Руины способствуют возрождению

Им потребовалось семнадцать лет, чтобы понять, где их место. Охеренно близоруко для двух блестящих следователей, раскрывших самое грандиозное дело в штате. Марти сидит за столом в трусах, майке и расстегнутой рубашке, и уплетает омлет прямо со сковородки. На мгновение вилка застывает в воздухе. — Ты пялишься, Марти, — не поднимая взгляда, замечает Раст и отодвигает от себя пустую тарелку. Марти хмыкает. — Ты собираешься избавиться от этих... — он машет вилкой у себя под носом. — Если это единственное, что удерживает тебя от того, чтобы лезть целоваться, то нет, Марти, мой ответ — нет. — Пошел ты, — привычно огрызается Марти, что звучит почти как «я тоже тебя люблю». Через месяц Коул сбривает усы. Но это ни в коем случае не намек. Просто необходимость в конспирации отпала, да и в захолустном баре он больше не работает. Марти, конечно, не может оставить это событие без комментария. Раст ворчит, что наблюдательность Харта не устает его поражать, и советует с тем же вниманием следить за своим холестерином. Ночами Раст часто сидит на крыльце и смотрит на звезды (или куда-то дальше звезд и пространства вообще, кто его разберет). Достаточно часто и долго, чтобы это вызывало тревогу. — Эй, мужик, ты нужен мне здесь. — Однажды Марти, скрипя суставами, опускается рядом и толкает напарника в плечо. Он протягивает Расту пиво, но тот не реагирует. Сигарета, зажатая в пальцах, сгорев до фильтра, давно потухла. Марти отставляет бутылки. — Без тебя я никто, — он обнимает Раста и грубовато, как умеет, встряхивает, — сам когда-то сказал. Они сидят в молчании, и Харт уже начинает подозревать у Раста като-хрень… ах да, «кататонию». Тут Коул шумно выдыхает и щелчком пальцев отправляет окурок в темноту. — Знаешь, Марти, — начинает он медленно, еле слышно, — иногда мне кажется, единственная причина, почему я остался, это ты. Он поворачивает голову и испытующе смотрит на Харта, будто спрашивая, не понимая, почему это так. Марти считает себя мужиком, он может быть романтиком, как подобает хорошему мужику, но к сопливым сентиментальностям не склонен. Когда дело касается Раста, все его представления о мире и о себе летят к чертям. Переизбыток чувств накатывает так, что у него глаза поволакивает. Что остается делать ему, простому смертному, если самый непробиваемый человек из ныне живущих подает такие заявления ему в лицо? Он тянет Раста на себя и целует в губы. И хотя поцелуй похож на братский, а реакцию можно списать на возраст — у Марти сжимается сердце, а не поджимаются яйца. Как было дважды в его жизни: когда он целовал Мэгги у алтаря и когда поцеловал свою первую новорожденную дочь. Раст не заламывает ему руки, не оскорбляет и даже не отодвигается. Но его молчание не вызывает у Марти ни стыда, ни сожаления, он уверен: напарник понимает и поступок, и момент. С его подключением к психосфере, скорее всего, даже лучше самого Марти. Марти кажется, что это вряд ли когда-нибудь повторится (он ничего не может знать наверняка), но прямо сейчас чувствует, что большего ему и не надо. Разве что еще пивка.