Атлантида

Март, 1996 POV Gerard Я не знаю, где ты сейчас, Майки, но хочу, чтобы ты меня понял, когда откроешь завтрашнюю газету и прочтешь о 13-летнем подростке, пришедшим на почти пустынную станцию «Сайпресс-авеню» в половине полуночи. Там не будут указаны реальные причины, максимум — глупые домыслы, перемешанные с советами из таких же глупых журналов. Люди, которые напишут статью, будут уверены, что знают обо мне все, но любая догадка останется догадкой, а предположения не будут иметь под собой ничего, граничащего с правдой. Я просто хочу, чтобы ты понял, Майки, принял это и не искал ответ — у него нет права на жизнь. И хочу, чтобы единственное, с чем тебе бы пришлось смириться, мое имя. Но ты не поймешь. Ты ничего не поймешь, когда прочтешь о своем младшем брате, разбившемся под колесами поезда, идущего по линии Пелем дивизиона Ай-ар-ти Нью-Йоркского метро. Остается 3 минуты и 35 секунд. В промозглом полумраке грязной подземки нас пятеро. Два черных парня в мешковатых куртках, похожих на обычных отморозков с улицы, и молодая пара, мужчина и беременная женщина, оба чуть старше двадцати. Мы переглядываемся время от времени. Переводим взор на табло с часами... Здесь слишком неуютно и холодно, чтобы придумать причину остаться. Леденеют ладони, а в висках непрерывно стучит от напряжения и выпитого час назад алкоголя. Слипающимися глазами со следами высохших слез я смотрю на стену напротив, но не вижу ее. Вместо нее — коричневая кадровая пленка, транслирующая чью-то жизнь. Она так похожа на мою. Она напоминает о боли, иглами впивающейся в грудь. Колющей и не отпускающей. Это осознание... оно одно привело меня сюда. И я не собираюсь больше искать причину остаться. 2 минуты и 15 секунд. Нырнуть и не вынырнуть — ты представляешь себе это изо дня в день на протяжении последних двух недель; когда завтракаешь с родителями, едешь на машине, стеклянным взглядом смотря в окно, сидишь за партой, игнорируя учителя. Закрываешь глаза и видишь, как вода заглатывает тебя полностью. А что ты? Ты не борешься, нет. Ты расслабляешься и больше не задерживаешь дыхание. Тонуть, чувствовать, как легкие наполняются водой, терять сознание и медленно идти ко дну — если правильнее так, а не иначе? Все просто рухнуло, Майки. Нет ничего целого — сплошные осколки и отражения в них. Я больше не могу смотреть туда. Эта боль внутри меня — она не дает покоя. Я почти не сплю ночами, не ем, ни с кем не разговариваю уже много дней. Я только думаю, постоянно думаю... Я так глубоко копаюсь в себе, что порой не могу понять, где я? Кто я? Иногда мне кажется, что этот мир мною придуманный, сделанный из цветной бумаги или мягкого пластилина, а иной раз во мне уверенность, что я сам не существую. Меня нет. 1 минута и 7 секунд. Никто не знает. Я никому не говорил о последних месяцах, прошедших так быстро и оставивших несмываемый след. Он точно впечатался под кожу, в самый мозг... Но если бы ты был рядом, Майки, я бы рассказал тебе. Я бы рассказал тебе о Дэнни. Но уже слишком поздно. Я ухожу и не оставляю никаких предсмертных записок, никаких сообщений на автоответчике, никаких брошенных в почтовый ящик писем. Ты, как и все, посчитаешь мою смерть типичным подростковым суицидом по причине потери смысла жизни, непонимания в семье или невзаимной любви. А мне уже будет все равно. 36 секунд. Сжимая обветренные губы, я изо всех сил стараюсь сдерживаться. И это сложнее, чем кажется, — меня начинает трясти. Так сильно, так внезапно. Я боюсь привлечь чужое внимание, но не могу ничего с собой поделать. Дрожат колени, руки, стучат зубы. Тошнота подкатывает к горлу, а живот сводит судорогой. Я говорю себе успокоиться. Тише. Тише. Нужно лишь представить, как будет просто. Легче легкого. Два шага вперед... И все закончится. 19 секунд. Тяжелый вздох, самый тяжелый за всю мою жизнь. Горькие слезы брызгают из глаз и стекают к уголкам губ. Майки, где ты? Почему ты сейчас не со мной? Я знаю, ты бы отдал мне свои перчатки, узнав о моих онемевших пальцах. Я знаю, ты бы позвонил маме и сказал бы, что все хорошо. Я знаю, ты бы отвел меня домой. Но тебя нет рядом. 10 секунд. Я слышу приближение поезда. Он как необратимость. Как точка. Как последняя вспышка света... Глотая слезы, дрожа всем телом, я подхожу к ограничительной полосе. Шум нарастает. Поезд все ближе. Медленно оборачиваюсь. Точно в эпизоде какого-то фильма за мгновение до катастрофы. Яркие огни бьют в глаза. Сжимаю в потной ладони браслет. Дэнни. И опуская веки, делаю резкий рывок вперед... Я не сразу осознаю, что происходит в следующий миг. Оглушительный сигнал. Женский крик. Помутнение. Удар обо что-то твердое. А когда поднимаю взгляд, вижу, как вагоны проносятся перед моими глазами скользкой черной тенью, точно призраки. Они рождают ветер и гул, но не касаются меня. Они не причиняют мне боль. Мы словно по разные стороны реальности. Хрупкой. Несокрушимой. Парализованным я лежу на холодном полу метрополитена, а женская рука по-прежнему держит меня за капюшон. Сильная материнская рука. Когда я нахожу решимость пересечься с глазами запыхавшейся незнакомки, вижу в них оттенки смятения и удовлетворения за случившийся исход. Я не контролирую себя — резко вздрагиваю, будто от прикосновения к раскаленной плите, и вырываюсь. Это происходит инстинктивно, грубо. Я хочу убежать, хочу исчезнуть. Поспешно поднимаюсь, подкашиваясь на слабых ногах. Чувствую, как становится душно. Расстегивая на ходу куртку, я обессиленно прислоняюсь к холодному столбу. Из глаз и носа, не переставая, течет. Грязными ладонями я обхватываю лицо, сгибаясь пополам от накрывающих меня рыданий. — О Господи, ты в порядке?! — слышится на заднем фоне голос. — Что ты творишь? А если бы... Ты думала, когда... Мужчина, бросивший пакеты секунду назад, обеспокоенно крутится возле своей беременной жены, только что кинувшейся на помощь незнакомому подростку. В то же время я слышу, как поезд останавливается. Один за другим оттуда выходят люди. Мне не нужно оборачиваться, я и без того знаю, что они смотрят на меня сквозь призмы осуждения и жалости. Им всем одинаково любопытно и одинаково все равно. Доносятся осторожные разговоры и тысяча причин. «Бедный, должно быть, у него...». «Какой кошмар! Я недавно смотрела одно ток-шоу, могу поспорить, что...». «Моя тетя Мэри рассказывала об одном мальчике, который...». «Воспитывать таких нужно лучше, вы только посмотрите на него...». Заткнитесь. Вы не знаете ровно ничего. Я зажмуриваюсь, чувствуя на языке соленый вкус слез. Вы ничего не знаете. Вы не были на моем месте. Вам не понять. Кто вы такие, чтобы открывать рот и судить. Черт возьми... Как я ненавижу свою жизнь. Ненавижу... Я не хочу, я не могу больше открывать глаза утрами и видеть солнце. Я устал. Господи, я так устал. Совсем скоро я слышу, как двери поезда в раз захлопываются, и он, набирая обороты, покидает станцию. Слышу, как пожилой мужчина подходит к паре и интересуется, как чувствует себя женщина. — Все хорошо, — звучит в ответ приятный голос. — Спасибо. Ее муж вздыхает. — Да, спасибо вам. На пару секунд воцаряется пауза. — Думаю, родители должны знать, — произносит старик. Я ощущаю, как учащается мое сердцебиение. — Мы об этом позаботимся, — повторно вздыхая, говорит мужчина. Когда шаркающие шаги удаляются, наступает тишина. К этому времени я уже полностью сползаю на пол и сижу, обняв колени и зарывшись туда лицом. Я не в силах пошевелиться, встать и уйти отсюда. Или броситься под следующий поезд. Чья-то рука касается моего плеча. Я вздрагиваю и демонстративно отстраняюсь, показывая, что мне не нравятся такие действия. — Эй, — шепчет мужской голос. — Тише. Как тебя зовут? Я молчу, продолжая сидеть, отвернув голову в противоположную сторону. — Послушай, мы отвезем тебя домой. Какой у тебя адрес? Так и не дождавшись ответа, пара начинает перешептываться друг с другом. До меня доносятся отрывки разговора, но мне плевать. Я вновь зарываю голову в колени. Оставьте меня в покое, уходите. Мне не нужна ничья помощь. В висках бьет так сильно, что хочется отключиться. Почему меня нельзя вырубить, как какой-нибудь дурацкий прибор. Или стереть память — я не хочу с ней жить. Не хочу видеть те картины, которые она рисует в моем сознании, используя его как чертов холст. Не хочу ничего чувствовать, задыхаться от коротких вспышек. Отдайте меня темноте. Я передумал дышать этим воздухом. Не знаю, сколько проходит времени, когда приезжает следующий поезд. Я больше не слышу голоса — видимо, пара наконец ушла. Но ошибаюсь. Уже в следующую секунду сильные мужские руки осторожно берут меня за подмышки и заставляют подняться с холодного пола. — Пойдем, парень, — это все тот же мужчина. — Сегодня переночуешь у нас. Я и не думаю сопротивляться. Я слишком устал. И просто позволяю завести себя в вагон и усадить на место в самом углу. Моя голова сразу падает назад, и я поднимаю опухшие глаза на потолок. Все расплывается под тяжестью век, путаются мысли. Чувствую озноб. Ноют колени, на которые я приземлился некоторое время назад. Поезд трогается. Я продолжаю смотреть в потолок, когда мы преодолеваем станцию за станцией, туннель за туннелем. Вагоны постепенно пустеют. В салоне неприятно сквозит, и я меняю позу, чтобы сесть удобнее и обхватить себя руками. Немного погодя перевожу взгляд на впереди сидящих людей. Мужчина и женщина, решившие выступить в роли благотворителей, почти в раз улыбаются мне, когда видят легкое оживление с моей стороны. Я никак не отвечаю им, обращая внимание на их соседа справа, пожилого мужчину в коричневом пальто. Он читает газету, развернув ее так, что мне хорошо видна главная страница. Глаза останавливаются на одной из новостей:

«В Атлантическом океане возобновились поиски легендарной Атлантиды»

Медленно опускаю взгляд на свои ладони, ощущая разрывающую все внутри опустошенность. Майки, я не знаю, где ты, но хочу сказать, что в завтрашних газетах ты не прочтешь о подростке, покончившем жизнь самоубийством на станции «Сайпресс-авеню» Нью-Йоркского метро. И тебе не нужно будет срочно бросать свои запланированные дела и возвращаться домой в черном костюме. Твой брат жив, хотя и не хотел этого. Ладонь крепко сжимает браслет. Но он обязательно повторит свою попытку. И никто его уже не спасет.