Следы

Самое ужасное было то, что Ротгер Вальдес знал, что так и будет. Что если он отпустит Олафа Кальдмеера, то уже никогда не увидит его прежним. Если вообще встретит. И теперь при взгляде на когда-то очень сильного человека, который теперь пустыми глазами смотрел сквозь него, все другие эмоции Вальдеса заглушало тупое чувство жалости. Он ненавидел это ощущение. Он предпочитал не чувствовать жалости вообще — ни к врагам, ни к друзьям, ни к кому-либо другому. Раньше Вальдес не мог признаться. Даже не потому, что боялся отказа Кальдмеера, а потому, что тот мог согласиться против своей воли. Это было бы жутко. Даже при всем своем безрассудстве Вальдес отлично понимал, что у него слишком много козырей в руках, в то время как у его оппонента нет ничего. У победившего вице-адмирала было право перевешать или замучить тех немногих, кто пережил разгром Западного флота. Он мог бы так же поступить и с теми, кто попал к нему в дом. И то, что он вел себя иначе, еще не значило, что от него не могли ждать худшего. Вальдес уселся в кресло и прикрыл глаза. Спать не хотелось, хотелось в соседнюю комнату, откуда его только что выпроводили привычным теперь «Я хочу побыть один». Конечно, тогда, после зимы, в которую враг стал другом, а беспокойное сердце застучало в такт чужому, желанному голосу, он не стал ни о чем спрашивать и ни на чем настаивать. Он отпустил и поступил, как тогда казалось, правильно. Только вот теперь от этого было очень больно. И если раньше просто страшно было подойти, признаться во всем, что накипело, наболело в душе, высказаться и ждать чужого решения, то теперь это казалось еще и совершенно невозможным. Безразличие Кальдмеера ко всему могло быть слишком сильным — настолько, что он мог согласиться и на то, на что нельзя идти без чувств… Мысли роились в голове, каждый раз возвращаясь к первой встрече с Олафом после долгой разлуки. К тому, как радость сменилась злостью, а злость затмила разум. Надо было выпить. Вальдес легко вскочил на ноги, решив, что с него хватит. Не имеют значения чувства. Есть человек в соседней комнате, ему плохо, он думает, что справится сам, но он не обязан все делать в одиночку. Кальдмеер должен знать, что ему есть на кого положиться, и уже не важна его слепая уверенность в том, что ему ничего не нужно. Все равно теперь Вальдес его не оставит. Вальдес вошел и постучался в уже распахнутую дверь. — Господин Кальдмеер, я рад, что вы не спите, хотя и следовало бы. Но раз уж вы бодрствуете, позвольте составить вам компанию. Олаф оторвался от чтения и безразлично взглянул на гостя. — Я с вином. — Вальдес небрежно помахал бутылью, чувствуя себя неуютно под чужим взглядом. — И я очень хотел бы остаться. Или вы опять меня прогоните? При такой постановке вопроса даже нынешний Олаф должен был бы предложить присесть и выпить вина. Но он молчал. Смотрел своим новым невидящим взглядом и молчал. — Ясно, — разочарованно выдохнул Вальдес и отступил. — Как-нибудь в другой раз. — Постойте, — негромкий оклик задержал его на пороге. — Извините, господин Вальдес, я сейчас не лучший собеседник и не уверен, что смогу достойно поддержать беседу. Но, пожалуйста, проходите. Олаф Кальдмеер — закрытая книга с зашифрованным текстом. Его молчание могло означать и простое нежелание вести беседу, и самое худшее, что только могло прийти в голову. Но сейчас Вальдес склонялся к последнему: слишком постарел и осунулся бывший адмирал цур зее, слишком пуст стал его взгляд. Но даже предположить, что именно могло бы так повлиять на Кальдмеера, не получалось. Но потом, за плохо ладящимся разговором, то и дело прерываемым молчанием, когда внутренние переживания похищали то одного собеседника, то второго, Вальдес заметил странную закономерность в скованных движениях руки Олафа. Его жесты были не такими, как могли бы быть при ранении, которое пытаются скрыть. Но в них было стремление спрятать от постороннего взгляда некоторые пальцы на руке. Почти незаметная скованность, за которой притаилось что-то важное, и если отвлечь собеседника, можно было бы… Вальдес не собирался себе льстить, любая его хитрость разбилась бы в пух и прах о молчание человека напротив. Поэтому он просто протянул ладони и попросил: — Господин Кальдмеер, пожалуйста, позвольте мне взглянуть на вашу левую руку. И приготовился ждать столько, сколько понадобится, стараясь не улыбаться и как можно мягче смотреть в мгновенно заледеневшие глаза Кальдмеера. Тот нахмурился и смотрел так, словно его загнали в угол без единого шанса к сопротивлению, и явно не был намерен сдаваться. Хоть что-то осталось от него прежнего. Вальдес убрал ладони и как можно небрежнее улыбнулся: — Простите, адмирал. На секунду, мне показалось, что вы прячете эту руку, но я был не прав. Прошу извинить мою настойчивость. Вам долить еще вина? Олаф сидел, не шевелясь, но напряжение уже улетучилось из его взгляда, осталась только усталость. Он медленно, словно через силу, распрямил пальцы на руке и так же медленно, борясь с чем-то внутри себя, протянул ее Вальдесу. И тот проклял собственную невнимательность, беспечность и любопытство. На мизинце и безымянном пальце не хватало ногтей. Вальдес мог поклясться, что если б уже не перевешал всех на «Верной Звезде», то прямо сейчас рванул бы за Бермессером, наплевав на время суток, погоду и приказы. И на этот раз такую легкую казнь уже пришлось бы заслужить. — Посмотрели? — холодно спросил Кальдмеер и, сжав ладонь в кулак, скрывая свои изъяны и боль, попытался отвести руку назад. Его холодные слова приостановили темное безумие, которое уже грозило полностью поглотить Вальдеса. Вице-адмирал ловко поймал ускользающую руку Олафа, мягко обхватив своими ладонями, стараясь не навредить. — Ротгер, — тихо и твердо произнес Кальдмеер. Но тот словно не слышал. Осторожно приподнял пальцами рукав камзола и аккуратно скользнул под рубашку, уже по тому, как напрягся его гость, догадываясь, что там обнаружит. Отвратительные шрамы от не единожды содранной, заросшей и вновь содранной то ли веревками, то ли кандалами кожи… Вальдес закрыл глаза, потому что все равно ничего не видел. Потому что та тьма, что лезла сейчас из глубины его души, могла вырваться наружу. Когда Вальдес очнулся от приступа бешенства, то обнаружил себя осторожно гладящим чужое запястье. — Ротгер, — услышал он как сквозь густой туман, — Ротгер, отпустите, пожалуйста. И он убрал руки — пожалуй, слишком поспешно. Кто знает, может быть, Кальдмееру приходилось просить остановиться и тех, кто это с ним сделал. От одной мысли о том, что адмирала могли довести до того состояния, что он бы просил, затошнило. И уже не только разум, но и тело противилось подобной… правде? А еще мелькнула мысль, что, возможно, именно из-за него, Вальдеса, из-за их общения зимой, «свои» могли так отнестись к адмиралу цур зее. Могли принять за предателя. Они слепцы, если думали, что Кальдмеер способен на подобное! Но он и правда мог защищаться только на море. А против подлецов честность — не оружие. Вальдес медленно, как в полусне, оперся лбом на ладони и сжал пальцами волосы так, чтобы боль отрезвила замутненный разум. — Простите, — тихо сказал он. — Прекратите, — жестко оборвали его. — Вам совершенно не за что извиняться. Вы сделали все, что могли, и даже больше. Благодаря вам и Руперту я здесь и я жив. — Не похоже, что вы этому рады, — беззлобно парировал Вальдес, постепенно понимая, что с ним говорят, ведут диалог, а не отмалчиваются. Значит, и он должен переступить, принять то, что увидел. И не забыть выведать, кто отвечал за допросы Олафа Кальдмеера. И даже если этот человек за всю свою жизнь ни разу не выходил в море, его это не спасет. — Неправда, я рад, просто… — Кальдмеер запнулся. — Просто пока мне самому надо многое принять или, по крайней мере, решить, как к этому относиться. — Если есть хоть что-то, чем я смогу вам помочь… — начал было Вальдес, но уже на середине фразы под взглядом собеседника, в котором на мгновение мелькнул прежний Олаф Кальдмеер, почувствовал, что никакой помощи от него не примут. Такие люди либо решают все свои проблемы сами, либо ломаются под их грузом. И Вальдес боялся, что сейчас Кальдмеер ближе ко второму, чем к первому. Он снова стал приходить каждый вечер. Теперь Кальдмеер с ним говорил, и их беседы стали походить на прежние. Только вот очень сильно хотелось расспросить, узнать всю правду, разделить чужую боль на двоих. И ведь сделать это надо было осторожно, не раня… Но как? Перед таким человеком нельзя юлить, лучше прямо, а если не захочет отвечать — то уже и не спрашивать больше никогда. Потому что, приняв решение один раз, Кальдмеер уже не будет его менять. Вальдес стиснул зубы, решив, что сможет молчать и не задавать вопросы еще некоторое время. Но разговор зашел в тупик, собеседник молчал, а у самого Ротгера в голове вертелась только одна мысль. И он сдался своим желаниям. — Господин Кальдмеер… Олаф… — Он старался говорить как можно мягче, но выходило плохо. Слишком сильно хотелось знать, слишком велико было болезненное любопытство. — Ну посмотрите же мне в глаза и расскажите наконец, что там было. Вальдес постарался проигнорировать то, как вздрогнул от его слов собеседник. — Я выдержу, и если вдруг вы считаете, что мое отношение к вам может измениться, то вы ошибаетесь. Я… — А вы, господин Вальдес, уверены, что хотите знать всю правду? Было в голосе Кальдмеера что-то такое, что заставило Вальдеса усомниться в своих стремлениях дойти до конца и понять, что могло сломить столь сильного человека. Но он все равно кивнул, соглашаясь. — Когда мой… тот, кто руководил допросом, устал меня пытать, он изменил свою стратегию, — начал Кальдмеер, и голос его с каждым словом становился все глуше и бесчувственнее, словно он нарочно убивал в себе эмоции, в безразличии черпая силы на свой рассказ. — В первый раз я мало что мог сообразить. Помню, что он выгнал всех, помню, что я пытался его оттолкнуть, но мои руки дрожали и легко сгибались под его напором. Он опрокинул меня на пол и все время заставлял смотреть в глаза, чтобы знать, что я еще в сознании. Потом он приходил в мою камеру и при всей своей брезгливости брался перевязывать раны и менять повязки. Он не всегда брал меня, ему нравилось, когда… Это было уже слишком. Вальдес вскочил со своего места, быстро преодолел разделяющее их расстояние и крепко обнял Олафа. Именно в этот момент он четко и ясно понял, что сможет коснуться этого человека только как друга, и никак иначе. Никогда. — Когда я… Когда мне не все равно, — продолжил Олаф, игнорируя объятия. — Иногда мне казалось, что если бы я орал и пытался сопротивляться или убить его, ему было бы приятно. Он говорил, что рад тому, что я умру, что мне стоило умереть раньше, и все происходящее — наказание за задержку среди живых. Иногда мне казалось, что он сумасшедший. И когда я сказал ему это, он согласился, и проговорился, что надеется излечиться после моей смерти. Вальдес прижимал Олафа к себе, бездумно гладя его по голове и мысленно молясь, что не повторяет чужого жеста. Он вздрогнул, ловя себя на мысли о том, что не слишком отличался бы от палача из «Печальных Лебедей», если бы настоял на близости, когда Олаф впервые попал к нему в плен. Тоже бы, наверное, раны сам перевязывал… Вальдеса вновь замутило. Он осторожно разомкнул руки и отодвинулся, напоминая себе про обещание не касаться. — Назови мне его, — попросил он, надеясь, что если убьет насильника, то вместе с ним выбьет из себя то чувство, которое сейчас только росло и сильнее укоренялось. Хотел бы Вальдес видеть Кальдмеера сильным, не вопреки всему, как у него все время получалось, а таким, как тот и должен быть, во главе флота, с верными соратниками и последователями, с теми, в кого верит сам, и кто верит в него. — Олаф, просто назови мне его. Я уничтожу всех его соратников, друзей, а когда они кончатся, убью и его самого. — Не стоит, — спокойно ответил Олаф. — Он уже мертв. Вам не о чем больше беспокоиться, вы и так сделали больше, чем следовало. — Как он умер? — не унимался Вальдес. Ему отчего-то казалось безумно важным знать все подробности. — Вы его повесили. Тишина, воцарившаяся в комнате, оглушила Вальдеса. Он смотрел в глаза Олафу, вспоминал тот день, когда захватил «Верную Звезду» и Олафа Кальдмеера, и понимал, что не смог бы по его лицу тогда определить, что кто-либо из тех людей сделал ему столько зла. — Кто? — повторил свой вопрос Вальдес, пытаясь понять, почему свершавшаяся месть волновала Кальдмеера меньше, чем то, чтобы офицеров не вешали на глазах подчиненных. — Ротгер, вы воспринимаете все слишком близко к сердцу. Что произошло, то произошло, — Олаф говорил твердо, показывая, что разговор окончен. — Это надо просто принять как данность. — У вас это не слишком выходит, не правда ли? — огрызнулся Вальдес. Кальдмеер хотел ему возразить, но его плечи враз опустились, и он словно ссутулился. — Не выходит, — согласился он. Вальдес, который все это время то стоял, то ходил по комнате, резко упал в кресло и откинулся на спинку. Даже мстить некому. Олаф! Если бы он хоть намекнул, его насильник умирал бы неделями! — Никак не могу забыть его слова о том, что мне стоило умереть еще тогда, при Хексберг. — Тихий голос вернул его из размышлений в реальность. — Но тогда бы я не встретил вас, Руппи наверняка бы погиб… — Не смейте говорить о смерти! — неожиданно даже для себя заорал Вальдес. — Никогда! Он резко сел. — Иначе я из Заката вытащу того, чье имя вы так тщательно храните, и отправлю обратно по кусочкам. — Вальдес выдохнул и решился: — И запомните: я не позволю вам сломаться. Вы сильный человек, вы должны двигаться вперед. Нельзя застревать в прошлом, пусть и болезненном. Олаф поднял глаза и очень странно и внимательно посмотрел на Вальдеса. — Вы правы, — согласился он, но что-то в его голосе заставляло напрячься в ожидании продолжения. — Надо двигаться вперед. Он встал и медленно подошел к Вальдесу. Тот буквально вплавился в кресло, почему-то безумно боясь следующего действия бывшего адмирала: было в его движениях что-то такое, что заставляло насторожиться и ждать худшего. — Вы ведь тоже меня хотели, господин Вальдес? — тихо спросил Кальдмеер и, опершись на ноги своего собеседника, медленно встал на колени между ними. — Сейчас ведь ничего не изменилось, не правда ли? Вальдес рванулся прочь, но дальше была только спинка кресла, поэтому он, мысленно проклиная себя за все последними словами, вцепился пальцами в плечи Кальдмеера и дернул вверх. Но его сил не хватало, чтобы из неудобной позы поднять не желающего этого человека на ноги. — Прекратите это! — Вальдес, стараясь не оттолкнуть Кальдмеера, вывалился из кресла на пол и отполз. Такого ужаса он не испытывал никогда в жизни. Он все сделал только хуже, он доломал то, что должен был починить. Теперь он смотрел во все глаза на по-прежнему стоящего на коленях Кальдмеера и не знал, как все исправить. — Простите, — хрипло прошептал он, смотря в пустые глаза. — Простите, я не имел никакого права… Простите. Он быстро вскочил и вылетел из комнаты. В голове билась одна мысль: он все испортил, этого ему не простят, да он и сам себе не простит. И почему нельзя было спрятать чувства так, чтобы о них не узнал тот, кто пробудил их? Вальдес резко остановился и силой воли заставил себя успокоиться. И так слишком многое было сделано на эмоциях, непозволительно много даже для него. Он выдохнул, вышел из неожиданно ставшего душным дома на крыльцо и сел. Нужно было обдумать каждое свое последующее действие. Люди подходили, здоровались, о чем-то говорили с ним, иногда махали руками и шли по своим делам. К каждому из них он мог бы обратиться за помощью, и никто бы не отказал, но сейчас был не тот случай. Можно было бы сбежать, исчезнуть на пару дней, но нельзя было оставлять Кальдмеера в таком состоянии. Он же сам сказал, что не изменит своего отношения… Значит, так и будет. Спускалась ночь, становилось холодно, а значит, надо было двигаться: или вперед, или назад. Вальдес решил, что именно сейчас лучше вернуться. Он осторожно постучался и стал ждать. Тишина пугала и подсовывала страшные мысли: а не покончил ли адмирал с собой, не выдержав позора, или ему стало плохо, а рядом никого не оказалось… И когда Вальдес уже был готов выбить дверь, она тихо отворилась. Олаф Кальдмеер стоял на пороге и смотрел ничего не выражающим взглядом. — Вы передумали? — сказал он, чуть отходя в сторону и пропуская Вальдеса внутрь. — Наоборот, — с легким вызовом ответил Вальдес, проходя в комнату. — Я не меняю своих решений и не изменю своего отношения к вам. И прошу извинить меня за ту позорную реакцию, которую я позволил себе ранее. Больше подобного не повторится. Но и вас прошу воздержаться от столь унизительных действий. Вальдес замер посреди комнаты, смотря на то, как медленно оборачивается к нему Кальдмеер, а потом берет и резким движением защелкивает замок. — На всякий случай, — ледяным голосом пояснил он. — Не будет никакого всякого случая, — отрезал Вальдес. — Мои чувства не имеют значения. А ваш обидчик мертв. И сейчас вы должны набраться мужества и искать выход из сложившейся ситуации, а не добивать себя. Леворукий бы его побрал… Вальдес смотрел на Кальдмеера и думал, что тот похож на красиво тонущий корабль. Не тот, что разбили вражеские пушки, а тот, у которого открыли все люки, и теперь он неспешно погружается в морские волны. Он даже сейчас, во всем своем отчаянии, был величественен. А то, как он плавно опустился на колени… Вальдес прикрыл лицо ладонью и потер лоб, стараясь изгнать непрошеные мысли из головы. — Хотите еще правды? — Если бы голос был оружием, то голосом Кальдмеера можно было убить. Вальдес внутренне вздрогнул, боясь даже предположить, чего еще ждать. — Конечно, хочу. — Вальдес попытался улыбнуться, но чувствовал, что у него выходит лишь жалкая гримаса. — Я смогу выдержать любую вашу правду. Говорите, я готов слушать. Кальдмеер прикрыл глаза, и плечи его чуть опустились. Он с едва слышным вздохом прислонился к запертой двери. — Правда в том, что вы мне тоже очень нравились. — Он открыл глаза, но взгляд его, скользнув по ковру, замер на сапогах Вальдеса, не смея подняться выше. — Не как друг, то есть не только так. Я видел ваше… небезразличие, и мне хотелось большего, но я же понимал, что так нельзя. Я очень надеялся, что как только мы расстанемся, то уже никогда не увидимся, и… — И вам это помогло? — стараясь не выдать своего волнения, спросил Вальдес. — Нет. — Кальдмеер поднял глаза на него. — Не помогло. — Понятно. — Вальдес кивнул, не разрывая зрительного контакта. — Но если вы думаете, что теперь я позволю себе какие-либо лишние действия по отношению к вам, то вы по-прежнему ошибаетесь. Кальдмеер молчал, смотрел как-то странно, а потом спросил: — А если я попрошу? — Никогда ни о чем меня не просите! По крайней мере, не так и не о подобном, — отмахнулся Вальдес и отошел к столу, где весьма соблазнительно стояла початая бутыль вина. Сейчас бы напиться… — Но, может быть, мне станет легче? — спокойно спросил Кальдмеер, не делая и шага навстречу. Вальдес отошел от стола. Ему казалось, что его заперли, что он пленник и все это пытка, в которой предлагают то, чего больше всего на свете хочется, но взять нельзя. Нельзя. — Нельзя так, господин Кальдмеер, — он грустно покачал головой. — Я не хочу сделать вам еще хуже. — Или не хотите касаться после чужих рук? — Его голос, казалось, был всегда одинаково ровный, никаких перепадов или смены интонаций; просто иногда больше холода, иногда больше тепла, и все. Сейчас даже этого не было. — Вам противно? — Нет! — резко воскликнул Вальдес. — Не противно, и никогда не будет! — И, чуть отойдя от мгновенного гнева, добавил: — Мне страшно. — Как скажете. — Кальдмеер обернулся, отпер дверь и отошел. — Но, знаете, мне кажется, это бы помогло. Все-таки с вами я хотел быть, а с ним нет. Вальдес мысленно взвыл. Зачем он заговорил о том, что было? Да, теперь он все знал, да, он примет Олафа любым… Но как же хотелось убивать. — Простите. — Вальдес кивнул, прощаясь, и вышел прочь. Сейчас бы получить срочное поручение или хотя бы самое скучное задание, хоть что-нибудь… но ничего не было. Можно было бы, конечно, уехать, повод придумать не сложно, но… Но сам-то он будет знать, что это трусость и побег. И то, что было сейчас, было трусостью, но что делать? Как поступать дальше? Вальдес разделся и завалился на кровать. Сон не шел, но в голову лезли мысли о том, как кто-то выдирал ногти Кальдмееру… Нет, не так — Олафу, его Олафу. После всего он точно может звать его по имени, хотя бы мысленно. Образы были такими яркими, что становилось невыносимо. А потом он представил, как плохо соображающего от пыток бывшего адмирала бросают на холодный пол изуродованной плетьми, кровоточащей спиной и… Вальдес резко открыл глаза и понял, что если уснет сейчас, то увидит только кошмары. Интересно, видит ли их Олаф? Вряд ли. Ему скорее будут являться погибшие корабли и матросы. Все-таки насилие его добило, начало ломать совсем иное. Вальдес встал и побрел, как был, в ночном одеянии, прочь из своей комнаты, решив, что если дверь будет заперта, то ломиться он точно не будет. Дверь оказалась не заперта, она бесшумно отворилась от легкого нажатия плечом. И он оказался в комнате. Теплый мягкий ковер щекотал босые ноги, он тихо подошел к кровати, но к нему тут же обернулись. — Вальдес, это вы? — Олаф приподнялся на локтях. Интересно он тоже не спал или проснулся так быстро? — Да, я, — сонно откликнулся тот. — Подвиньтесь, пожалуйста. Олаф отодвинулся, позволяя лечь рядом, а потом сел и замер в ожидании следующих действий. — Я просто хочу спать. — Вальдес перехватил его рукой поперек груди и мягко утянул на кровать. — Просто спать. Он уютно устроил свою голову на плече Олафа, обнимая того одной рукой и слушая тяжело бьющееся сердце. Пожалуй, под этот звук должно сниться только хорошее. Он уснул быстро, провалившись в мягкую тьму без единого образа, а проснулся оттого, что из-под руки исчезла опора. Резко приподнявшись на локте, Вальдес попробовал осмотреться в полумраке плотно зашторенной комнаты, пока не столкнулся взглядом с бледным призраком. Призрак явно замер в полудвижении, намереваясь встать с кровати. — Уже утро, господин вице-адмирал, — сказал призрак голосом Олафа. — Я бы хотел открыть окна, но если вы хотите еще поспать… — Открывайте, — махнул рукой Вальдес, падая обратно лицом в теплую мягкую подушку. Надо было заставить себя встать, но для начала решить — извиняться ли за свое ночное вторжение или оставить все как есть. Он тяжело встал, осознавая, что все еще в не своей комнате, и направился открывать шторы. А когда обернулся, увидел, что Олаф успел почти полностью одеться в темноте, видимо, чтобы не потревожить чужой сон. — Вставать в такую рань без повода… — Вальдес потер глаза. — Адмирал, разве можно так пренебрегать сном? — Я не адмирал, господин Вальдес, — поправил его Олаф. — Ротгер. — Простите, что? — Прошу вас, обращайтесь ко мне по имени снова. — Вальдес зевнул и понял, что ранний подъем не так уж и плох: он пришел сюда почти раздетым, теперь надо было таким и возвращаться. Он повернулся, махнул рукой и направился к двери, стараясь игнорировать утренний стояк и тот факт, что своя кровать холодная и в ней точно не захочется досыпать то, что не доспал здесь. — Увидимся… потом, — все, что смог выдавить он из себя, прежде чем уйти. Нет, понятное дело, что и он, бывало, спал по четыре часа в неделю, но тогда была необходимость, война, сложные ситуации. Зачем так муштровать себя, когда не было причины, Ротгер не понимал. Он сжался на холодных простынях и запустил руку в подштанники, лаская себя и думая о том, что если не торопиться, если дать привыкнуть к себе, то, возможно, когда-нибудь у них будет по-настоящему… А там ведь, наверное, опять придется отпустить. Вальдес постарался выкинуть эту мысль из головы. Да, придется, и да, на этот раз он так просто Олафа своим не отдаст: он должен быть уверен, что того не потащат на казнь или в тюрьму. Они встретились за обедом. Олаф Кальдмеер неожиданно ответил на приглашение и спустился, хотя раньше всегда отказывался. Он был странно собран, но уже не безразличен ко всему. Вальдес рассказывал ему всякие ничего не значащие истории и сообщил, что ему пришло важное письмо, и он должен будет уехать на несколько дней. Олаф поддерживал беседу, вставляя в бесконечные речи Вальдеса одну-две короткие фразы, а потом кивнул на слова об отъезде и пожелал счастливого пути. — Всенепременно так и будет, — радостно согласился Вальдес и добавил: — Примете меня в гости сегодня? — Ротгер, разве я могу вам отказать? — И Олаф впервые за долгое-долгое время улыбнулся ему. — Конечно, можете, Олаф, — отозвался Вальдес, чувствуя, как странно звучит вслух имя, которое он столько раз называл мысленно. — В этом доме вы можете все. — Вы слишком щедры, Ротгер. И почему-то в этих словах послышалось совсем иное. Собраться в дорогу было несложно, но все-таки пришлось повозиться, и когда он, держа в руке бутыль вина, постучал в дверь, был уже глубокий вечер. Ему открыли. Что-то все равно всегда меняется, даже в деталях. Раньше Вальдес сначала входил, потом стучался, раньше Кальдмеер просто говорил, что открыто, а теперь предпочитал подходить и открывать сам, а Вальдес — ждать за дверью. Олаф впустил его и отошел. — Стоит ли пить перед долгой дорогой? — смерив взглядом содержимое бутылки в руке Вальдеса, спросил он. — Пить стоит всегда, — беспечно поведя плечом, сообщил Вальдес. — А еще… — Он обернулся, чтобы не пропустить реакцию на фразу, которую хотел произнести, заранее собираясь уловить любые, даже самые незаметные эмоции на лице собеседника. — А еще я планирую провести эту ночь так же, как и предыдущую, — в вашей компании. Единственное, что отразилось на лице Олафа, — это легкое удивление. — Если вы против, говорите прямо, — тут же сказал Вальдес, понимая, что, какие бы чувства ни испытывал Олаф, он их теперь ни за что не покажет. — Я не настаиваю. — Неужели вам… — он не закончил фразу, но Вальдес его резко перебил: — Не надо строить предположения о моем отношении, я и сам расскажу. Просто скажите: вы против? Вас это смущает? Я все пойму. — Мне странно, но я согласен. — Олаф кивнул, приняв для себя какое-то одному ему понятное решение. — Отлично, — живо обрадовался Вальдес. — То есть вы теперь совсем у меня жить будете? — уточнил Олаф. — Не думаю, что вы сможете выдержать мое общество круглосуточно, — Вальдес весело рассмеялся, садясь в давно облюбованное кресло. — Мне часто говорят, что иногда меня слишком много и от этого легко устать. — Я пока ни разу не устал от вашего общества, Ротгер, — Олаф плавно опустился напротив, и на мгновение Вальдесу показалось, что на самом деле они и не расставались, что Кальдмеер не уезжал никуда, не было сорванной казни и не было ужасов тюрьмы. И до него снова с болезненной силой хотелось дотронуться, провести по волосам, обнять, поцеловать… Вальдес быстро переключился на вино. Не стоит показывать своего желания, рано. А вечером он пришел в комнату к своему гостю и застал его за переодеванием. Ненадолго, но того, что он успел увидеть, хватило, чтобы бурная фантазия дорисовала следы пыток по всему телу, а не только на той части, что показалась его взору, пока Олаф не одернул ночную рубаху. Как и в первый раз, Ротгер уткнулся носом куда-то в основание его шеи, крепко обнял и быстро уснул, ощущая покой и умиротворение и слушая чужое сердце. *** Вернулся Вальдес поздно. Можно было сделать остановку в пути и не торопиться, но почему-то не получалось не спешить. «Загнали и себя, и лошадь, а ничего важного, говорите, не произошло», — удивлялся слуга, но что ему скажешь? Что на сердце неспокойно, что ужасы мерещатся от долгой разлуки? Он уже однажды оставил Олафа, и теперь рад был, что того не повесили, не успели. Вот и сейчас — вроде и поводов для беспокойства нет, но все равно страшно: вдруг что-то случилось, вдруг сам, вдруг с ним... Страху много не надо, лишь однажды пробравшись в сердце, он любое сомнение обращает в себя. Наспех сбросив походную одежду и стащив с себя сапоги, Вальдес быстро дошел до заветной комнаты и толкнул дверь. Олаф тут же поднялся из кресла, откладывая книгу, и сделал шаг навстречу. — Ротгер, вы уже вернулись? Вальдес успел накрутить себя так, что был просто уверен, что все плохо, и потому вид живого и здорового Кальдмеера опьянил его радостью. Он быстро сократил расстояние, упал на колени и обнял Олафа, утыкаясь лицом ему в живот. Тот сначала замер, а потом осторожно положил руки на грязные с пути волосы. — Ротгер, вам бы помыться... Кивок. — Ротгер, скажите, что-то произошло? — Олаф осторожно гладил его по голове. — Нет, все хорошо. — Вальдес гладил его по спине и думал, что счастлив. — Я просто очень рад, что вы не исчезли. — Но вы же понимаете, что рано или поздно я покину ваш дом, сколь гостеприимным он бы ни был? — Понимаю, — снова кивнул Вальдес, отстранился и встал. — Но сейчас вы со мной. — Идите мыться, — отмахнулся от него Олаф и очень тепло улыбнулся. — Да, сейчас и пойду, — согласился Вальдес. — Но ночевать приду к вам, так что не запирайте дверь. — Вы же сами знаете, что я никогда так не делаю. Зачем вы говорите это? — Олаф чуть наклонил голову, следя за тем, как Вальдес идет в сторону двери. — Чтобы вы заперлись, если не захотите меня видеть. — Вальдес обернулся на пороге и весело подмигнул. — Даю вам шанс избавиться от моего общества еще ненадолго. И скользнул за дверь. Ему нравилось то, что он увидел, — Олафу явно становилось лучше. Он не заперся, всегда не запирался, и сейчас не сделал простой и логичной перегородки между ними. Вальдес бы не обиделся, не встреть его на пороге Олаф и не пропусти в глубь комнаты, просто заставил бы себя ждать еще. Он уже достаточно поторопил события и теперь знал, что не стоит рваться вперед слишком сильно. Но ему вновь открыли, впустили и, кажется, действительно были рады. — Ротгер, — Олаф взял его за руку и потянул за собой. — Ротгер, нам надо двигаться дальше. — В этом нет необходимости, — запротестовал Вальдес. — Есть. — Олаф мягко коснулся его губ своими. — Если мы не пойдем вперед, то опять расстанемся, ни разу не побыв вместе. — Он гладил руку Вальдеса, мягко уговаривая его. — Никто из нас не может сказать, как долго все будет так, как есть. Мы оба принадлежим своим странам и их интересам, а не себе. Даже я, даже сейчас. Вы тоже в любой момент можете уйти и не вернуться. Вальдес прикрыл глаза, чувствуя, как рвется из глубины души родное, темное «мое», «он мой и только мой», «никому не отдам», «заберу себе, спрячу, схороню от всего мира, никуда и никогда не отпущу». — Вам ведь было… — он подавился словами «плохо» и «больно». — Вам ведь не нравится. — Тогда сделайте так, чтобы понравилось, — возразил Олаф, ведя его к кровати. — Только в ваших силах сделать хорошее из всего плохого, что произошло. Вальдес кивнул и позволил себя вести. Олаф сел на кровать и стал неспешно раздеваться, позволяя увидеть все, что так долго скрывала одежда. Следы от металла кандалов и пыточных инструментов, от плетей безобразным узором покрыли тело. Где-то под ними прятались раны от сражений, но теперь их было бы не найти. Олаф обнажился полностью, позволяя себя рассмотреть, принять… или не принять. Вальдес пытался принять, но чем дольше он смотрел на изуродованного человека перед собой, тем меньше хотелось близости. Обнять, прижать к себе и никогда не отпускать — да. Убить первого попавшегося под руку и неважно, своего или чужого, — тоже. Но такого Олафа хотелось оберегать, а не спать с ним, как с любовником. — Вы передумали, Ротгер? — Бывший пленник внимательно всматривался в его лицо и ждал. — Нет, — помотал головой Вальдес и приблизился. — Нет, просто страшно. Олаф напряженно усмехнулся и взобрался на кровать, а Вальдес, все еще будучи не в силах отвести взгляд от следов на бледной коже, стал на ощупь скидывать с себя одежду. Он залез на мягкую перину и сел напротив. Они оба рассматривали друг друга, оба не были возбуждены, но пока что это не имело значения. Олаф протянул руку и положил ее на грудь Вальдеса, провел, обрисовывая пальцами мышцы. — Странно, — проговорил он, проводя по линии ключиц, потом выше по шее, касаясь мочки уха и перенося касание на подбородок, а потом, пальцами ведя по горлу, спустился ниже, к груди. — Мне казалось, что у южных людей больше волос на теле. Он вел еще ниже, пока Вальдес не перехватил его руку и рвано не выдохнул «рано», тут же выпустив чужую ладонь, словно испугавшись. — Они уже совсем не болят. — Олаф протянул ему руку. Вальдес осторожно принял ее, поглаживая зарубцевавшиеся шрамы, а потом осторожно поцеловал кончики пальцев, обводя языком зажившие следы содранных ногтей, захватывая пальцы целиком, чувствуя, как от этих действий сбивается чужое дыхание. Кальдмеер смотрел в сторону, чуть склонив голову, и во всей его позе сквозила уязвимость, словно, затащив Вальдеса в постель, обнажившись перед ним, он потратил всю свою твердость и решимость, и сейчас из последних сил держался, чтобы не свернуться в комок. — Олаф, — осторожно окликнул Вальдес. — Мы можем прекратить. Тот резко обернулся и покачал головой. — Нет. Я хочу вас, а вы — меня. Нет смысла прятаться или сводить все к совместному сидению с вином у камина. Вы сами говорили — надо идти вперед. — Но не заставлять себя. — Вальдес приложил чужую ладонь к своей щеке и прижал. — И вы кое-что путаете, я не только «хочу» вас. Я люблю вас, и это намного важнее. Он потянулся и поцеловал следы на запястьях. — Намного важнее. Тогда Кальдмеер подался вперед, обнимая за шею, притягивая к себе, и поцеловал, глубоко и страстно. Он прижался ближе, и колено Вальдеса оказалось между его ног. Он был возбужден, и теперь его любовник мог почувствовать это. Олаф приподнялся и собирался забраться на колени Вальдесу, решив, что такая поза лучше, чем вновь чувствовать на себе чужой вес, но Вальдес решил иначе. Он легко и сильно обнял Олафа и, потянув его на себя, упал спиной на кровать. И крепко-крепко прижал к себе. — Я тут подумал, — веселым и хрипловатым от возбуждения голосом прошептал он на ухо. — Мы ведь можем делать все, что хотим. И он обнял Олафа ногами, все еще не размыкая рук. — Ты все затеял, тебе все и делать, — он уже смеялся в открытую. А потом распахнул объятья и раскинулся на кровати. Олаф сполз с него и сел рядом, ошеломленно смотря. — Да ладно, — с неуместным весельем продолжил Вальдес, подняв ногу и проведя пальцами по бедру Олафа. — Неужели ты уже забыл, как и что делать, Олле? — То, что я помню, я делать не буду. Вальдес резко сел. — Тогда можно по-другому, — уже спокойнее сказал он и, протянув руку, коснулся члена Олафа. Тот сначала дернулся прочь, а потом замер. Тогда Вальдес придвинулся ближе и захватил в ладонь полностью. Олаф неосознанно развел ноги и подался навстречу ласкающей его руке, а потом ответил тем же, обняв пальцами чужую плоть и двигая сжатым кулаком в такт. — А ведь на самом деле у нас очень много времени, — сказал Вальдес после, помахивая вытянутой вверх рукой. Он лежал, развалившись наискось, положив ноги на закинутые в другой угол кровати подушки. — И мы можем успеть абсолютно все и все попробовать. — Я бы не был так оптимистичен. — Олаф устроился рядом и смотрел на купол надкроватного полога. Он бы лег нормально, но Вальдес своей позой мешал, поэтому надо было либо заставить его принять нормальное положение, либо самому пойти наперекор привычке. Сейчас Олаф решил, что можно и уступить. — После всего, что было, я бы на твоем месте тоже хорошего от жизни не ждал, но, — Вальдес выделил тоном последнее слово, — но я рядом. И я говорю, что времени у нас более чем достаточно. И когда ты решишь повторить то, что было сегодня, я хочу, чтобы ты взял меня. Олаф нервно усмехнулся и повернул голову набок, чтобы рассмотреть лицо того, кого полюбил еще той зимой. Лицо, волосы, глаза... и так близко. Он коснулся пальцами и провел по линии скулы, стараясь запомнить образ. Вальдес резко развернулся, и они оказались лицом к лицу. — А потом можно наоборот, — сообщил он и улыбнулся. — А у тебя прозрачные ресницы, прозрачные и длинные. Забавно, это видно, только если быть совсем рядом. И брови... совсем седые. Он коснулся щеки, обводя старый шрам. — Ни о чем не беспокойся, теперь действительно можно все, все что захочешь. — Он спустился ниже, обводя следы, оставленные чем-то острым, но явно не оружием. — Или, если надоест, можем прекратить все. Хотя я сильно расстроюсь. — Не захочу, — твердо сказал Олаф и прикрыл глаза. В помещении было тепло и уютно, и хотя спать, ничем не накрывшись, было странно и немного неуютно, в этом было какое-то абсолютное доверие. Вальдес решил по-другому. Он накрыл их обоих одеялом, а потом уткнулся куда-то в подмышку Олафу, как большая собака, и быстро заснул, крепко обнимая.