейт, я вызвал вас для того, чтобы поговорить о вашем будущем. — Сэр… — Недавно я получил письмо от доктора Солта, моего выпускника. Он руководит обителью в Йоркшире и ищет помощника. Я посоветовал вас. — Профессор Доу, я… Это большая честь… — Вы лучший из моих студентов, Ньюгейт. У вас есть все необходимые знания и есть определенный, если можно так выразиться, талант. Однако я хотел бы предостеречь вас от излишней эмоциональности, которую вы склонны проявлять по отношению к пациентам. — Простите, сэр? Из-под очков взгляд спокойный. Пристальный. — Я наблюдал за вами с первого курса. Вы были прилежным учеником, вы умны и проницательны, но я не мог не заметить, что вы не совсем верно понимаете самую суть нашей науки. Душевные расстройства — это не просто досадное недомогание вроде насморка, которое можно вылечить микстурой. Эти недуги делают человека опасным для себя и для общества. Порой они лишают его и самой человеческой сути, превращая в животное. Если вы хотите по-настоящему помочь такому пациенту, вы должны остерегаться искушения быть с ним излишне мягким. Ибо он, подобно зверю, почувствует вашу слабость и сумеет обернуть ее против вас. Избегайте чрезмерного сострадания, Ньюгейт. — Профессор, но я полагаю, что чрезмерная жестокость… — Жестокость? Помилуйте, мой мальчик, можно ли говорить о жестокости в отношении маньяка, насилующего женщин, или психопата, порезавшего на кусочки собственную мать? — Сэр, я думаю, что даже к такому больному можно… можно найти подход… — Разумеется. Но только находясь с ним по разные стороны решетки.*
— Нет! Нет! Не надо! Умоляю! Я не сумасшедший! Я не сумасшедший! Голос разлетелся по огромному вестибюлю и сорвался. И захотелось малодушно отвернуться. — Сэр! Холодные трясущиеся пальцы вцепились в руку. — Ради всего святого! Я не сумасшедший! Вы должны мне поверить! — А ну-ка пошли! — Сэр! Помогите! Помогите мне! Я не… — Пошли, кому сказал! — Пожалуйста… — Пакстон! Что здесь происходит? — Да вот… Привезли нового пациента, доктор Солт… — Хорошо. Я подойду через минуту. Сэр, чем я могу вам помочь? Посещения по вторникам. — Нет… я не… У самого руки едва не дрожат. Путаются в кармане. Бумага хрустнула. — Я — Эдвард Ньюгейт. Доктор Ньюгейт… из Оксфорда. Холодный, пронзительный взгляд. — Доктор Бенджамин Солт, директор этой обители. — Я, кажется, не вовремя… Понял вдруг, что косится туда, куда только что унесли забившегося в конвульсиях молодого человека. — Ну что вы, доктор. Выпускнику Оксфорда у нас всегда рады. Прошу простить за этот небольшой инцидент. Пойдемте. Ковры слишком мягкие, фарфор слишком тонкий… Над камином — оленьи рога. — Прошу вас, доктор Ньюгейт. Держу пари, вы устали с дороги. Виски слишком хороший. Слишком дорогой. — Что ж, ваше рекомендательное письмо впечатляет. Костюм слишком изящный. Красивое и умное, совсем еще молодое лицо, холеные руки, золотые запонки. — Старик Доу не поскупился на похвалы. Убежден, что заслуженные. Тонкая улыбка. — Вы позволите взглянуть на ваш диплом, доктор? — Конечно. Под острым взглядом снова потерялся в карманах. Запястье помнит ледяную хватку. — Будет синяк. У больных во время припадка часто просыпается небывалая физическая сила. Впрочем, это не самое опасное в нашей профессии, не так ли? — Доктор Солт… Этот юноша, которого привезли, когда я приехал… — Да? — Он был убежден, что здоров… — Как любой преступник убежден, что он невиновен. — Но… он казался таким… — Разумным? Возможно. Его зовут Джордж Пэмброук, единственный сын лорда Пэмброука. Блестящее образование, безупречные манеры. Изучал французскую литературу в Кембридже. С университетской скамьи попал прямиком на Золотой Берег, в самое пекло.* Был опасно ранен. Рана зажила, чего нельзя сказать о его рассудке. — Его взгляд был осмысленным, речь — связной… — Именно так рассудил врач, наблюдавший его в Лондоне. А между тем наш юный лорд страдает от острой паранойи, сопровождающейся галлюцинациями и навязчивыми идеями. К нам его отправил отец. После того, как во время приступа этот милый юноша голыми руками задушил собственную жену. Взгляд невольно упал на посиневшее запястье. — Вы только начинаете карьеру психиатра, доктор Ньюгейт. Позвольте же мне, как старшему товарищу, дать вам небольшой совет. Не верьте тому, что слышите. И лишь половине того, что видите.*
— Бога ради, Эдвард! А я-то надеялась, что, закончив учебу, ты наконец возьмешься за ум… Посмотри на себя! Ты одичал в этом Йоркшире! Там что, нет приличного портного? — Кэтрин… — И что у тебя с лицом? Ты совсем не спишь? Усмехнулся невесело. — Что произошло, Эдвард? Целый год от тебя почти не было вестей. — Очень много работы. — С доктором Солтом непросто, да? Кэтти всегда знала его лучше, чем кто бы то ни было. — Он пригласил меня как своего помощника, но что толку! Я ничего не решаю. Не вправе даже самостоятельно назначать препараты. Не говоря уже о том, чтобы хоть чем-то облегчить жизнь этих несчастных. С ними обращаются, как со скотом! А женщины… Многие — настоящие леди, из хороших семей… Щеки у сестры побелели, и он наконец спохватился. — Прости меня. Я и вправду одичал. Не стоит тебе все это… Расскажи лучше, как дети? — Скучали по своему дядюшке. Пойдем, поздороваешься с ними. На пороге — две одинаковые белые кроватки, лошадка-качалка, как была у него, маленького Тедди, плюшевый медведь, фарфоровая кукла с тугими льняными локонами — от сердца отлегло немного. И захотелось своего. Дома, тепла, уюта. — Тедди…*
— Ублюдок! — Пакстон! Оттащил за шиворот. В углу палаты скрючилось, поскуливая, исхудавшее тело. — Пакстон, что вы сделали?! — Всего лишь дал сдачи, док. — Что?! — Этот мерзавец чуть меня не придушил. Повернулся. На мясистой шее — посиневшие следы от пальцев. — Вы его спровоцировали! — Спровоцировал?! Вы что, Ньюгейт, в пансионе для благородных девиц?! Протрите глаза, док! Это — сраная психушка! С кучей сраных сумасшедших ублюдков! — Да как вы… — Что здесь происходит? — Доктор Солт, санитар Пакстон избил пациента. — Я, вашу мать, защищался! — Тихо. Пакстон, ступайте к старшей медсестре, пусть сделает вам компресс. — Что?! Вы его так отпустите? — Доктор Ньюгейт, успокойтесь. Идите, Пакстон. — Он же мог его убить! — Доктор Ньюгейт, если память мне не изменяет, вы сейчас должны были совершать вечерний обход. Сделайте одолжение, займитесь своими обязанностями. Осмотрите пациента. Шаг назад к скорчившейся фигуре, чувствуя спиной острый взгляд. — Лорд Пэмброук… — Не-ет! — Лорд Пэмброук, вы меня слышите? — Не подходи! — Позвольте, я… — Не смей приближаться ко мне! — Лорд Пэмб… Дальше только собственный хрип. — Дэвис! — где-то у двери спокойный голос. — Смирительную рубашку! Перед глазами плывет. — Джордж! Смотри на меня! Отпусти доктора, сейчас же! Пальцы на горле дернулись, но не разжались. — Спокойно! Смотреть на меня! Отпусти! Ладонь кое-как нашарила обитую ватой стену. — Я сказал: отпусти! Ноги подкосились, но кто-то поддержал. — Пойдемте, доктор. Дэвис с ним справится. А вам не помешает выпить. Слишком хорошо обставленный кабинет. Слишком хорошо одетый хозяин у камина в кресле. Запах дорогого табака. — Доктор Ньюгейт, вы давно работаете со мной, и я буду откровенен. Ваше стремление проявлять к каждому пациенту… хм… человечность — благородно, но ошибочно. Я знаю, вы не одобряете моих методов. Считаете их варварскими. — Сэр… — Я понимаю. Со стороны обливание холодной водой или машина тошноты действительно могут показаться чем-то… негуманным. Однако мы с вами смотрим не со стороны, а изнутри. И должны понимать, что речь идет не о бессмысленной жестокости. Если понять, чего более всего страшится человек, можно найти ключ к его безумию и средство управлять им. Слишком хороший виски. — За годы практики я повидал очень разных больных. Страх может лежать на поверхности или скрываться в самых темных уголках сознания. Но у каждого есть свой предел прочности. Задача врача — обнаружить этот предел, дабы исцелить пациента. Разве это не то, к чему мы с вами оба стремимся? Избавить от безумия. — Конечно, сэр. Но я полагаю, что существуют иные… — Что? Способы? Методы? Дорогой доктор Ньюгейт, поверьте моему опыту. Животных, вроде Джорджа Пэмброука, следует сломать — чтобы вновь сделать людьми.*
— Эдвард! Наконец-то! Ты совсем похоронил себя в этом Йоркшире! — Я ненадолго… — Вот уж дудки! Сегодня крестины твоего племянника, названного, между прочим, в твою честь, и ты просто обязан погостить у нас! Дудки… Если в свете ее и знают как леди Говард, наедине с ним она всегда просто Кэтти. Его маленькая сестренка Кэтти. — Я не могу. У меня… Кое-что случилось… — Неужели?! Господь внял моим молитвам, и ты наконец женишься?! — Что?.. А… нет… нет, это не то совсем. — Что же? — Видишь ли… Доктору Солту предложили стать директором большого приюта «Стоунхерст», в северной Шотландии. Он уезжает туда, и теперь я… — Эдвард! Но ведь это — то, чего ты так ждал! Теперь ты по-настоящему сможешь помогать людям! Я очень, очень рада за тебя! — Спасибо. — И все-таки… Я не оставляю надежду также и на то, что ты найдешь достойную девушку, которая станет тебе опорой на этом нелегком пути. — Ох, Кэтрин…*
— Доктор Ньюгейт! Доктор Ньюгейт, скорее! В нос ударило острым запахом. И едва не поскользнулся. — Лорд Пэмброук! — Ублю… — Лорд Пэмброук! Джордж! Тихо, тихо… Все хорошо… — Какое, к чертям, хорошо! Этот… — Пакстон, отойдите! — Да он вас… — Отойдите! — Не-ет!.. — Джордж, тише… — Не подходи! — Джордж… — Не трогай меня! — Я не причиню вам вреда… — Я не сдамся! Не сдамся! — Джордж! Посмотрите на меня. Я — доктор Ньюгейт. — До… докт… — Я хочу вам помочь. — Доктор Ньюгейт… — Верно. Верно, Джордж. Все хорошо. Вас никто не тронет. — Это госпиталь? — Что? А… Да. Да. Конечно. Это госпиталь. Война закончилась, Джордж. Закончилась. Вот так… Пакстон! — Док? — Приберите тут! — Я санитар, а не уборщик! — Я настоятельно вас прошу… — Не стану я подтирать мочу за этим ублюдком! Не дождетесь! — Пакстон! Вы забываетесь, я ваш директор… — Без году неделя! — И тем не менее вы обязаны выполнять мои распоряжения. Приведите здесь все в порядок. Довольно уже того, что вы довели пациента до припадка. — Я? Да катитесь вы к дьяволу, док! Такого и доводить не надо! — Вы что, не видите? Вы пугаете его! Вы его избили, и готов поспорить, не в первый раз. — Зато вы его готовы облобызать! — Ну все, довольно! — Вы что думаете, Ньюгейт, психов достаточно погладить по головке и вытереть им слюни, чтоб они из животных превратились обратно в людей? — Довольно. Я не нуждаюсь больше в ваших услугах, Пакстон. — Чего?! — Я напишу рекомендации, уверен, доктор Солт с радостью примет вас на работу в свой приют «Стоунхерст». — Премного благодарен. Но помяните мое слово, док, с этими ублюдками цацкаться — себе дороже. Как бы пожалеть не пришлось.*
— Профессор Доу… Чем обязан такой чести? Взгляд из-под очков спокойный, пристальный. — Слухами земля полнится. И даже до таких пыльных старых академиков, как я, они порой доходят. Покажете свои владения, Ньюгейт? — Прошу вас, сэр. — Что ж, слухи, как я погляжу, не врут. Вы даже сняли решетки с окон… — Просто крепких ставень достаточно. — И, разумеется, никаких смирительных рубашек… — Разумеется. — Еще немного — и вы посадите пациентов за один стол с персоналом. — Профессор Доу, я отдаю себе отчет в том, что душевные расстройства — самая сложная и неоднозначная область нашей науки. Многие из них действительно не поддаются исцелению — по крайней мере, на данном этапе развития медицины. Но это не означает, что несчастных, подверженных этому недугу, следует запереть в клетку, словно дикое животное. — Мой дорогой мальчик, вы всегда были идеалистом. — Позвольте мне не согласиться, сэр. Я всегда стремился выполнять свой долг. Врача и гуманного человека. Сморщенная рука легла на плечо. — А вы изменились, Эдвард. Скажу вам откровенно, в Оксфорде над вами посмеиваются за ваши эксперименты, называют чудаком. Но я не из тех, кто за чудачествами и ошибками неспособен разглядеть искру таланта. — Боюсь, что не понимаю вас, профессор. — Я всегда полагал, что ребенку следует позволить натешиться игрушкой, прежде чем возвращать его к серьезным занятиям. — Вы что же, рассчитываете вернуть меня к тем варварским методам, которые практикует большинство врачей? — Что вы, мой мальчик! Конечно же, я на это не рассчитываю. Вы вернетесь к ним сами. Как только осознаете на собственном опыте ошибочность ваших теперешних устремлений. Дай Бог только, чтобы это осознание не стоило вам дорого. — У вас нет причин для беспокойства, профессор. Этого никогда не будет. — Поживем — увидим. А пока не откажитесь принять небольшой подарок от своего старого учителя. Щелкнул замок, коробочка подалась под пальцами. — Очень удобная вещица — сможете всегда носить при себе. — Что за вздор! Я не стану входить к пациентам с револьвером в кармане! — И напрасно, мой мальчик.*
— Прошу вас, доктор Ньюгейт. Я так благодарна вам за то, что вы ответили на мое письмо и смогли приехать, несмотря на срочные дела в… в… — В обители. — Да. В обители. Повторила и выдохнула с облегчением. Тугие льняные локоны, кружево. Синие глаза на фарфоровом личике. — Вы хотели со мной посоветоваться, мисс Уорнер? — Да, это… это касается моей матери. Улыбнулась натянуто и смущенно. — Простите, доктор Ньюгейт! Хозяйка из меня никудышная. Я даже не предложила вам чаю. — Что вы, не стоит беспокоиться. — Ну как же! Вы проделали такой долгий путь. На столике появился поднос. Дымящийся чайник, фарфоровые чашечки. — Извините мою неловкость, доктор. Я еще не привыкла распоряжаться всем сама… Фарфоровое личико — бледное, осунувшееся как будто. А под глазами круги. — Чем я могу помочь вам, мисс Уорнер? Молочник звякнул в худеньких пальцах. — Простите, доктор Ньюгейт. У вас, должно быть, мало времени, а я… — Мисс Уорнер, я готов пробыть в Лидсе** столько, сколько потребуется. Прошу вас, расскажите мне все. Взгляд опустила на поднос. — Мой отец был полковником. Служил под командованием генерала Прендергаста в Бирме. Год назад в битве у Рангуна он погиб.*** Нам… нам прислали его вещи, сам генерал написал письмо с соболезнованиями. Но моя мать… Сперва я не поняла даже… Одним словом, она уверена, что он вернулся. — Она сама вам об этом сказала? — Не сказала, нет. Но она велит лакею каждый день чистить отцовские ботинки и оставлять их у дверей спальни. Стол накрывают всегда на троих. — Возможно, это просто способ пережить потерю? — Она говорит с ним. Вслух. Как если бы он был рядом. — Вот как. — Я рассчитала половину слуг, пока не поползли сплетни. В город мы не выезжаем. Поймите, доктор Ньюгейт, она не сошла с ума! То есть… она не причинит никому вреда, и я не хочу… не хочу, чтобы ее заперли в приюте для безумцев! То есть… Как это вышло, сам не знал. Сжал в своей большой ладони тонкие пальчики. — Не волнуйтесь, мисс Уорнер. Я понимаю, вы хотите матери лишь добра. И я обещаю, что сделаю все, чтобы помочь ей. — Спасибо, доктор Ньюгейт. Я знала, у вас доброе сердце. Я много слышала о вас, о том, что вы не похожи на других… людей вашей профессии. Не сдержал смешок. — В Оксфорде надо мной за это потешаются. — Потешаются — за то, что вы проявляете сострадание к несчастным, чей рассудок затуманен болезнью? — Боюсь, мисс Уорнер, медицинский журнал на этот счет придерживается иного мнения. Впрочем, виноват. Медицинский журнал — не самое подходящее чтение для молодой леди. А я страшно неуклюж. Фарфоровые щеки зарделись. — Вы позволите мне увидеться с миссис Уорнер? — Конечно. Только, прошу вас… не говорите, кто вы. У нее небольшой кашель последние пару дней, скажите, что вы просто доктор из Лидса…*
— Мисс Уорнер, буду с вами откровенен. Я наблюдаю вашу мать второй месяц и вынужден признать… кхм… вынужден признать, что ее недуг представляется мне неизлечимым. Но вы не должны тревожиться. Я не вижу никакой необходимости забирать ее из-под вашей опеки. — Спасибо, доктор Ньюгейт. Тонкие пальчики скользнули вдоль щеки, убрали за ухо льняной локон. — Знаете, я много думала… В нашу первую встречу вы сказали: может быть, это способ пережить потерю. Наверное, вы были правы. И кто может судить, что страшнее — жить в призрачном мире воспоминаний или жить без надежды. В Писании сказано: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Возможно, в безумии подчас больше блаженства, чем в том, что принято называть здоровьем. Перехватил взгляд — и совсем потерялся. — Мисс Уорнер, я… кхм… если вы позволите, я хотел бы время от времени приезжать, следить, нет ли ухудшений… — Конечно, доктор. Я всегда буду рада видеть вас в нашем доме. Улыбка уже совсем другая. Настоящая. — И матушка тоже. Вы произвели на нее очень хорошее впечатление. Она говорит, у вас добрые глаза. Думаю, она права. Взглядом уткнулся в свои ботинки. И вдруг стало неловко за грязные разводы.*
— Эдвард, ну довольно! Я знаю тебя слишком хорошо! Как ее зовут? — Ее? — Ту, ради кого мой неотесанный братец наконец-то заказал себе приличный костюм. — Кэтрин, Бога ради! Она совсем девочка… — Ах, так значит, все-таки… — Ничего это не значит! — Эдвард, кого ты обманываешь? — В том-то и дело, что я не хочу никого обманывать. Взгляни на меня. У меня уже одышка! — Между прочим, я всего на три года моложе тебя. Уж не хочешь ли ты сказать, что я старуха? — Прости, Кэтрин. Ты ведь понимаешь, о чем я. Даже если вообразить… всего на минуту… Ну что я могу ей предложить? Холостяцкую квартирку в психушке и старого мужа, который целыми днями занят с пациентами? Над которым, к тому же, потешаются в научных кругах по всей Англии! — Эдвард. Кто бы что ни говорил, ты хороший врач. Папа гордился бы тобой. Ты столько лет помогаешь людям, так неужели ты не заслужил счастья?*
— Мисс Уорнер! Вы… Бога ради, что вы здесь делаете?! — Простите, доктор Ньюгейт, я, должно быть, не ко времени, и если… Болван. — Нет, нет, что вы! Я очень рад вас видеть, но… здесь… — Вы можете пригласить меня в свой кабинет. Синие глаза на фарфоровом личике. — Конечно… Эм… Да… Прошу за мной. То есть… Болван! — Вы так давно не приезжали, я забеспокоилась. Разумеется, вы не обязаны — после смерти матушки… Нет, ну какой болван! — Мисс Уорнер… Простите меня. Я повел себя непорядочно. Вы оказали мне огромную честь, назвав своим другом, и я должен был поддержать вас, но… Я боялся… кхм… боялся скомпрометировать вас… — Скомпрометировать? Старый болван! — Доктор Ньюгейт, даже если бы у кого-то хватило низости дурно отзываться о вас, это не заставило бы меня захлопнуть дверь перед человеком, столько сделавшим для меня и для моей бедной матери. Старый неблагодарный болван. — И у вас нет причин тревожиться обо мне. Матушка умерла спокойно, во сне… Мне всегда будет не хватать ее, но я знаю, что она воссоединилась с отцом в вечной жизни. — Вы так… твердо верите… Синие глаза прямо, в упор. — А вы — разве нет? — Я? — Выдохнул. — Мне кажется, я сам не знаю, во что я верю. Мой отец верил в науку и в человеческую порядочность, в доброту. В то, что долг врача — помогать и сострадать. Он научил меня этому. Но с тех пор как я работаю здесь, эта вера ежедневно подвергается испытаниям. Мой единственный страх — что однажды она перед ними не устоит. Показалось, или… — Возможно, вам просто нужен рядом кто-то, кто верил бы в вас. Вздрогнул — тонкие пальчики легли на руку. — Мисс Уорнер, я… вы… — Взгляд отвел. — Я понимаю, вы считаете себя в долгу передо мной, но это не так. Вы ничем мне не обязаны и не должны из благодарности… — Но дело вовсе не в благодарности. Эдвард. Круглый болван!*
Кудрявый рыжий спаниель с лаем кинулся под ноги. Нагнуться, потрепать по пушистому уху. За спиной прошуршали складки. — Тедди! Я не ждала тебя так рано. Только вернулась из города. Забрала на почте телеграмму от леди Говард. Она нас поздравляет. А еще… — Складки ближе. — Вот, погляди! Едва отыскала! Хозяин книжной лавки так странно смотрел на меня. Должно быть, принял за суфражистку. — Для суфражистки ты чересчур красивая. Фарфоровые щеки зарделись. Под пальцами хрустнули страницы. — Бога ради, что это? — Учебник для медицинских сестер. Я подумала, мне следует его изучить, если я собираюсь по-настоящему помогать тебе. — Беатрис, мы это уже обсуждали. Я не хочу, чтобы ты… — Со мной ничего не случится! — Нет. — Ну, позволь мне хотя бы навещать пациентов, к которым никто не приходит. Ведь им одиноко… — Беатрис, довольно того, что ты вынуждена жить здесь, в… — В обители. И вовсе я не вынуждена! Я — твоя жена, мой долг быть рядом с тобой и поддерживать тебя. Синие глаза так и сияют — и ответить нечего. Только прижать к себе — тонкие руки обвивают шею, льняные локоны у самого лица… — Прости, что не получилось отпраздновать годовщину. Обещаю, на следующий год непременно поедем в Лондон. — Ой, я ведь… Постой!.. Вот. С годовщиной, Тедди. Цепочка холодной змейкой скользнула в ладонь. На круглой серебряной крышке — его инициалы.*
— Держись рядом. — Да. — Не делай резких движений, не повышай голос… И ни на шаг от меня, это понятно? — Тедди. Все будет хорошо. — Доктор Ньюгейт… — Кхм… Беатрис, это Дэвис, старший санитар. Он будет рядом на случай… на случай чего-нибудь непредвиденного. — А к кому мы идем? — К миссис Барроу. — Что с ней? — Истерия. Не самая тяжелая форма. А с женщинами она всегда ведет себя спокойно. Полагаю, дело в ее муже, он обращался с ней… не слишком хорошо. Потом отправил к нам. Я мог бы ее выписать, но думаю, здесь ей лучше, чем в его доме. Детей нет, так что… — А кто здесь? — Лорд Пэмброук. — Тот самый, о котором ты мне рассказывал? Он воевал, верно? — Да. Семья отказалась от него. Но сейчас ему гораздо лучше, чем было, когда я сюда приехал. — Можно его увидеть? — Не стоит, Беатрис. — Всего на минутку. — Беатрис… — Я не буду говорить с ним о войне! — Беатрис. — Я просто поздравлю его с Рождеством. — Ладно. Дэвис, откройте палату. Звякнули ключи. — Учти, он думает, что он в военном госпитале. — Джордж… Вас пришли навестить… Только короткий взгляд бросила снизу вверх. Повернулась, смело протянула ладошку. — Здравствуйте, лорд Пэмброук. — Сестра?.. — Нет, Джордж… — Вы принесли мне письмо из дома? — Нет, Джордж. Эта леди — моя жена. — Миссис Ньюгейт… — Да, лорд Пэмброук, верно. Я — миссис Ньюгейт. — Ваш муж очень хороший доктор. — Спасибо. — Он говорит, что скоро мои раны заживут и я смогу вернуться домой. — Конечно… — Моя жена ждет меня дома. Рука невольно потянулась, ухватила Беатрис под локоть. — Нам пора. — Счастливого вам Рождества, лорд Пэмброук. — Постойте! Дэвис за спиной сделал острожное движение. На окне грохнул цветочный горшок. — Счастливого Рождества, миссис Ньюгейт… Ключи звякнули. — Беатрис? Все хорошо? — Да. — Давай я отведу тебя домой. Глаза красные. Пальчики стиснули мятый цветок герани, впопыхах сорванный с куста. — Нет-нет. Пойдемте к миссис Барроу.*
— Я не хотел позволять ей. Но она бывает такой упрямой! — Она просто хочет помочь тебе. — А! Так и знал, что вы заодно! — Эдвард! — Я надеялся, что смогу уберечь ее от любых соприкосновений… — Эдвард. Ты не мог бы уберечь ее уже потому, что лечение безумия — то, чему ты посвятил всю свою жизнь. И Беатрис права в своем стремлении разделить ее с тобой. И потом, скажи, разве кому-то из больных стало хуже? — Нет, напротив. Они любят ее… ну, насколько это возможно. Они говорят с ней… — У нее доброе сердце. Они это чувствуют. — Возможно. Но, Кэтрин, она — моя жена, а это опасно… — Но ты ведь пускаешь ее не ко всем пациентам. — Разумеется, нет. И, пожалуй, никто из них не представляет угрозы, кроме… Кроме Пэмброука. Последние годы он ведет себя спокойно, но даже теперь я не могу быть уверен. Он привязался к Беатрис, но будет лучше, если я запрещу ей навещать его.*
— Доктор Ньюгейт! Доктор… — Дэвис! Ну я же просил… — Доктор Ньюгейт, сэр… я боюсь… несчастье… Цепочка змейкой скользнула между пальцев. По полу покатились часы, блеснула серебряная крышка.*
— Что ж, доктор Ньюгейт. Должен признать, за вашу долгую карьеру о вас говорили разное, но ваши последние статьи в медицинском журнале впечатляют. — Благодарю. — И я рад, что такой крупный специалист и один из лучших выпускников за всю историю нашей кафедры сменит меня в должности декана. Убежден, вы сможете передать свой опыт и свои знания студентам во благо науки. — Сделаю все, что в моих силах. Щелкнула крышка часов. — Прошу меня извинить, профессор. Через четверть часа у меня лекция. Я привез двух пациентов, которых наблюдаю в королевской больнице «Вифлеем», — для демонстрации симптомов. Нужно проверить, не забыл ли санитар вколоть им успокоительное. — Разумеется, доктор Ньюгейт. Удачи вам. — Сэр.*
— А-а! А-а! — Санитар! — Не надо! Умоляю! Я не сумасшедший! Я не сумасшедший! — Санитар! Что вы застыли?! Смирительную рубашку, живо! — Доктор Ньюгейт! Доктор Ньюгейт! — В чем дело? — Доктор Ньюгейт, па… пациент сбежал… — Что?! — Обошел двух санитаров и скрылся через окно прачечной. — Кто? — Тот… тот юноша… мы так и не узнали его имя… — Дьявол! — Доктор Ньюгейт, боюсь… боюсь, это не все… — Ну? — Он побывал у вас в кабинете… Забрал ваши бумаги, ваш револьвер и ваши карманные часы. — Чертов ублюдок! Оповестите полицию, дайте объявление в газеты. Хотя с его прытью он может быть уже на пути в Шотландию. — Сэр, я… мне очень жаль… — Да идите вы к черту! Меня не беспокоить! Дверь хлопнула за спиной. Щелкнул замок.*
Удивление. В первый миг — всегда — только удивление. Но вдох, другой. И по венам бежит тепло. И уже легко. Уже нет мыслей. Нет усталости. Самого тела — отяжелевшего, обрюзгшего, раздавшегося от сытой жизни — нет. Самой сытой жизни — нет. Главный психиатр королевской больницы «Вифлеем», профессор Оксфорда, крупный специалист по душевным расстройствам, уважаемый и известный всей Европе. — Тедди… Голос звучит музыкой. — Тедди… Так его давно не называет никто. — Тедди… Так его никогда не назовет никто. — Тедди… Голос звучит музыкой. Звучит здесь, рядом. Звучит на самом деле. — Тедди… Открыть глаза. Он знает, что увидит. И веки словно наливаются свинцом, словно не пускают. — Тедди… Голос зовет. И нужно вернуться. И страшно вернуться. — Тедди… Тугие льняные локоны, кружева. Синие глаза на фарфоровом личике. Синие пятна на хрупкой шее. — Тедди… И он возвращается.