Превращения

Ближе к полудню Наруто подошёл к гаражу Какаши, оставляя за спиной вонь подворотни и отдалённый шум города. Он вновь надеялся послушать истории о Тибете, пока сенсей будет чинить машины, но замок на двери и звонко капающая в тишине вода значили, что тот уже ушёл. Раздосадованный, Наруто чертыхнулся, затянул развязавшийся шнурок на кроссовках и собирался уйти, когда услышал довольно громкое и развязное: — Кончаем с ним и валим отсюда. Копы скоро нагрянут. Он заглянул за угол мастерской и в хороводе лиц выхватил одно, смутно знакомое — недавно встреченного по пути сюда парня — в окружении подозрительных типов. Этот парень — худощавый и белокожий, — стоял вместе с ним на остановке и тихо напевал знакомую Наруто мелодию, вышел из автобуса там же, где и он, и даже направился, кажется, в ту же сторону. Наруто ещё удивился такому совпадению, но замешкался, покупая мороженое, и, забирая сдачу, лишь заметил как мелькнула в отдалении спина незнакомца, да услышал, как он насвистывает простой мотивчик детской песенки. Наруто звал эту мелодию колыбельной, потому что мама часто пела её перед сном; подростя, он искал песенку, но поиски ни среди знакомых, ни в интернете ничего не дали — песню никто не слышал. Сейчас рядом с тем парнем толпились четверо крайне неприятных на вид личностей. — Ничего личного, — тип с длинными чёрными волосами и очень уж театральным гримом на лице по-змеиному улыбнулся. — О, нет, Орочимару, только не здесь! — белобрысый живчик с циничной ухмылочкой и сточенными по-акульи зубами протестующе замахал руками. — Разнесёшь пацану мозги на глазах у Джуго — сам будешь потом его блевотину с ботинок счищать! Девица в очках и с помидорно-красными волосами на это презрительно фыркнула, отбросила неряшливый хвостик за плечо, буркнув: «Ну и сидел бы со своей гематофобией на базе». — Карин и Суйгецу правы. А если я закричу? Незнакомец отступил на шаг и оказался в десятке метров от Наруто. — Не закричишь. Учиха Саске не опустится до такого, — именованный Орочимару наставил дуло «Сфинкса» в лоб парня, мысленно уже окрещённого Наруто за общую колыбельную «названным братом». Указательный палец Орочимару напрягся на курке взведённого пистолета, и Наруто решительно вмешался. — Эй-эй, что это вы творите, тебаё! — Та-ак, кажется, у нас гости, — девчонка по имени Карин пристально глянула на Наруто, и Саске сделал ещё шаг назад. Суйгецу достал нож, ловко подкинул его и поймал — солнце на миг ослепило Наруто бликами на лезвии. Раздавшийся негромкий хлопок выстрела оглушил застывших бандитов. Сердце рухнуло в пятки. Саске повалился на него, давя всем весом, правое запястье обожгло болью, а ухо ощекотал злой шёпот: «Вставай, бежим!» Наруто вздёрнули на ноги — он видел кровь на рубашке Саске, бледные ухмылку и сверкнувшие диким адреналином глаза — и резко потянули в сторону. — Нет, сюда, Саске, я знаю, где можно спрятаться. *** Спрятал его неожиданный спаситель в подвале некоего учителя Ируки, который хранил там старые тетради и учебники, а иногда запирал за плохое поведение хулиганов из своего класса. Попав туда в третий раз, двенадцатилетний Наруто отвинтил сетку на вентиляционной трубе и вылез наружу. Потом, как он случайно узнал, учитель пару раз расширял воздуховод, чтобы Наруто, уже подросший, мог по нему пролезть. Ирука и познакомил в средних классах Наруто с Какаши. Хатаке Какаши вырос и учился в Шаолине, став мастером Южного стиля, и, может, его назначили бы настоятелем храма, если б судьба не распорядилась иначе. Перед принятием сана Какаши решил навестить подругу детства, Рин, и по её просьбе вместе с их общим приятелем Обито выехал покататься на лошадях. Спасая Рин, чья лошадь взбесилась, они неудачно упали в овраг. Какаши тогда раздробил обе коленные чашечки и выбил два позвонка. Обито выкололо правый глаз, когда он полез вытаскивать друзей из оврага и оступился. Этот овраг вообще считался проклятым. В него же съехала машина с родителями Наруто; говорили, там пострадало или погибло немало народу. С тех пор Какаши лишь изредка брал учеников, среди которых и оказался Наруто; но в основном возился в мастерской, чинил старый отцовский автомобиль. Всё это Наруто выболтал Саске, пока осматривал его рану — глубокую царапину на боку, которую он перетянул, разорвав на лоскуты свою футболку. — Повезло, что я там оказался, да? — Хм… не думай, что буду благодарить тебя. — Ну ты и ублюдок. А впрочем, мне и не надо, тебаё! Главное, ты жив. Саске поморщился. — Если бы Какаши не поменял замок, я бы успел спрятаться. — Откуда у тебя ключи от гаража мастера Какаши? — удивился Наруто так искренне, что Саске бездумно ляпнул: — Дубликат сделал, когда мы ещё общались. — Так вы знакомы! — Шапочно. Он водит дружбу с моим старшим братом. Итачи врач-травматолог. — Знал и молчал! — Мне было лень говорить. — Саске потрогал кривые бинты в пятнах крови, досадуя, что попал под пулю. Ему и впрямь повезло: и что змея из якудза стреляла хреново, и что там оказался Наруто. Но признаваться в этом не собирался. Ещё чего. — Ладно, проехали, придурок. Двинем ко мне, перевяжу тебя по-человечески. Могу даже накормить и оставить на ночь. — Не боишься? — усмехнулся Саске, застёгивая рубашку. — Я что, по-твоему, зря ученик Какаши? — Наруто задрал подбородок, всем залихватским видом выражая негодование. Саске хмыкнул. И, немного подумав, согласился переночевать, всё равно деваться пока было некуда. Орочимару и Хэби наверняка прочёсывали район в его поисках. *** Квартирка у Наруто была маленькая, захламлённая; и хотя бардак вокруг царил страшный, сказать, что не прибрано и замусорено, Саске не мог. — Я последние три года много путешествую, привожу друзьям сувениры и себе ништяки на память. И, знаешь, пора какому-нибудь изобрести подпространственный карман, а то мне все эти артефакты девать уже некуда, тебаё, — Наруто рассмеялся, почесывая затылок, потом кинулся отгребать чистые футболки и джинсы с дивана, загребая ногами пушистый ковер. — Просто ты барахольщик, как девка, признайся, — ухмыльнулся Саске. Наруто свирепо на него глянул. — Будешь обзываться, выставлю вон. — Уже дрожу. В Саске полетела белая тряпка, оказавшаяся рубашкой. — Я рубашки не ношу, это Сая. Оставишь себе, а свою снимай. Может, отмочим от крови, отбеливатель есть. — Сая? — имя показалось смутно знакомым. — Это кто? — Мой бывший, — как ни в чём не бывало пояснил Наруто. — Бывший? Ты что... гей? — А ты что, гомофоб? — Наруто приподнял бровь с невозмутимым видом. Может, Какаши его и правда чему-то там обучил, но ещё Наруто был дурак без инстинкта самосохранения. Пускать к себе в дом незнакомца, не боясь нажить проблем с якудза, запросто говорить такие вещи… Сумасшедший. Саске тоже был по парням, но не стал бы первому встречному об этом разбалтывать. Хотя кого он обманывает. Сбежав из дома и крепко напившись в баре, первому встречному — соседу за барной стойкой, Суйгецу, — и проболтался обо всём. У Наруто в холодильнике водились молоко, сосиски и рыба, но полагались они рыжему наглому коту, заходившему с улицы через окно. Наруто звал его Курама. От рамена Саске отказался, отварил себе риса и на правах раненого отвоевал у кота часть хавчика. Наруто, правда, что-то там пробурчал под нос, и из этого глухого бормотания Саске выделил только: «…ся признать, что я кошатник», но решил пропустить услышанное мимо ушей. После ужина Наруто стал закидывать вещи обратно на диван, морщась от боли в запястье. Саске ухватил его за руку, осмотрел распухший сустав и нахмурился. — Тебе нужно к врачу. — Да мелочь, пройдёт. Просто вывих, я его вправил, перетянуть только забыл… — Идиот! А если трещина? И лёд не приложил, — он сжал запястье, заставив Наруто вновь скривиться. — Завтра к Итачи пойдём. — К кому? — Моему брату. — А, врач-травматолог. Да не надо… — Я сказал, пойдём. Наруто сощурил немного раскосые глаза, становясь похожим на лисицу, кивнул: — Хорошо, но спать ты будешь со мной на кровати. Она большая и с ортопедическим матрацем, а диван узкий и из него пружины лезут. Приставать не буду, — фыркнул он, но Саске не поверил. — По рукам. *** Ночью он вслушивался в дыхание Наруто, ждал, что тот запустит руки под футболку, выделенную на ночь. Чистая, она всё равно пахла особенно, смутным эхом чего-то яркого и надёжного, и это, к удивлению Саске, заводило. Но Наруто спал, и слегка разочарованный, Саске провалился в дремоту. Действие антибиотиков, что выдал ему Наруто, заметно ослабело, и Саске залихорадило; воспоминания, уцепившись за эмоции, горячечной слабостью всплывали из глубин сознания. Одно из них бьёт особенно сильно. Оно – сплошное разочарование и обида. Саске пятнадцать, и он отчаянно влюблён в брата. Их чувства взаимны, они незаметно касаются друг друга, проходя мимо, прижимаются бёдрами, садясь рядом на диване. Итачи поглаживает ступнёй икры и колени Саске под обеденным столом. Саске влезает на колени брату и пылко целует в губы, вылизывает шею, запустив руки в длинные волосы, а Итачи смеётся и тычет его пальцами в лоб, называя жадным и нетерпеливым. А потом их застают родители. Скандал, после которого Итачи уходит. Бросает его одного. Отказывается от своей мечты танцевать и переводится в медунивер. — Извини, Саске, следующего раза не будет. Я не должен был. Это неправильно. Утром он проснулся от того, что Наруто дрочил, откинув одеяло и стянув пижамные штаны. Стонал бесстыдно, метался, смотрел мутным взглядом. Облизывал губы, лаская щепотью мокрую налитую головку и толкаясь в кулак с явным приглашением. Саске сам не ожидал — сорвался. Сунул ладонь Наруто себе в трусы; тот живо перевернулся набок и быстро-быстро задвигал рукой, глядя Саске прямо в глаза: нагло, горячо, без капли смущения. Саске, напротив, дрочил Наруто медленно-медленно, подцепляя то уздечку, то щель ногтем — сладкая щепотка садизма, от которой тот дрожал и задыхался. — Сильней… — просипел Наруто, сжимая у основания, не давая Саске кончить. — С-сука… — Принцесска, — не остался в долгу Наруто, спуская на живот и весело скалясь. *** Саске был зол. Он прождал целых семь минут, пока Итачи стоял за дверью и решался, открыть или нет. А когда всё-таки впустил их в квартиру, легче не стало. Только хуже. Итачи осмотрел Саске, молча и почти не касаясь, выдал бинты, антисептик и таблетки, а потом переключился на Наруто. Бережно взял вывихнутое запястье, посгибал в разные стороны и ощупал осторожно, переглядываясь при этом с Наруто так, словно они были давними любовниками. Саске уже жалел, что пришёл сюда и притащил Наруто, злился на себя за мелочную ревность и не мог отвести взгляда от брата. Они давно не виделись; Итачи осунулся, в его жестах появилась странная вязкость, но он по-прежнему был невозможно красив и двигался, как танцор, которым не стал. Тонкий, но сильный, Итачи был дурманом, наркотиком — он был всем. И предал не столько Саске, не их совместное будущее, теперь далёкое и туманное, и даже не общую, одну на двоих, любовь — он предал себя. Саске не мог ему простить этого, не мог смириться с его отказом от мечты, трусливым бегством и подчинением родительской воле. Саске помнил, как отец кричал, что пидорам самое место в творческой среде, но пусть Итачи не смеет тянуть в это болото младшего брата: если узнают об их связи, это сломает жизнь им всем. Итачи тогда внимательно выслушал отца, отстранённо кивнул – и выкинул Саске из своей жизни. Выбрал пустое и жертвенное «правильно». Саске возненавидел Итачи за эту правильность и зависимость от обстоятельств; он поклялся себе, что не станет таким, как брат, поэтому сбежал из дома и прибился к компании Орочимару. Тогда его целью стали независимость и власть. Он решал проблемы, а не бежал от них, подменив полноценную жизнь суррогатом. И продолжил бы так жить, если бы не... Саске с досадой потёр ладонями лицо. Глянул на Наруто, клеющего Итачи взглядом, и с губ невольно сорвалось едкое: — Наруто, можешь не стараться его соблазнить. Мой брат такой правильный, что, наверное, и не трахался ни разу. Правда, Итачи? Ты ещё не забыл, для чего нужна эта штука между ног? Итачи бесстрастно глянул в ответ, как милостью одарил, и спокойно ответил: — Не волнуйся, не отсох. Я не до такой степени «правильный». Саске сжал зубы и отвернулся, Итачи снова обратил всё внимание на Наруто. — Надо сделать рентген, убедиться, что нет трещины, а пока я наложу компресс. Рентген-кабинет откроется только послезавтра, оставайся у меня, проведу без записи. Раз ты пострадал из-за моего брата, я возмещу ущерб. Не возражаешь, если я буду твоим врачом? — в голосе Итачи звучала улыбка. Наруто почесал в затылке, открыл рот, чтобы ответить, но Саске перебил: — Это был его выбор, Итачи, не бери на себя чужую ответственность. Хватит того, что ты за меня решил семь лет назад. — Я просто исправлял ошибку. И заботился о тебе. — Поправочка. Ты не заботился, а исправлял ошибку. Спасибо, признался, наконец, что я — ошибка. — Саске… — Итачи поднялся со стула, но Саске не стал дожидаться новых обидных слов и ушёл, хлопнув дверью. Последнее, что он услышал, выходя за порог, были слова Наруто: — Итачи, я слышу в твоей голове колыбельную… «Псих чёртов». *** Неделю спустя. Наруто покачивался на табурете, болтал ногой, хрустел ещё тёплым печеньем и дул в фарфоровую чашку, на ароматный, немного вяжущий язык чай. Итачи грел руки о свою чашку и наблюдал за пациентом. Вставлял реплики, делая вид, что всё нормально, а сам едва сдерживал ознобную дрожь и гримасу. В такой же позе на том же месте любил сидеть брат. И Наруто сейчас — его копия. Итачи бросало то в жар, то в холод, он силился улыбнуться, но от горечи во рту лицо немело, и получалась кривая усмешка. Дежа вю обострило чувства, поэтому любой звук: скрип стула, прихлёбывание чая, шелест одежды Наруто — всё это было очень громкое, раздражающее до боли, до ярости. Итачи не мог согреться уже несколько дней, терял силы, а сейчас на него накатывала такая дурнота, что казалось: ещё немного, и он умрёт. Когда Наруто перестал раскачиваться, замерев на середине движения, и запрокинул голову к окну, за которым сыпал снег, Итачи испытал облегчение и досаду. В наступившей тишине нарастающий гул сумасшествия отступал, но вместо него просачивались нервозные мысли. Эти двое — похожи и не похожи. Саске тогда было меньше лет. Он чуть тоньше в кости. Другая пластика, другая кожа. Другие глаза. Форма рук. Губы. Они молчали, а снегопад становился гуще, мягко глушил все звуки, и мир замер. Итачи перевёл взгляд с лица Наруто на руку, держащую чашку. Широкое запястье напряглось, под кожей перекатились жилы, когда он пошевелил рукой. Красиво. Наруто весь — красивый. Итачи скользнул взглядом по ключицам, выпирающим над воротом футболки, к узкому ремню на талии, грубым складкам джинсов, собравшимся на крепких бёдрах. Сглотнул. — Снежинки — это мухи в белых ночнушках, — голос Наруто разбил морок зарождающегося желания, Итачи вздрогнул. Фразу про снег и мух однажды произнёс Саске, вернувшись из детсада. Захотелось убежать. Или взять Наруто за больное запястье и встряхнуть, чтобы отвлечь, и тот перестал так ужасающе напоминать брата… Саске реагировал на боль по-другому. Никогда не показывал её открыто, максимум — морщился и скучающе закатывал глаза. А Наруто отреагирует наверняка бурно, живо, со всей отдачей, как и всё, что он делал. Никаких полумер. — Холодно, тебаё. Когда Наруто говорил, его адамово яблоко заметно двигалось вверх-вниз. Горло выглядело открытым и уязвимым. Это было красиво. Жаль, Саске не увидит этой красоты, даже если Итачи нарисует её в разрезе и в диаграммах. — Надо согреться. — Если ты замёрз, можно включить обогреватель и… у меня есть коньяк. Будешь? Стоп, тебе уже есть восемнадцать? Он вопросительно глянул поверх чашки, не донеся её до рта. Уже давно Итачи не помогали по-настоящему согреться ни обогреватель, ни коньяк, но Наруто — не он и… — Нет, Итачи. Я знаю другой способ. Мы будем трахаться. Итачи подавился глотком, закашлялся и упустил момент, когда Наруто подался вперёд, сам поймал его за запястье неожиданно очень жёсткими и горячими пальцами. Взгляд Итачи тоже поймал, как рыбу на крючок. У Наруто глаза синие, но тёмные, южное ночное море, а не летнее небо. Губы дерзкие и непривычно чувственные, когда он произносит обыденным тоном: — Будешь моей принцессой? Дракону нужны сокровища. *** Итачи задыхался под Наруто. Удивительно чёткий, но изнуряющий темп не позволял подобраться к финалу долго. Он лежал под знойным солнцем: горел снаружи, а холод внутри постепенно отпускал, превращаясь в горячий ветер. Наруто прижимал его руки к изголовью; в этот раз он надел ему на глаза повязку — впервые за время их сожительства. Наруто ласкал и ласкался, как дикий зверь, на грани между нежностью и болью. Только ни разу не поцеловал и фыркал по-звериному. Говорил, драконы не целуются, боятся обжечь своё сокровище. Но Итачи не мог об этом думать, он не мог думать ни о чём, только чувствовать, и это было дико и страшно, но так потрясающе хо-ро-шо. *** Высунувшись в окно спальни, Наруто ловил языком снежинки. Встряхнувшись, обернулся и сощурился, всматриваясь в бархатный сумрак комнаты. Итачи спал, натянув одеяло до подбородка. Волосы чёрной кляксой лежали на подушке, лицо спокойное, умиротворённое. Наруто сел на край постели, пропустил одну прядь между пальцев. Удивился: Итачи сейчас не походил на фарфоровую куклу, по-настоящему живой и тёплый. Наруто нравился такой Итачи. К нему хотелось залезть под одеяло, гладить мерно вздымающиеся рёбра, ловить сердцебиение кончиками пальцев. Вместо этого он провёл расслабленной ладонью поверх одеяла, от груди к животу, мягко огладил член и мошонку сквозь тонкую шерсть. Желание влилось в кровь мягким алкогольным жаром; Итачи вздохнул, не просыпаясь, положил ладонь на его запястье, погладил сонным, затухающим движением. В голове Итачи больше не звучала колыбельная, Наруто её не слышал. Он прижался к Итачи, уткнувшись носом в его шею, и отдрачивал себе. Наруто разгадал тайну Итачи. Спустя несколько минут шумного дыхания, серой ночной мглы вокруг, тёплых судорог оргазма и короткого шуршания салфеток он намотал длинную чёрную прядь Итачи на палец и поцеловал её. Под утро станет холодно, и можно будет разбудить Итачи и согреть ещё раз. Наруто чувствовал — он влюбился. *** Наруто сидит за столом и рисует в детском альбоме картинку. Разбитая японская кукла. Шёлк и фарфор. Наруто кружит по комнате, как по клетке, не замечает Итачи, застывшего у порога с подносом в руках, и не отвечает на вопросы. Наруто бьёт Итачи кулаком по лицу, ещё раз, и ещё — в ушах звенит. Хватает за волосы. Радужки Наруто наливаются кровью, зрачок сужается, шрамы на щеках проступают ярче — будто в другого человека превратился. Итачи сопротивляется, но тщетно, ведь на самом деле он не чувствует себя живым. Ему всего лишь по инерции страшно. Итачи не желает жить. Он трогает разбитые нос и губу — они онемели и горят; рёбра ноют, рука вывихнута. Или желает? Сломанная кукла? Он? Быть ведомым — не значит быть мёртвым? Быть сломанным? Быть куклой в чужих руках? — Крутые у тебя меры, Наруто-кун, — Итачи утирает лицо ладонью, — радикальные. Ещё немного, и я бы провалил твоё испытание. И не потому, что не понял сути, а понял слишком поздно. Наруто смотрит на Итачи пристально, опять щурится по-звериному. По-драконьи. — Нет, — склоняет голову набок и фыркает. — Это было не испытание. Пока ещё не оно. Я испугался, что тебя больше нет. Итачи смеётся — нервно, морщась от боли в рёбрах, и не может сдержать слёз. Он не обижен откровенностью Наруто. Он ощущает странную лёгкость и головокружение. Кажется, это и есть счастье. — Хочешь сказать, что я похож на принцессу в башне из слоновой кости? — Итачи щурится, впустив в голос ту степень напряжённой насмешливости, когда сказанное ещё можно перевести в шутку и избежать конфликта. — Ага, — отвечают ему с широкой улыбкой. — А ты, дай угадаю, принц на белом коне? — Нет, — Наруто подбирается весь, как зверь, готовящийся к прыжку. В лениво полуприкрытых глазах острой кромкой блестит что-то азартное, плотоядное даже, опасное. В горле у Итачи пересыхает. — Я… — Наруто закрывает глаза, и время перестаёт течь, сгущая мысли и звуки, и даже дрожащие на стенах тени больше не кажутся монстрами из мутных детских кошмаров; Итачи передёргивает плечами — и борется с желанием открыть настежь все окна и вдохнуть морозный воздух, чтобы не задохнуться. Стремительный бросок — Наруто прыгает, едва не роняя Итачи, и рычит: — …я дракон! — и голос его, оглушительно громкий, не похожий на человеческий, ввинчивается в мозг. Разворачиваются и хлопают чешуйчатые, отливающие рыжиной, и золотом, и синевой неба крылья над головой. Тени мечутся, свет похож на млечный путь, упавший с неба. От толчка Итачи теряет равновесие, пол и потолок меняются местами, играют с ним в карусель; он падает, и падает, и падает, но почему-то никак не упадёт. Он — добыча огромного хищника, его мотает из стороны в сторону, ведь поймавшая его пасть сжала мощные челюсти и рвёт острыми зубами на части. Настоящая, неиллюзорная боль пробирает каждое волокно в мышцах, кости ломит, в голове всё смешивается, как в калейдоскопе, в чёрно-белое марево. — Н-Наруто… — Итачи прикусывает язык. Дыхания не хватает, он захлёбывается и всё-таки падает. Физическая сила? Приёмы рукопашного боя? Кунг-фу против дракона — смешно. Итачи смеётся под раскатистое: — Я дракон. И я тебя съем! Наруто кусается так, что у Итачи сыплются искры из глаз, вскипают слёзы от жаркой боли. Он вскрикивает, окончательно в ней теряясь — и в ощущении Наруто рядом, сверху, везде. Его переворачивают, вертят, как куклу, волосы болтаются перед лицом, лезут в глаза. Его кусают за лопатку, в бок, в плечо, держа на весу. Сил отбиваться нет, хотя страх быть съеденным душит тошнотворным холодом, скручивает внутренности. Итачи хватается влажными ладонями за руки Наруто — и вправду ощущает себя принцессой в лапах дракона. — Что драконы делают с принцессами? — Едят? — выдыхает Итачи и всхлипывает; из носа течёт кровь — сосуды лопнули. Шелест чешуйчатых крыльев всё ещё стоит в ушах. — А ещё? — Ещё? Итачи роняют на софу лицом вниз, стаскивают штаны. — Ещё их трахают! — весёлый голос Наруто вновь похож на человеческий: звонкий, мальчишеский, но в его глубине по-прежнему клокочут раскаты грома. Итачи кашляет. Руки и ноги от схлынувшего напряжения вялые, слушаются с трудом. Он пытается оттолкнуть Наруто, но понимает, как нелепо выглядит вся эта возня. Он и вправду принцесса в руках чудовища, пора смириться. Наруто, не обращая внимания на попытки вырваться, наматывает на кулак длинную прядь его волос, вдыхает запах и морщится: — Слишком много химии. Итачи, ты ведь не кукла. Почему просто не скажешь «нет»?  Ты ведь не кукла. Неужели? «Нет».  А смысл? Сломанные игрушки и люди, потерявшие себя, пахнут одинаково. Неправильно. Неестественно. Драконы инстинктивно чуют — нечто изначальное, из чего состоят звёзды, и ветер, и огонь, и вода, и даже само небо. И то, что делает их разными, — свой неповторимый запах. Форма. Разум. Одним словом — предназначение. Саске стряхнул с Кусанаги кровь и вложил в ножны. Задачу он выполнил — Орочимару был мёртв. Мадара хотел устранить конкурента, и в качестве доказательства, что Саске будет служить ему верно, приказал убить главу Южного клана якудза. Своим боссом Орочимару Саске не считал, он всегда был сам по себе, поэтому заказ исполнил хладнокровно и не без тайного удовольствия. Ублюдок давно заслужил смерть. В виде оплаты он взял себе легендарный меч Сусано-о. В то, что это тот самый меч, Саске не верил, но родство с ним ощутил, как только увидел на подставке у Мадары, который в свое время у Орочимару его и выкрал. Пришлось повозиться. Орочимару не брали никакие яды, приблизиться к нему с пистолетом не получалось, а снять его из винтовки не позволяла Карин: она каким-то образом засекала всех снайперов. Проткнуть глаз ручкой у Саске тоже не вышло — пытался. Оставалось холодное оружие. Хэби он просто вырубил (их ему не заказывали),  хотя они стали настоящей проблемой. Дзюго вывихнул ему плечо, Суйгецу зацепил ножом бедро. Значит, снова придётся тащиться к Итачи. Саске усмехнулся. Ну и ладно, сам же утверждал, что заботится о нём. Вот пусть и лечит. Возникший следом образ омрачил предвкушение ещё одной встречи с любимым братом. Наруто. Этого придурка тоже стоит проведать. И если тот всё ещё у Итачи… — Саске со злостью сжал рукоять катаны, — он заберёт Наруто, пока брат не испортил его своей правильностью. Заодно вновь перекантуется в маленькой квартирке придурка. Она ему необъяснимо понравилась. *** Едва Саске вновь переступил порог квартиры брата, как все заготовленные слова и планы вылетели из головы. Так здорово и правильно оказалось быть с этими двоими. Так больно было осознавать, насколько он истосковался по ласке и теплу, пока скитался черт знает где и торчал у якудза. Он внимательно следил за тем, как ведут себя Итачи и Наруто, постепенно оттаивал и вливался в мирное течение их жизни. Правда, ревность никуда не девалась, она копилась, как токсины в печени, незаметно отравляла кровь, пока Саске пытался согреться в лучах чужого счастья и представить, что они — одна семья. Взгляды, прикосновения, интонации. Он замечал их. Понимал их суть, ведь они когда-то принадлежали и ему. И как в насмешку, Итачи, проходя мимо, заправлял прядь за ухо Саске. В такие моменты хотелось поймать ладонь брата, прижаться к ней губами, просить, умолять, только бы взгляд Итачи задержался на нём немного дольше обычного. Никому не отдавать брата. Убить, если понадобится. Саске любил и ненавидел его в такие моменты до заходящегося сердца и дрожащих рук. Но сильней он ненавидел Наруто. Ненавидел за то, что тот знал квартиру Итачи лучше Саске: где лежат вилки, а где — постельное бельё, свежие носки, ключи от машины, любимые заколки «на удачу» и фартук — только для готовки данго. Какие магазины есть в округе и где можно купить то, что нравится Итачи. Иногда, напротив, Саске казалось, что Наруто намеренно что-то ищет, говорит, достаёт — подсказывает. Это выводило из себя, но в глубине души он был благодарен. Вот только благодарить не умел и не считал, что должен учиться. Поэтому раздражался каждый раз, когда Наруто говорил: «спасибо», буквально за каждый пустяк, а Итачи расцветал улыбкой. За должное не благодарят, думал Саске, а там, где реально стоит поблагодарить, лучше сделать ответное доброе дело, чем сотрясать воздух пустыми словами. Наруто вообще много болтал. Нёс всякую чушь, оккультные бредни. Сплетал в рассказах мифы и житейские сплетни из разных стран, в которых бывал, комментировал древние высказывания, приплетал Какаши, Тибет и некую религию Бон. Мешал с европейскими сказками. Итачи слушал: внимательно, подперев висок ладонью и попивая чай из фарфоровой чашки. Саске обзывал его за это фарфоровым принцем и каждый раз с досадой прикусывал язык, потому что в глаза брата появлялась грусть, а во взгляде Наруто — блеск понимания. Странно было признавать, но они с Наруто неплохо понимали друг друга. С чего бы?.. Ведь они такие разные. Саске не стал бы тащить байки и сказки в постель. Он и не подозревал, что Итачи любит ролевые игры, пока однажды случайно не услышал за стеной какое-то рычание, и шум, и смех, и шёпот: «мой дракон». Он подошёл к двери спальни и приоткрыл её. Вероятно, он тогда спал наяву, потому что увиденное не могло быть реальностью, как не могло быть в сумраке комнаты огромного рыжего дракона… И Итачи в платье и латах. Скопившийся яд ревности выплеснулся, когда они обедали вдвоем, и брат открыто признал Наруто своим парнем. * — Да он сумасшедший, — Саске нервно рассмеялся, — у него с головой не всё в порядке. — Нет, — Итачи нахмурился. — Нет, ты не прав, Саске. — Да брось! — в голосе Саске звенела сталь. — Тебе просто неприятно думать, что ты… с сумасшедшим! — Тот сделал брезгливый жест рукой. — Это отчаяние. И одиночество. Было. И всё. — Нет! — сердце ухнуло вниз и забилось неистово. Впервые Итачи по-настоящему злился. — Очнись, брат, — выражение Саске приобрело отцовскую жёсткость, — хватит больных сказок. Итачи замер, опустил глаза, напряжённо обдумывая услышанное. Значит, не показалось тогда, всё-таки подглядывал? Ну что ж... Встал из-за стола и склонился над братом, уперев руки в подлокотники кресла, в котором тот сидел, глотая остывший кофе. По глазам было видно, что сейчас Итачи его пугает, и Саске, как в детстве, хочется вцепиться в него и орать дурным голосом: «Монстры!» — Людям проще сказать «сумасшедший», когда они чего-то не понимают, не знают, и это пугает их. Когда голова забита стереотипами. — Я не… Итачи прижал пальцы к губам брата, видя в глазах зарождающееся смятение, похожее на смерч, что медленной воронкой выкручивается из туч. Грозу негодования, ливень, застилающий разум. — Возможно, у Наруто в голове и вправду что-то сломано и он сумасшедший. Или у него как раз всё работает правильно, и это у нас неполадки, которые стали привычны, нормой. Не важно. Я считаю… поверь, я с ним немало общался, — голос Итачи снизился до свистящего шёпота, — в данном случае это наш мир неправильный. — Чушь, — отрезал Саске. Отстранился и фыркнул: — Ты спятил вместе с ним. «Ты боишься, братик», — Итачи невесело усмехнулся. — У меня нашли опухоль полгода назад. В лёгких, — признался он. Саске застыл. Наруто ткнул в грудь Итачи пальцем. — Она убивает тебя. Ты умрёшь. Перед глазами замелькали листы анализов и беспощадные слова диагноза в карте. — Слишком много неверных ответов. Упущенных возможностей. Незаконченных дел. Она сожрёт тебя за это. За то, что ты стал тем, кто ты есть сейчас. За то, что ты не стал тем, кем должен был. — Ошибка? — Саске побелел, над губой проступила испарина, — брат, ты же не… — до этого хриплый голос вдруг зазвенел от детской обиды. Саске вцепился в рубашку Итачи. — Нет, не ошибка. Трижды перепроверял. У разных врачей, в разных больницах. За окном поднялся ветер, сухо взревел, всколыхнув кроны деревьев с такой силой, что листья закружили в воздухе. В открытое окно ударила тёплая душная волна, взметнула бумаги на столе, хвост Итачи и чёлку Саске. Пробежалась упругими пальцами по затылку. Саске с дрожью осознал, что во рту у него кисло, словно ещё немного, и его вывернет от ужаса себе на колени, а глаза предательски жжёт от навернувшихся слёз бессилия. — Он знал, — в возбуждённо расширившихся зрачках Итачи плескалась одержимость, какую за ним мало кто мог заподозрить. Ту, что Саске видел в своей жизни только два раза. — Он её видел, чувствовал, не знаю… — Он мог читать медицинское заключение. — Нет. Заключение было позже. — Брат… Итачи опустился вдруг на колени перед ним, уткнулся в ладони. Его мелко трясло. — Она почти исчезла, — слова из-за сомкнутых у лица рук выходили неразборчивыми, — уменьшилась. Была, а теперь, считай, нет. Холодок пополз по спине Саске, в животе мерзко скрутило острой болью. Мысли в голове смешались, хотелось кричать, что-нибудь сломать. Выдохнуть, выхаркнуть сжавший внутренности спазм. И все возражения по поводу Наруто забылись. Потому что брат будет жить. Саске стянул с волос Итачи резинку, зарылся в их густую ароматную волну, испытывая странное волнение, сходное с сердечным томлением в подростковом возрасте. На лице Итачи проступила тень задумчивости, когда он сложил, словно в молитве, ладони у губ. — Значит, я свернул на правильный путь, — линию рта тронула улыбка, мягкая, знакомая до щемящего чувства в груди. Итачи поднял глаза на Саске: — Я рад. «Спасибо тебе, Наруто». *** Итачи помнил, как ему впервые доверили подержать маленького Саске. Тугой тёплый свёрток приятной тяжестью лёг в руки. Итачи тогда затаил дыхание от странного чувства, охватившего его. Держать малыша было и сладко, и боязно до одури. Он пах молоком и чистыми пелёнками. Ещё совсем недавно был в животе мамы, а теперь лежал на его руках, смотрел внимательными глазами и морщил маленький нос. Саске — часть отца и матери. И часть Итачи — тоже. Такой хрупкий. И такой сильный, раз смог выжить, появиться на свет. Саске легко было сломать вот этими руками, что держали его, но внутри крохотного тельца уже тогда Итачи чувствовал будущую силу и волю, восхитительную и почти безграничную. Два противоречивых желания: сделать брату больно и защитить его — в тот день изрядно напугали Итачи. И только много позже, отказавшись от мечты и избрав для себя стезю врача, потеряв брата в реках пролитой им крови, понял, что осознанно выбранный путь отказа от желаний и соблазнов — путь правой руки религии Бон, о которой ему рассказывали Какаши-семпай и Наруто, — никуда не привёл. Как никуда не привёл и Саске путь разрушения и порока — путь левой руки древней религии. Итачи помнил, им было хорошо вместе. Они безошибочно находили друг друга в темноте руками и ногами, по дыханию или сердцебиению. Им не нужно было видеть или говорить для этого. Выходили на дорогу встречать друг друга в нужный момент, не договариваясь. Сталкивались в толпе, которая других разводила. Итачи любил обнимать брата. Сажать на колени и тискать, пока тот был ещё крохой. Саске восторженно махал руками и вскрикивал, заливисто смеялся. Эта близость успокаивала Итачи, всё дурное из мыслей вымывалось, усталость отступала, сменяясь теплом в мышцах и расслабленностью. Никаких сомнений, только умиротворение, ясность сознания и решимость. На руках отца Саске часто хмурился, на всех глядел серьёзно, на коленях матери — тихо сопел или спал, а с Итачи любил общаться, сначала просто дёргая его за одежду и волосы, позже — что-то лопоча и кидаясь в него игрушками, потом — деля с Итачи и любимые помидоры, и рисовые шарики, и лепёшку. Если Саске злился, плакал или капризничал, только рядом с Итачи он замолкал. Физическая близость теперь успокаивал их обоих. Иногда Саске достаточно было прижаться щекой к ладони Итачи, и хмурая складочка на детском лбу разглаживалась, обнять колени — и из глаз исчезала неуверенность, прибавлялось решимости, словно он нашёл почву под ногами и крепко держится. *** Это было очень яркое и сильное воспоминание. Итачи его боялся и отталкивал, как мог. Когда накатывали картинки и ощущения, у него начинали дрожать руки, багровело перед глазами, а мышцы в теле наливались горячей тяжестью. Итачи четырнадцать, он недавно вернулся из школы. Он закрывается у себя в комнате, лежит на кровати и смотрит в потолок. Его мучает неудовлетворённое желание. Возраст первых подростковых влюблённостей и активного рукоблудства. Девчонки ему симпатичны, но особого интереса не вызывают; нравятся те, кто взрослее и опытнее, как молодая красивая учительница по истории: спокойная, хотя и дерзкая временами, естественная в своей женственности. Сегодня, проходя мимо её стола, он столкнулся с одноклассником и выронил сумку. Пока учительница делала им замечание, Итачи, присев на корточки, собирал рассыпавшиеся ручки и тетради. Лист с тестами залетел под стол, и происходящее: голоса в классе, сама школа и личные вещи — отодвинулись на второй план. Всё внимание Итачи оказалось прикованным к ногам Куренай. К короткой, до колена, юбке, под подолом которой Итачи рассмотрел тёмную широкую резинку чулка и крепление пояса, держащего бельё. Несколько часов спустя, лежа у себя на кровати, Итачи стаскивает форменные брюки и обхватывает медленно наливающийся непослушным, постыдным желанием член. Его мысленный взор сосредоточен на воспоминании о крепких округлых коленях и светлой кожи бёдер молодой учительницы. Дыхание сбивается, на лбу проступает испарина. Хорошо… но чего-то не хватает. Казалось бы, природа должна взять своё, пара минут, и всё, но образы, такие притягательные, не дают разрядки. Итачи дёргает кулаком и кусает губы, в ушах шумит, он напряжён, поэтому тихого щелчка в замке он не слышит — Саске научился отпирать даже закрытые от него двери. Саске во все глаза смотрит на нервные, быстрые руки брата, на худые ступни, упирающиеся в спинку кровати: она уже мала, но родители ещё не купили новую. На лицо брата. Тот мучительно, коротко стонет, и Саске подходит к нему, присаживается на край постели, обеспокоенно глядит и тянет привычное: — Бра-ат? И утыкается носом в его горячую и влажную шею. Итачи распахивает глаза, смотрит пока ещё без стыда, гнева или страха. Его сознания успевает лишь коснуться понимание: «Саске», и тело захлёстывает горячей волной — от ног до макушки. Затем прошивает внезапной, хоть и долгожданной судорогой оргазма: сильного, душного, безжалостного. Его словно протаскивает по острому лезвию. ... А от его рубашки потом ещё долго пахло сладким какао, и это раззадоривало едва погасшую мутную жажду обладания. Итачи вскакивает среди ночи, потому что помнит запретную сладкую горечь этого невысказанного, недодуманного желания. Он задыхается, горит от жара и пота, яйца ноют, и это возбуждение, болезненное, невыносимое, никак не утолить. Итачи облизывает пересохшие губы и шепчет обречённо: — Саске… *** Саске лежит на кровати и вспоминает брата. Его чуть раскосые глаза, поворот головы, сильные музыкальные руки, тёплый изгиб шеи, жёсткие колени. У Саске на брата стоит так, что хоть гвозди забивай. Он яростно, со злостью стаскивает с себя джинсы и трусы, отбрасывает их на пол. Саске лихорадит. От одного имени «Итачи» у него сами раздвигаются колени. «Как у портовой шлюхи», — думает он. Мнёт в кулаке член, стискивает мошонку в горсти — лучше уж боль, чем выматывающее возбуждение, которое не отпускает, даже если несколько раз кончить. Остаётся лишь усталость и опустошённость, но желание — о, нет, оно в крови, впиталось, въелось в душу, его ничем не вытравить. Саске трёт головку, нажимает большим пальцем на щель и выгибается. Гладит облизанной ладонью член, обводит изнывающую дырку между ягодиц, погружает в неё два пальца и начинает одновременно дрочить. Мечется по простыне, стискивает губы, воет. Всё его, Саске, удовольствие, ток крови в венах, заходящееся в груди сердце, хлюпающая в кулаке смазка, и пот, и сорванное дыхание, и крик на пике — принадлежат одному человеку. Брату. Мир уходит куда-то под воду, когда Саске кончает. Освобождение и удовлетворение на пару секунд, но с последними судорогами возвращаются пустота, слабость и омерзение. Саске давит злые слёзы разочарования. Его желание ничем не утолить, он знает, оно выжигает изнутри, и потому, спрятав лицо в сгибе локтя, Саске, всё ещё тяжело дыша, глухо шепчет: — Итачи… *** Итачи берётся проводить брата. Они выходят из подъезда и видят, как им навстречу идет Наруто с бумажным пакетом из магазина. Итачи чувствует, как напрягается брат, и радость от встречи со своим «драконом» омрачается горечью. — Он уже здоров? — холодным тоном спрашивает Саске, делая вперед пару шагов и не глядя на Итачи. Спина болезненно прямая, взъерошенный затылок топорщится жёсткими прядями, как иголками. Итачи хочет обнять Саске. А затем подойти к Наруто и тоже обнять. Прижаться к обоим, прижать, чтобы никуда больше не отпускать от себя, и стать, наконец, правильным единым целым. — Да, запястье почти в норме, но Наруто остается со мной по своему желанию. Саске оборачивается, глаза у него больные, губы плотно сжаты. Хочет что-то сказать, но в этот момент их окликает незнакомый парень в компании с девицей и рыжеволосым бугаем. — Эй, Учиха Саске, ты нам кое-чего должен! — Саске? — настороженно спрашивает Итачи, кивая в сторону странной троицы. К ним подбегает Наруто и, нагло посмеиваясь, громко говорит: — О, неужто злая мачеха приказала долго жить, и её девочки пришли мстить? — Что ты несешь? — цедит сквозь зубы Саске. Итачи с любопытством и опаской переводит взгляд с Наруто на компанию. — Ну как же! Белоснежка убила злую мачеху, теперь её дочери пришли за ней. — Наруто, ты путаешь сказки. Дочери были в «Золушке». — Эй, хватит там болтать, вы, уёбки! Мадара приказал убрать только Саске, но если вы будете путаться под ногами, мы и вас прихлопнем! — Это Суйгецу, — поясняет Саске. — Он выглядит, как шут, но говорит всерьёз. Его стоит опасаться. Он хорошо дерётся, особенно на ножах. Саске достает из заплечной сумки катану в простых деревянных ножнах. — Наруто, откуда ты знаешь, что Орочимару мёртв? — Мне Сай сказал. — Твой бывший? — удивился Итачи. Точно! Не зря это имя показалось знакомым. Этот парень, Сай, ошивался среди людей Мадары, работая под прикрытием, и числился за тем же отделом, что и Учиха Фугаку, их с Саске отец. Внимательно выслушав и оценив противника, Итачи вышел вперед, загораживая собой брата и Наруто. — Я не позволю их тронуть. — Значит, ты умрёшь первым, красавчик, — ответила девушка в очках, но Итачи оставил её слова без внимания, полностью сосредоточившись на тихом предостерегающем шёпоте брата: — Это Карин. Она тоже опасна. Смотри, чтобы не оцарапала тебя, у неё под ногтями яд. Итачи ощутил странное воодушевление и прилив сил. Граница мира раздвинулась, свет померк, исчезли дом и улица. Воздух вокруг сгустился, засеребрился туманным мерцанием, и тело неожиданно покрыли рыцарские доспехи. Сияющие латы, поножи и наручи, даже шлем. Итачи смеется и танцует. Легко и изящно — сейчас его доспехи ничего не весят. Он дерётся. Он защищает тех, кто ему дорог. Он выполняет своё предназначение. У Какаши обучались не только Саске и Наруто. Его любимые не знают, но в своё время мастер учил и Итачи. В полной мере свое кунг-фу Какаши передал именно ему, и в настоящем мире, в реальности, где нет доспехов, но есть здоровое, полное сил тело, он вырубает рыжего бугая тремя ударами, ломает руки Суйгецу и ловит за запястья Карин, не давая себя оцарапать. Та злобно смотрит из-под чёлки и шипит: — Тебе так просто это с рук не сойдет. Мадара — глава клана якудза из Северного района! Итачи наклоняется к ней: — Передай Мадаре, если он хочет, чтобы я продолжал лечить его людей, пусть оставит нас в покое. И отталкивает Карин от себя. Та с трудом удерживается на ногах, бледная и растерянная. Косится на своих дружков; Итачи кивает ей в другую сторону — не стоит, лучше уйди, — и она быстро уходит, пару раз обернувшись. Он оборачивается к ошалевшим от увиденного Саске и Наруто. — Думаю, этих надо сдать в полицию. И тут же сгибается пополам от мучительного кашля. Грудь сводит судорогой, голова раскалывается, и его трясёт до тех пор, пока он не отхаркивает что-то темное и мерзкое на вид. «Опухоль», — понимает Итачи. Латы исчезают, и он отключается. *** — Не уходи, брат. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы мы жили втроем. Признание Итачи, сделанное в эмоциональном упадке из-за глупой привычки Саске хлопать дверью посреди ссоры, повисло в воздухе, как оповещение о цунами среди ясного дня. Будь Итачи менее расстроен, не признался бы ни за что. Наруто знал это наверняка, как если бы прочёл об этом в своих книжках со сказками. Поэтому решил вновь вмешаться, как сделал это тогда, у гаража Какаши. — Из двух зол — путей наименьшего сопротивления — выбирают только трусы; смелые кидают вызов обоим и прорубают себе третий даже в самой густой чаще. А Итачи ведь не трус, правда, Саске? Саске сжал зубы и отвернулся, смиряясь с озвученной Наруто правдой. Он очень долго изнывал от ревности и злости вдали от брата, судорожно искал малейшего предлога вернуться, но успешно скрывал это даже от себя за очередным каменным выражением лица. Когда же повод нашёлся, не придумал ничего умнее, чем по-детски надуться и снова уйти, чтобы прозябать в одиночестве и пустоте. Поэтому предложение Итачи остаться он принял чуть ли не за благословение богов, замирая от счастья, но благоразумно о том умолчав, хотя от распирающих чувств хотелось кричать. Проклятая гордость Учиха не позволила. Наруто в очередной раз спас их, с хитрой улыбкой предложив: — Давайте скрепим нашу связь? Мы ведь теперь семья. *** Наруто прижимается грудью к спине Саске, уткнувшись носом в лохматую макушку. Обнимает бёдра Итачи, крепко прижимая того к телу брата. Ладонь Итачи лежит на пояснице Наруто, второй он гладит Саске по щеке — осторожно, почти испуганно, но так нежно, что Саске больно. Наруто кладёт руку на затылок Итачи и надавливает. Это не манипуляция и не навязывание чужой воли. Это поддержка: с ней Итачи не так страшно ухнуть с обрыва в реку юношеских фантазий. Когда он входит в её глубокие воды, их с Саске губы соприкасаются. Они целуются поначалу неуклюже. И всё иступлённей — с каждым новым ударом сердца. Склонив голову, Наруто ласкает ртом загривок Саске, ведёт носом вдоль линии роста волос, трогает позвонки языком. Наруто слушает. То, что невозможно поймать кончиками пальцев или уловить на слух. Он внемлет связи, что натянута между двумя Учихами. Он внемлет песни любви Саске и Итачи. Безумие и страсть, подобные танцу, сходят на нет, уступая место глубоким, чувственным поцелуям. Кажется, будь их воля, братья поглотили бы друг друга. Наруто помогает расстегнуть пряжку ремня Саске; руки Итачи от нетерпения неловкие, как деревянные, но он справляется и стаскивает джинсы к коленям. Жадно гладит узкие жёсткие бёдра, сталкиваясь руками с Наруто, и, слегка отстранившись, любуется телом брата. Саске потряхивает, колени разъезжаются, но мешают джинсы, и он вот-вот упадёт — его держит только Наруто, обхвативший поперёк талии одной рукой. Второй словно бы невзначай он гладит по животу, задевая полувставший член, бока, обводит бледный сосок и линию ключиц. Итачи задыхается от ревности, от желания, от понимания: надо потерпеть, совсем немного. И откуда-то знает: плечи у брата прохладные, а живот очень горячий. Мышцы на нём судорожно сжимаются, запахи делаются острее. Саске зажмуривается, откидывает голову на плечо Наруто, вздыхает глубоко — светлая кожа на рёбрах натягивается, блестит от пота. Позвоночник прошивает удовольствием, когда Итачи обхватывает яйца, оттягивает и чуть перекатывает в ладони, внимательно следя за реакцией Саске. Как ему нравится? Как ему хочется? Больно? Приятно? Никак? Дразняще, с нажимом гладит промежность, пропихивает пальцы дальше, между ягодиц. Кровь продолжает приливать к члену Саске и его щекам. В голове никелевыми нитями раскалены образы, ошмётки мыслей, желаний. Саске заводит руки за спину и вцепляется в бёдра Наруто, тот прижимается губами к его напряжённой шее, жадно глядя на Итачи. Передавая ему свои ощущения: как по горячей спине Саске с подвижными лопатками течёт пот, как бьётся сердце за рёбрами прямо в солнечное сплетение Наруто. Наруто слушает дальше. Гудящие, как провода, эмоции, яркими лентами трепещущие на ветру — воспоминания. Голод тела и разума, зовущих, требующих Итачи. У Наруто встаёт, когда он видит разметавшегося на покрывале Саске с болезненным огнём в глазах, горячечным румянцем и искусанными губами, таким красивым и желанным. Итачи тоже видит и слышит, как на расстоянии сотен и тысяч километров они резонировали друг с другом, как в детстве — тянулись: Итачи к Саске, Саске к Итачи. Итачи медленно проводит языком по шелковистой коже ствола, уже натянутой до предела. Ярко-розовая головка сочится маслянистыми каплями, они стекают по линиям вен, теряются в редких завитках лобковых волос. Итачи смотрит и запоминает. Разгадывает и познаёт брата заново: цвет его кожи в потаённых местах, его личный запах, его вкус. Наруто запускает пальцы Итачи в волосы, дёргает несильно, привлекая внимание. От него вновь исходит ощущение опасности, как от дикого зверя. С алыми глазами, огромного и хищного, но мудрого зверя. — Помнишь, Итачи, я говорил, что мечты должны сбываться? Люди тогда намного цельнее. Итачи кивает и обхватывает губами член Саске, скользит языком по гладкой, словно промасленный шёлк, коже, крепко сжимает ствол и дрочит, быстро, жёстко, доводя до разрядки — по подбородку на грудь горячо капает. Саске уже не здесь, провалился сознанием глубоко. Он распахивает глаза, взгляд у него плывущий, бессмысленный, шалый. Он стонет, почти кричит, пронизанный судорогой удовольствия. И лампы, мигнув, гаснут. Из этой тьмы сыплются цветные картинки — Мироздание непривычно щедро. Принцесса одета в шнурованный корсет поверх муарового платья. Растрёпанные, густые и чёрные, как южная ночь, волосы коротко обрезаны, в них осела пыль дорог и засохла кровь врагов. Лицо, красивое, выбеленное луной, с надменным изгибом губ и миндалевидными глазами, подпорчено тяжёлым взглядом и неровно растущими после ожога ресницами, белёсой полосой шрама на лбу и резкими скулами. Опаловая кожа оголённых плеч и тонких, но сильных рук, крутые литые бёдрп и узкие ступни мерцают в темноте, манят. Эту принцессу спасать не надо, она сама, кого хочешь, затопчет — такой мощью веет от обманчиво тонкого стана. Этой принцессе не нужны доспехи. С такой хорошо сражаться бок о бок, а не спать с ней… Дракон оглушительно ревёт. Принюхивается. Смеётся. Раскатисто, довольно. Эта принцесса капризна и своенравна, но смела и не лишена ума. С ней всё сложнее и проще, чем если бы Вселенная выбрала принцессой Итачи. Ей не хватает гибкости. Наруто забирается под лёгкую ткань пальцами и высвобождает из плена корсета небольшие груди с тёмными сосками. Принцесса вздёргивает краешек рта. У Наруто-дракона опасно длинные, хищно загнутые когти, поэтому он предельно осторожен, очерчивая соски или лаская нежные складочки между девичьих ног, погружаясь во влажную теплоту под невесомым кружевом юбки. Драконий хвост сечёт воздух. Саске тяжело дышит, кусает, и кусает, и облизывает губы, извивается и рычит — откровенное, соблазнительное, полное жизни и желания. Такое сокровище опасно, и где тот рыцарь, что будет защищать принцессу от смертельных объятий злой мачехи?.. *** — Совсем как девчонка, — хихикнул Наруто дурашливо. Отвёл в сторону тёмную прядь, пропустив сквозь пальцы гладкие и жёсткие волосы, немного смягчённые кондиционером: они едва заметно пахли, но ощущения искусственной вони, неестественности от запаха Итачи больше не было. Итачи замер, посмотрел открыто, без извечного напряжения. — Принцесса? — полушутливо спросил он, добродушно и чуть иронично улыбаясь. Наруто покачал головой. — Принцесса — я. Ты — дракон. А Саске — рыцарь. Итачи полуприкрыл глаз: мраморные веки в шёлковой оправе ресниц притушили вспыхнувшее драконьим огнём удивление, смешанное с пониманием. — Как в сказке. — Да. — Наруто развернул стул спинкой от себя, сел на него верхом, как ковбой, и вытянул ноги. — Я люблю сказки. — Ты мне их читал в детстве, — вошёл в кухню Саске, обращаясь к брату, и тоже упал на стул. — Помню, ты расстраивался, что рыцарь убивает дракона. Тебе они нравились. — Угу, — Саске насмешливо посмотрел на Наруто, — а брату всегда было жаль принцесс. — Обидно за них, — поправил Итачи. — Рыцарь или дракон — кого ни выбери, всё одно — плохо. Наруто озадаченно почесал в затылке. — Почему? — Это как между воздухом и светом солнца выбирать, — Итачи отпил из чашки. Не из привычной хрупкой фарфоровой, а самой обычной, из дешёвой глины. Такую было не страшно разбить. — Без воздуха умрёшь. Саске, сидящий рядом с Наруто, рассматривал свои руки, внимательно слушая брата. Наруто вдруг вспомнил про опухоль в лёгких Итачи. — А без солнца можно, но… — Хреново, короче, — закончил за него Саске. — А я не знаю, чем закончилась та сказка! Братья непонимающе переглянулись. — В книге, что я читал в детстве, были вырваны последние страницы. — Наруто откинулся назад, цепляясь кончиками пальцев за прутья стула, но покачаться не получилось, и со вздохом он вновь навалился локтями на спинку. — И? — нетерпеливо и слаженно, на один голос, спросили Итачи и Саске. Наруто широко улыбнулся: — Я придумывал свой конец. Такой, какой нравился мне. «По моим звездам, я выше тебя; но ты не страшись величия: иные родятся великими, иные достигают величия, а иным величие даруется». У. Шекспир «Двенадцатая ночь».