idee fixe

Чонгуку кажется, что он видит, как у Тэхёна колотится кровь в висках, и пульсирующие вены упруго проступают сквозь тонкую кожу. Тэхён целует его под подбородком, Тэхён гладит ладонями влажную шею, Тэхён делает это всё – своими проклятыми пальцами, губами, зубами и языком, а Чонгук злится, как черт, и пытается не дышать, когда Тэхён в очередной раз проезжается своей скользкой задницей по члену. Чонгуку безумно нравится, когда он вот так – сверху. В нем нет ни капли власти, только безвольность и похоть, нежная такая, сладкая, тягучая и аппетитная блядскость, которая с каждым выдохом, с каждым задушенным полустоном вырывается из его розового мокрого рта. Тэхёна хочется вырезать, выжечь, вырвать кусок мяса из его живота, высосать из него всю кровь, обглодать его кости и, обожравшись, сдохнуть. Тэхёна хочется выдрать, как это делают очень богатые дядечки с очень дорогими проститутками – наматывая длинные волосы на кулак, усыпая звонкими шлепками круглые бедра – на огромной кровати в каком-нибудь дико люксовом гостиничном номере. Хочется очень, но:       1. Тэхён всё еще потрясающе нежный мальчик;       2. Тэхён до оторопи безумен, когда ему хорошо;       3. Тэхён не дается. Он просто ведет бедрами вверх и вниз, пропуская твердый член Чонгука между своих ягодиц, скользких от вытекшей спермы с прошлого раза, который закончился, ей-богу, меньше получаса назад. Чонгук крепко его держит, улавливая ладонями острую, как высоковольтный разряд тока, и тонкую дрожь в чужих коленках. Ему всего-то ничего стоит прямо здесь и прямо сейчас приподнять, резко дернуться вверх и толкнуться в его горячее, чувствительное «внутрь», вытянуть из него все до последнего звуки, выжать его до последних капелек пота; Чонгук уже не столько ждет, сколько, смирившись, терпит, с ужасом думая, что таких, как Тэхён, нужно отстреливать. Тэхён двигается плотнее и медленнее, улыбается своим приоткрытым ртом, когда Чонгук, с силой сжав пальцы под его кадыком, дышит проклятиями в тэхёновы губы, называет дрянью и сукой, цедит, буквально выплевывая буквы из глотки. Тэхён трется, как мартовская кошка, гнется и хрипит, оцарапывая ногтями плечи Чонгука, трется быстрее и смазаннее, и его замыкает на несколько секунд оргазменной судорогой. Яркой и сверкающей, как ебучий новогодний фейерверк. Он оседает не сразу, а постепенно, и даже в тусклом мраке видно, как с его щек сходит румянец, высыхает слюна на губах, а из глаз исчезает эта непроглядная склизкая чернота. Чонгук опускает руку вниз и сам доводит себя до разрядки; так легче и абсолютно необходимо сейчас, когда Тэхён опаляет щеку своим раскаленным, осязаемым дыханием, лежит совсем рядом и смотрит, мелко подрагивая в ногах. Самое ужасное, что за все это время Тэхён – тот самый, который каждый раз кричит и стонет во весь голос, не издал практически не единого звука. Чонгук болезненно кончает себе на живот, делает два глубоких вздоха и утыкается носом в тэхёнову грудь, лишь бы только не смотреть ему в глаза. Это попросту страшно. Тэхён медленно моргает, ласково целует в макушку и пытается улыбнуться. Немного посмеяться. В конце концов, именно сейчас Чонгук похож на крохотного щеночка, который тычется большим холодным носом в ладони хозяина. - Не обзывайся больше так, - говорит Тэхён сипло и мягко. Чонгук замирает каждой клеточкой тела, стискивает зубы и быстро кивает, коротко всхлипнув – то ли от собственного отчаяния, то ли от восторга.