Незнание - сила

Гесер вернулся в офис чернее тучи. Даже из своего кабинета Антон мог почувствовать, как гнетет, давит сквозь щиты тревога Великого Светлого. Он вздохнул, мысленно готовясь к дурным вестям, а затем решительно поднялся, перемахнул через стол и вышел в коридор. Уже в дверях он столкнулся с секретаршей Гесера и, мягко перехватив поднос с затребованным шефом кофе, без стука вошел в кабинет. Борис Игнатьевич сидел, спрятав лицо в ладонях. Появлению Городецкого он ничуть не удивился. — Присаживайся, Антон, — предложил шеф, не поднимая головы, — У меня, как ты понял, плохие новости. Городецкий молча уселся в предложенное кресло и придвинул Гесеру наполовину заполненную чашку. Тот немного оживился, вытащил из нижнего ящика стола пузатую бутылку коньяка и щедро плеснул янтарную жидкость в кофе. Антон наблюдал за действом с каменным лицом. — У Дневного Дозора будет новый глава, — наконец сказал Гесер. Городецкий ответил не сразу. Схватил чашку шефа и, не глядя, проглотил содержимое. Отставил чашку и с надеждой спросил: — Вы же не всерьез? Это ведь Завулон… Я имею в виду, как он вообще мог уступить кому-либо свое место? — Он и не уступал, — невыразительно отозвался Гесер, — С ним кое-что случилось. Кое-что очень нехорошее. И с этим мы ничего не можем поделать. Он убил своего подчиненного прямо в офисе. Антон прищурился. — Убил, и что? Я понимаю, что сейчас говорю не как Светлый, но разве Завулону это не должно было сойти с рук? Гесер вздохнул. — Правильно мыслишь, Антон, хотя, как ты выразился, и не по-светлому. Ты прав, дело не в самом убийстве. А в том, что Завулон не собирался совершать его. Он не смог сдержать свою силу. — Какое-то проклятие? — проницательно спросил Городецкий. Не бывает, чтобы столь опытный высший маг вот так просто не смог совладать с силой! — Не совсем проклятие. Это, скорее, сродни болезни. Он медленно теряет свою сущность. — И под словом «сущность» вы понимаете… — Воспоминания, впечатления, навыки и пристрастия. Взаимоотношения. Все, что на протяжении сотен лет формировало его характер. — Проще говоря, он перестает быть собой. — Именно, — кивнул Гесер, — И что самое неприятное, сила его остается на месте. Мощь Иного, прожившего более двух тысячелетий, в руках фактически новорожденного Иного. Антон нервно постучал пальцами по ободку кофейной чашки. — И вы так просто об этом говорите? Я не хочу сказать, что вы приятели, но за столько лет вы и Завулон… — Он опасен, — сказал Гесер, — Завулон сейчас похож на пороховую бочку. В один прекрасный момент сила, которой он больше не сможет управлять, разорвет его, разгромив заодно и пару кварталов вокруг. Он уже нестабилен, Антон. Я хотел бы его спасти, из своей выгоды или дружеского участия, не суть важно. Хотел бы. Не могу. Они помолчали. — Единственное, что остается, — ограничить его силу, — продолжил Гесер. — Вернее, отграничить его силу от него самого. Инквизиция дала добро. Борис Игнатьевич выложил на стол перед Антоном пару металлических браслетов, сплошь увитых рунами. — Он не пойдет на это, — с сомнением протянул Городецкий. Слишком хорошо он знал Завулона. — Разумеется, сразу он не согласится, — кивнул Гесер, — Он уже заявил, что снесет голову первому же Инквизитору, который сунется в его квартиру. — И поэтому артефакты у нас? — хмыкнул Антон. Гесер не ответил. Он вдруг посмотрел Городецкому прямо в глаза и придвинул браслеты к нему. — Я хочу, чтобы это сделал ты. Я прошу тебя, Антон. Пожалуйста. Городецкий с удивлением взглянул на шефа. В его голосе и впрямь прозвучали молящие нотки? — А почему вы сами не… Вас он вернее послушает. Гесер покачал головой. — Не думаю, что ему хотелось бы, чтобы тем, кто это сделает, был я. — А я, значит, подхожу? — Ты и сам знаешь ответ, — загадочно отозвался Гесер. Антон покачал головой и сунул браслеты в карман. — Нет. Не знаю. По указанному Гесером адресу никто не открыл. Дорогущая квартира в центре пустовала, и загородный дом пустовал, и любимый ресторан Всетемнейшего тоже пустовал. В конце концов Антон заехал в офис Дневного Дозора и, не решаясь зайти вовнутрь, окликнул входившего в здание Темного. — Шагрон! Тот настороженно обернулся. Узнал Городецкого и нехотя подошел. — Здравствуй, Светлый, — вежливо поздоровался он. Антон торопливо кивнул, ему было не до церемонностей. — Тебе известно, где сейчас Завулон? Темный помрачнел. — Он больше не работает в Дозоре. — Знаю. Мне нужен лишь адрес. Шагрон с минуту колебался, а затем вытащил из внутреннего кармана пиджака блокнот, вырвал страницу и что-то быстро на ней написал. — Вот, — протянул он блокнотный лист, — адрес. Не позволяй ему убивать тебя. Городецкий благодарно пожал Темному руку. Умирать он не собирался. Разыскиваемый дом оказался в паре кварталов от дома Антона — мог бы пешком дойти. Это слегка тревожило. Не к месту вспомнился разговор с Гесером. Интересно, что тот подразумевал под «ответом»? Городецкий щелчком пальцев отворил подъездный замок и стал подниматься. Ему даже не пришлось сверяться с бумажкой Шагрона — количество щитов на верхнем этаже зашкаливало. Часть из них была предназначена для маскировки, но на близком расстоянии они так фонили, что для высшего пройти мимо и ничего не заметить было просто невозможно. Антон взбежал на последний этаж и, безошибочно определив нужную дверь, позвонил. Для этого его руке пришлось пройти через десятка два сканирующих и оповещающих заклятий. Чертов параноик! Реакции на звонок не последовало. Городецкий снова надавил на кнопку, и снова ничего не произошло — похоже, открывать Завулон не собирался. Антон напряг зрение и внимательно всмотрелся в сумеречные щиты. Защита была вплетена в стены, фундамент и — особенно основательно — в крышу. Городецкий вздрогнул. Если хотя бы один из этих щитов падет, размыкая слаженную цепь, здание попросту рухнет, похоронив под собой жильцов. А ведь они даже не подозревают, что живут на вулкане. Прорываться силой сквозь такие заслоны было если не самоубийством, то, по крайней мере, решением весьма опрометчивым. Уровень силы позволил бы Антону избежать большинства ловушек, но и только, дальше лестничной площадки ему было не пробиться. Даже будь у них с Завулоном одинаковый запас сил и опыта, Городецкий все равно был обречен куковать в подъезде просто потому, что, сойдясь, две силы уравняли бы друг друга, не позволяя защите устранить незваного гостя, но и не пропуская его вовнутрь. Учитывая, что именно это и было целью Завулона, Городецкий снова оказывался в проигрыше. Пораскинув мозгами, Антон решил действовать дипломатично. Он пнул дверь ногой и крикнул первое, что пришло в голову: — Если ты немедленно не откроешь, я начну выбалтывать твои грязные тайны прямо в сумрак. Надеюсь, Гесер в офисе изо всех сил напрягает слух! Заглушающий полог дернулся и сполз с двери, укутывая Антона. Городецкий удовлетворенно хмыкнул. — Жалкая попытка, — раздался из-за двери недовольный голос. — Неужели ты думал, что я поведусь, Городецкий? Антон пожал плечами. Главное, что это сработало — Темный соблаговолил отозваться. Через полминуты мучительного молчания из-за двери осторожно спросили: — И что еще за грязные тайны? — Например, про то, как ты молил Тигра о пощаде, в то время как пророк… — вдохновенно начал Антон, но его прервали. Щелкнул замок, и дверь приглашающее распахнулась. — Заходи, — буркнул Завулон, запахивая полы домашнего халата. Пройдя узкий длинный коридор, Антон замер в нерешительности, не зная, куда идти: в гостиную, по-видимому, служившую Завулону еще и спальней, или в тесную, выглядевшую не слишком обитаемой кухоньку. — Кухня, — услужливо подсказали из-за спины. — Чаю не предложу — его попросту нет. «Кто же ходит в гости с пустыми руками?» — всплыли в голове укоризненные слова бывшей жены, но Антон мысленно отмахнулся от них — в конце концов, Завулон, когда бывал в его старой квартире, тоже не с розами заявлялся. — Ну? — недружелюбно поторопил Завулон, устраиваясь на старой табуретке с металлическими ножками, — Чем обязан, Городецкий? Гесер решил вести переговоры через тебя? — Он рассказал мне… — Ну разумеется, он рассказал! Борис ведь у нас мастер хранить секреты! — И хотя Завулон плевался ядом, Антон вдруг почувствовал его страх. Липкий, холодный, струящийся по вискам страх. — Гесер говорит, тебе можно помочь, — как можно мягче сказал Антон. Завулон вдруг вскочил, ухватил Антона за грудки и что было силы тряхнул. — Как? — зарычал он. Громыхнула посуда, откуда-то сверху на пол рухнула кастрюля в совковый цветочек. Покатилась, ткнулась железным боком в хозяйскую ногу да так и осталась лежать. Антон высвободил одну руку и растерянно протянул браслеты. В течение минуты Завулон, прищурившись, жадно вчитывался в их узор, а потом вдруг в ужасе отшатнулся. — Я не надену это, Городецкий! — зло сказал он, непроизвольно пряча руки в карманах домашнего халата. — Я понимаю. Правда. Но ты должен… Завулон оборвал его на полуслове. — Ты не понимаешь, Городецкий. Я не расстанусь со своей силой, можешь так Гесеру и передать. — Я не уйду так просто, — Антон упрямо мотнул головой. — Подумай, в конце концов, от этого зависит и твоя жизнь тоже. Сила разорвет тебя, когда ты… — Умру? — Завулон криво усмехнулся. — Не все ли равно? — Забудешь, — твердо поправил его Городецкий. — Это не одно и то же. Завулон подошел вплотную и замер в десятке сантиметров от Светлого. — Хорошо. Ты наденешь их мне, когда я перестану узнавать тебя, — жарко шепнул Завулон ему в ухо и, отстранившись, в голос добавил: — Не раньше. А до тех пор я предпочел бы не расставаться с силой. Антон попытался ободряюще сжать его локоть, но Завулон, поморщившись, вырвал руку. В утешениях он не нуждался. — Это означает, что тебе придется присматривать за мной, — как бы между делом продолжил Завулон. — Я готов… открыть тебе доступ. Но при условии, что ты не станешь сливать Борису все, что увидишь здесь. Согласен? Учти: или мы договариваемся на моих условиях, или Гесер с Инквизицией строят свои планы с нуля. — Согласен, — торопливо подтвердил Антон, протягивая руку с зажженной на ней изначальной силой. — В этом нет необходимости, — покачал головой Темный. — Мне достаточно слов. И дни покатились за днями. Завулон, как и обещал, открыл доступ в квартиру. Даже ключи отдал. Строго говоря, в них Антон нуждался менее всего, но было в этом жесте нечто такое отчаянное, что Городецкий просто не мог отказаться. Он молча подцепил ключ к своей и так уже увесистой связке: от родительского дома, от старой квартиры, от дома, в котором они еще не так давно жили со Светой и Надюшкой, от дачи, от офиса Ночного Дозора и кабинета. В первые дни Антон и вовсе не захаживал к Темному. Потом устыдился и наведался после смены. Сонный Завулон на кухне молча кивнул ему и предложил чашку кофе. Ранним утром он выглядел не грозным тысячелетним Иным, не поверженным сумеречной болезнью главой Дневного Дозора, а просто живым человеком, со своими пристрастиями и заморочками. Антон просидел с ним все утро, а после и сам не заметил, как уснул. Ночная работа сказывалась. Он проснулся ближе к вечеру на скрипучей кушетке в гостиной, и Завулон, сидевший подле лампы с книгой, криво ему усмехнулся: — Ну и здоров ты дрыхнуть, Городецкий! Я всегда говорил, что работа в Ночном Дозоре дурно влияет на здоровье. Завулон щелкнул пальцами, намереваясь включить верхний свет, но, к неприятному удивлению обоих Иных, ничего не произошло. У Антона ухнуло сердце, а Темный побелел, отбросил книгу и быстрым шагом вышел из комнаты. Шатаясь со сна и натыкаясь на стены, Антон последовал за ним. Завулон обнаружился на балконе с сигаретной пачкой в руках. — Я хотел бы умереть, будучи Иным, Городецкий, — сказал он, не глядя Антону в глаза. — Тот, кем я стану, ничего не потеряет, когда ты наденешь их на него. Я же буду благодарен тебе за это до последней минуты. Повремени пока. Я все еще помню тебя. — Но ведь это не смерть, — выдавил Городецкий. Завулон посмотрел на него с иронией. — А что же это, Антон? Я мало похожу сейчас на того мальчишку, что разорял птичьи гнезда, не подозревая о Силе и власти. Все, чем я являюсь — все это здесь, — он ткнул пальцем с зажженной сигаретой в висок. — То, что останется после, не будет и сотой долей моей личности. Городецкий вздохнул. Ему хотелось ткнуть его в грудь и спросить: «А здесь? Здесь разве нет и капли того, чем ты являешься?». Но Антон сдержался. Он только протянул руку, и Завулон безропотно выдал ему одну из своих длинных тонких сигарет. Напоследок щелкнул по краешку ногтем, и искра послушно сорвалась с его пальцев. — Похоже, откладывается, а, Городецкий? — довольно сказал Завулон и затянулся. И Антон не мог с ним не согласиться. Он разжал пальцы, обхватившие стальные браслеты в карманах брюк. Пока что действительно откладывалось. Сентябрь подкрался на мягких лапах практически незаметно. Гесер мучился с новым шефом Дневного Дозора, а Антон все чаще после работы не шел в холодную, постылую квартиру, а сворачивал к пятиэтажке, увитой в реальности диким виноградом, а в сумраке — синим мхом, и поднимался к Завулону. Тот встречал его мрачным взглядом, но никогда не возражал против общества Городецкого, и в какой-то момент Антону стало казаться, что Темный даже рад его видеть. — Что на работе? — невзначай спрашивал он. И Антон рассказывал. Осень выдалась на редкость дождливой. Дожди рассекали загазованный московский воздух, лупили по крышам, топили в лужах опавшие листья. Один за одним ливни спускались на город, не давая передышки, не позволяя остановиться, задуматься, испугаться. Антон приходил, Завулон кивал ему: «Городецкий», — и на сердце становилось легче — помнит. И дни снова тянулись бесконечной чередой. — Чертовски дерьмовая погода, — жизнерадостно заявил Городецкий, вваливаясь в квартиру Темного с пластиковыми пакетами наперевес. Он вымок до трусов (мог бы использовать водоотталкивающее заклинание, но отчего-то не стал), ужасно вымотался, но все равно почувствовал в груди тепло, когда вечно недовольный Завулон выглянул в прихожую и сердито отобрал у него пакеты с продуктами. Тепло это, которое еще не так давно он находил тревожащим, теперь стало для Антона привычным и почти обыденным. Городецкий скинул хлюпающие кроссовки, нахально бросил прямо на полу носки и босиком прошлепал за Завулоном на кухню, оставляя за собой цепочку мокрых следов. Пузатый чайник, красный в белый горошек, уже тихонько посвистывал на плите. — Я чаю купил, — улыбнулся Антон, у которого зуб на зуб не попадал. — Теперь своим кофе не отделаешься. Темный внимательно на него посмотрел. Перевел взгляд на залитый водой пол. Потом снова на Антона. Вздохнул и призвал из спальни один из своих теплых халатов. — Снимай это все, — сказал строго, — ты весь мокрый — простудишься. Городецкий хотел возразить, хотел напомнить, что вполне может высушиться простеньким Феном, доступным даже магу седьмого уровня. Хотел, но смолчал. Почему-то глупо улыбнулся, послушно принял из рук Темного мягкий халат и отправился в ванную. Он вернулся с ворохом мокрой одежды, вывалил из карманов связку ключей, простенький жезл, амулет на удачу, пивную крышку и последними, чувствуя неловкость, выложил на тумбочку рунические браслеты. Завулон усмехнулся этой неловкости и предложил Антону табурет. — Ты знаешь, Городецкий, побрякушки, которые тебе вручили, — задумчиво сказал он, прихлебывая чай, — это своеобразный вид казни. Гуманнее, чем развоплощение. Они навсегда оборвут мою связь с сумраком, лишат меня силы. Я состарюсь и умру, как человек. И это необратимо. Антон ошарашено на него посмотрел. Он был уверен, что браслеты, как и любой артефакт, можно в нужный момент попросту снять. — Что? Гесер не сказал тебе? — фыркнул Завулон. — Что ж, пожалуй, я бы тоже не стал вдаваться в подробности. В конце концов, какая разница, что станет с этим телом, когда мое сознание его покинет, а, Городецкий? Правильно, мне тоже начхать. Антон коснулся его руки. На этот раз Завулон не стал вырываться. Но было в этом жесте что-то такое, что заставило Темного хрипло пробормотать: — Твоя жена, Городецкий… Антон вздрогнул. — Я уже три года как разведен. Завулон пристально посмотрел ему в глаза. — Я знал об этом? — ровно спросил он. — Да. — Антону пришлось заставлять себя не отводить взгляд. Завулон со стуком отставил чашку и поднялся на ноги. Антон повторил его движения, преисполненный готовности следовать за Темным, что бы тот ни задумал. — Я курить, Городецкий, — осадил его Завулон. — Не кисейная барышня — не растаю. Сиди здесь, и так мокрый. До чего же с ним бывало трудно! Завулон то беспрестанно жалел себя, то отказывался от всяческой поддержки и участия. Он то тянулся к Антону, то закрывался наглухо, встречая насмешкой любые попытки Светлого заговорить. «Не лезь в душу, Городецкий» стало привычной отмазкой. Несколько минут Антон послушно просидел на кухне, допивая свой чай — слишком крепкий, слишком горький. Потом вымыл чашки, свою и Завулона. Потом запахнул поплотнее халат и вслед за Темным вышел на балкон. Завулон смотрел в окно, на косые струи дождя, и бездумно вертел в руках сигаретную пачку. — Зачем приперся? — недружелюбно поинтересовался он. — Я волновался, — просто ответил Антон. Несколько секунд Завулон буравил его ледяным взглядом, а потом резко тряхнул головой, точно отгоняя наваждение. — Значит, ты глупец, — презрительно бросил он. — Потому что только очень недалекий человек станет делать все, чтобы как можно крепче привязать себя к умирающему. Мгновение Антон стоял не шевелясь, а затем замахнулся, чтобы отвесить Темному пощечину. Завулон с легкостью перехватил его руку и сдавил ее пальцами. — Никогда, — все еще пылая злобой, выплюнул Городецкий, — не смей приравнивать себя к умирающему, высокомерный ты ублюдок! Завулон, явно впечатленный, отпустил руку Светлого. Снова отвернулся к окну и вытащил сигарету. — Как знаешь, Антон, — недовольно промолвил он, закуривая. — Хочешь тонуть в этом болоте — тони. Твое дело. Только знай — это, выражаясь твоим языком, чертовски дерьмовая затея. Срыв произошел через две недели, когда с Завулона разом сорвались все его защитные заклинания. После Антон благодарил всех богов за то, что жил поблизости. Это была не его смена, и он уже готовился лечь спать, когда почувствовал нечто. Сумрак словно всколыхнулся от выплеснувшейся силы. Городецкий напряг память, припоминая, почему изливающаяся бурным потоком энергия кажется ему такой знакомой. А еще через мгновение Антон уже провешивал портал на крышу Завулонова дома — времени взбираться по лестнице не было. Когда Городецкий ворвался в квартиру, внутри бушевал ураган. Все, что нашлось внутри: мебель, одежд, электроприборы, посуда — кружило в воздухе, в безумном танце врезалось в стены. Самым неприятным, однако, было не это, а распечатанные охранные проклятия, призванные защитить Темного в случае падения щитов. — Завулон! — с надеждой крикнул Антон. Только бы Темный еще помнил его. Только бы не пришлось доставать эти чертовы браслеты. Но тревожный голосок внутри подсказывал: момент упущен. Завулон нашелся в гостиной. Сорванные щиты болтались за его спиной подобно огромным крыльям. Он стоял, одной рукой опершись о постукивающее ножками кресло, а другой схватившись за голову. Когда Антон вошел, Темный резко вздернул голову и несколько секунд бездумно сверлил его взглядом. А затем в глазах Завулона мелькнуло узнавание. На лице Темного отразилась мука, казалось, он вел яростную борьбу, разрываясь между желанием закричать «Убирайся!» и необходимостью попросить «Помоги». Так и не сумев выбрать, Завулон беспомощно возопил: — Городецкий! — Треск стекла. Кажется, зеркало. — Ты должен поднять щиты, — перекрикивая грохот, отозвался Антон. В следующую секунду ему пришлось уворачиваться от свихнувшегося охранного заклятия. Завулон бросил ему растерянный, злой взгляд, и Антон понял — не помнит. Не помнит, как ухватить силу за хвост, вознестись над ней, будто на гребне волны, и усилием воли водрузить защиту на место. Антон вытянул руку в попытке перебросить образ, технику действия, но в нее тут же врезался массивный вазон. Стекло брызнуло, крошась, впиваясь Светлому промеж пальцев. Антон зашипел. Завулон ухватился за образ, будто утопающий за спасательный круг. Тряхнул силу — без толку. Городецкий ощутил, как от бесплодных попыток Темного сотрясаются стены. Шагнул вперед, намереваясь перехватить руки, помочь, направить. Подобно ракете взвизгнуло защитное проклятие, со свистом срываясь с места Антону наперерез. Городецкий бросил контрзаклинание и в тот же миг пожалел, что не воспользовался Щитом Мага. Ибо Щит мог уберечь от чего угодно, цена вопроса была лишь в количестве силы. А изощренное заклинание, направленное против Завулоновых проклятий, никак не могло остановить огромного осколка, впившегося острием Антону под ребра. Городецкий не сдержал хриплого вскрика и осел на пол. Несколько беснующихся проклятий торжествующе врезались ему в грудь. Лицо Светлого медленно заливала бледность. — Городецкий! — Завулон мучительно пытался укротить собственную силу. Он понимал — пока этого не случится, приближаться к Антону опасно. — Поднимай… щиты, — выдавил Антон, харкая красным. Вязкие капли слюны пополам с кровью упали на ковер. Он приподнялся на руках. — Подними чертовы ублюдочные щиты, Завулон! — На них пароль! Стоп-слово, я… Я не помню! — Думай! Силы оставили его и Антон повалился на бок, рыча от боли и отчаянья. В карманах брюк лязгнули рунические браслеты, воспользоваться которыми, даже пожелай он того, Светлый был не в состоянии. Сознание не покидало его, но будто бы мутнело с каждой вытекающей из груди струйкой крови. — Городецкий! — в этом вопле было «держись», «черт», «помоги», «не оставляй меня» и еще много нецензурной брани. И все это умещалось в едином отчаянно выкрикиваемом имени. Городецкий. Лицо Антона приобрело меловой оттенок, и дело было не столько в ранении, сколько в последовавших за ним мощнейших проклятиях. Все же к своей безопасности Завулон всегда подходил с предельной серьезностью. И теперь это могло стоить Городецкому жизни. Слово, слово, что за чертово слово он использовал?! Дыхание Городецкого становилось прерывистым, едва различимым. Из последних сил отбросив защиту назад, как можно дальше за спину, Завулон рванулся к нему, не в силах сдержать обреченного выкрика: — Антон! — и все прекратилось. Завулон с опаской и неверием обернулся, но атакующие проклятия угасли, а щиты каким-то чудом оказались на месте. Мебель, посуда и прочие предметы обихода медленно и смирно опускались по своим местам. Завулон тихо рассмеялся. Ну конечно. «Антон». Он мог забыть многое, но как забыть имя того, кто вызвался быть твоим палачом? Кто заявляется из раза в раз, неловко перекладывая орудие казни из кармана в карман, и улыбается тебе за чашкой утреннего кофе. Хорошо, что Городецкий не слышал пароля — потерял сознание немного раньше. Да, хорошо. Завулон переложил голову Антона себе на колени. На губах Светлого играла счастливая, безмятежная улыбка. И все же этот случай мог стоить Городецкому жизни, а самому Завулону — рассудка. Он с содроганием представил, что было бы, не выкрикни он по счастливой случайности ключа от щитов. Смерть Светлого, самая пучина безумия и беспамятства и, как финальный аккорд, холодные, бесчувственные руки Гесера, выдавливающие из него последние капли жизни. Городецкий шевельнулся, веки его дрогнули, и через секунду Завулон смотрел прямо в спокойные, полные облегчения глаза Светлого. Антон ощупал грудь, уже залеченную Завулоном, и слабо усмехнулся. — Рад, что ты справился, — вполне искренне заявил он, усаживаясь. Завулон отвернулся. — Я мог тебе навредить. Я и так навредил, — сухо произнес он. Антон поднялся на ноги, отряхиваясь и потирая ребра. Задумчиво обвел взглядом разгромленную гостиную. — И все же ты справился. А значит, мы выиграли еще… время. — В следующий раз я могу тебя прикончить. Не делай вид, будто не понимаешь этого, Городецкий. Светлый пожал плечами. — В следующий раз я буду на чеку. Меня не так-то просто прикончить. Несколько секунд Завулон смотрел ему в глаза, что-то прикидывая в уме, а потом поморщился и упал в ближайшее кресло. — Оно и видно. И Антон рассмеялся тем задушенным смехом, каким смеется лишь человек, только что чудом избежавший гибели. Они отчаянно цеплялись друг за друга, тысячелетний Иной за того, кто не прожил и века, беспринципный за моралиста, Темный за Светлого. И если у Завулона были причины, по которым ему, изо всех сил сдерживающему дырявые плотины собственной памяти, хотелось вцепиться в кого-то, накрепко связанного с реальностью, то сам Антон искал и не находил оправданий своей привязанности. Гесер смотрел с укоризной — столько времени прошло, а он все еще не воспользовался артефактом, призванным защитить их всех. Городецкий по многу раз доставал браслеты, вчитываясь в таинственную вязь рунического узора. А потом решительно прятал. Еще не время. Он сможет выбороть для Завулона еще немного. И Антон не был бы собой, если бы не пытался. Он проработал множество текстов в архиве Ночного Дозора, выбил себе допуск в архив Дневного, ему даже позволили провести пару вечеров, вникая в пыльные фолианты библиотеки Инквизиции. Вскоре у него набралась увесистая папка выписок и собственных исследований на тему сумеречного расстройства, поразившего Завулона. В папке было все, кроме ответа на вопрос: как это прекратить? — Ты сделаешь на мне ученую степень, — невесело смеялся Завулон. — Для тебя стараюсь, — огрызался Антон. И Завулон принимался глумиться, обостряя их перепалки до тех пор, пока Городецкий не срывался и не уходил бродить по улицам, успокаивая нервы. Оба понимали: за ехидством и нападками на Антона Темный прячет страх и неуверенность. И каждый раз, провоцируя Городецкого уйти, он словно бы желал испытать себя: а узнаю ли я его, когда он вернется? Антон возвращался, обычно продрогший и несчастный, Завулон узнавал. Несколько дней они проводили в умиротворении, а затем все начиналось сначала. Болезнь прогрессировала, каждый замечал это, и каждый молчал, замыкаясь в себе, подмечая ухудшения в тайне от другого. К октябрю Завулон просыпался утром, долго не мог понять, где находится, а потом взгляд его натыкался на спящего на кушетке Антона, и он вспоминал. Пожалуйста, еще один день. Еще один. Антон с опаской наблюдал изменения, поражавшие Темного. Завулон то становился еще более раздражительным, чем обычно, насмехался и ерничал, то, напротив, становился странно покладистым и покорным. В такие дни он соглашался сыграть на стареньком фортепиано, и Антон, уткнувшись носом в чашку чая, слушал незнакомые ему тревожные мелодии. — Я выучился играть, когда мне было лет шестьсот или что-то около того, — как-то признался Темный. — Людям на это хватает одной единственной жизни, уму не постижимо. А мы, проживая свои первые человеческие сроки, часто похожи на детей, так же безответственны и безрассудны. Чем длиннее уготованная тебе жизнь, тем дольше не хочется взрослеть… После таких вечеров Антон подолгу молчал, а потом с еще большим остервенением бросался работать над своей папкой. Завулон же почти не думал о бесплодной борьбе Городецкого. Куда больше его занимало собственное лицо. Он подолгу вглядывался в отражение, и только слепой не прочел бы в его взгляде немого вопроса: «Кто этот незнакомец?» Антон проснулся от запаха гари. Завулона в гостиной не было. Переполняемый тревогой, Городецкий влез в брюки и бросился на кухню. Горели занавески. Их колыхал ветер, врывавшийся из распахнутого окна, а рядом сгорбившись стоял Завулон. Антон слабо выдохнул. Нечто фантасмагорическое виделось ему в этой фигуре, за спиной Темного словно бы угадывались очертания кожаных крыльев. — Ты в порядке? — почти без надежды спросил Городецкий. Завулон поднял на него растерянный, совершенно открытый взгляд. — Простите, мы знакомы? — чуть дрогнувшим голосом спросил он. Сердце Антона оборвалось и пустилось в безумный пляс. Действуя будто во сне, он вытащил из кармана брюк браслеты. Скользнул на первый слой, прекрасно зная, что Темный не последует за ним — едва ли Завулон сознавал сейчас, что может уйти в сумрак, а если и сознавал, то запросто мог провалиться на третий слой вместо первого или, того хуже, по ошибке проклясть кого-нибудь. Он и впрямь был пороховой бочкой, и эта бочка должна была вот-вот взорваться. Антон был здесь, чтобы этого не случилось. В этом и состояло его задание. Так почему же так трудно пересилить себя и покончить со всем? Городецкий преодолел последний метр, разделявший его и Завулона. — Прости, — выдохнул он и защелкнул браслеты на запястьях бывшего Великого Темного. Холодные полоски металла дрогнули, сжимая кожу, руны вспыхнули, ослепляя Антона, а потом в одну секунду все прекратилось. Увитые письменами браслеты попросту растворились в сумраке. Городецкий с сомнением глянул на ауру Завулона и обмер: теперь она напоминала мыльный пузырь, заполненный переливающейся всеми цветами радуги жидкостью. Снаружи — оболочка из человеческой ауры, внутри — плененная сущность Высшего Иного. Теперь становилось понятно, почему Завулон назвал действие браслетов необратимым — как можно снять то, чего попросту не существует? — Почему бы тебе не оставить его в покое? — спросил Гесер. Голос его был строг, но в глазах светилась нечеловеческая усталость. — Ты сделал, что было должно, и мы все тебе благодарны. Но теперь ты должен позволить ему жить своей жизнью. Зачем ты ходишь к нему, Антон? Зачем бередишь ваши общие раны? Городецкий сидел, сцепив руки в замок, и тихо злился на целый мир. Нравоучения Гесера, хотя и не были лишены здравого смысла, оставались всего лишь нравоучениями, и Антон мог себе позволить пропустить их мимо ушей. В конце концов, Борис Игнатьевич ни черта не понимал, о чем говорил. — Но Артур, он… — Артур? — лицо Гесера искривила болезненная гримаса. — Ах, да, его старое-новое имя. Ты забываешь, что играешь с чужой судьбой, Антон. С человеческой судьбой. Это… недопустимо. Неэтично, в конце концов. Плечи Городецкого мелко затряслись от смеха. Все еще посмеиваясь, он потер лоб. — Неэтично? После всего, что я сделал с ним, вы предлагаете мне бросить его на произвол судьбы, одного, ни хрена не знающего о своем прошлом, будущем и настоящем, потерявшегося во времени и беспамятстве, и говорите мне, что обратное неэтично? Неэтична попытка дать ему жизнь? — Да, — Гесер, казалось, через силу заставил себя кивнуть, — он больше не Иной. Заву… Артур проживет еще долгие годы, но эти годы состарят его. А ты останешься неизменен, жив, здоров и полон сил. Ты будешь нестареющим свидетелем его умирания. И да, черт побери, это неэтично! Он витиевато выругался на языке, которого Антон не понял. Может, Гесер и прав. Но Городецкий вспоминал отчаянную привязанность Артура, его жажду узнать больше о мире, которого он, как оказалось, совсем не знает. Вспоминал — и тут же выбрасывал проповеди Пресветлого из головы. Считая, что он помогает Артуру, Городецкий, конечно, лукавил. Против воли он искал в этом новом для себя человеке черты былого Завулона. Но Артур улыбался улыбкой, какой лишь пару раз его удостаивал Всетемнейший, бесхитростной, разоружающей и заразительной. Артур не кричал, не насмехался и не звал его по фамилии. Он был любознателен, как ребенок, столь же привязчив и ласков. Но Антон не мог не чувствовать в нем запертую силу, тоску, и когда Артур думал, что его не видят, брови против воли съезжались на переносице, а углы рта потерянно опускались вниз. Не в силах противиться искушению, Городецкий вернулся к работе над своей папкой. В голове засела одна-единственная мысль: а вдруг всё ещё можно вернуть. Не то чтобы ему не нравился Артур. Он был лучше, чище и безмятежней. С ним не было того постоянного чувства настороженности и напряжения, что никогда не отпускало Городецкого рядом с Завулоном. И все же Антон жаждал другого. Ему хотелось видеть искру насмешки, злобы, раздражения, хоть чего-нибудь, что напомнило бы ему о прошлом. Но… ничего. Артур не ведал зла от мира, и не было никаких причин, по которым он мог бы выражать его в ответ. С этим нужно было смириться. Но Городецкий не мог. С каждым днем Антон выглядел все обреченней, и Артур чувствовал себя неловко — по его мнению, ничего ужасного не происходило. Нет, он ощущал, что теряет нечто важное, медленно, по крупицам. Но взамен он приобретал кое-что новое, не менее ценное — в его жизнь по каплям просачивался Антон. Оранжевая куртка на вешалке, плеер, забытый на кухонном подоконнике между горшком с геранью и забитой до краев пепельницей… Его заразительный, пьянящий смех и вечные круги под глазами после ночных дежурств. — Похоже на царапину оборотня, — как-то прокомментировал он рану на руке Антона. Городецкий тогда вцепился в него и долго выспрашивал, с чего вдруг ему пришло в голову это сравнение. Но Артур пожимал плечами и убегал от расспросов на балкон, курить. Он быстро усвоил, что Городецкий уважает его право на такой побег. Он и впрямь не знал, отчего при взгляде на кровавую борозду на бледном предплечье ему мерещились огромные клыки и черная свалявшаяся шерсть. Нужно меньше времени проводить за просмотром фантастики. Но отказать себе в этом маленьком удовольствии Артур не мог. — Я буду рад, если ты останешься насовсем, — сказал он однажды, наблюдая, как Антон на ночь глядя собирается домой. Городецкий тогда отшатнулся от него, как от прокаженного, и в ужасе сбежал. Интересно, почему? Антон старался приходить и уходить неслышно, но Артур всякий раз каким-то задним чутьем угадывал его приближение. Они сталкивались либо в прихожей, либо на кухне, где для Городецкого уже посвистывал старый чайник в белый горошек. Антон невольно ценил эти моменты, настолько же пропитанные индивидуальностью Артура, насколько и перенятые у Завулона. — Как прошла смена, Городецкий? — в голосе Артура раздались знакомые насмешливые нотки. Светлого будто током ударило. — Что? Что ты сказал? Антон рывком подскочил к Артуру, вцепился в тощие плечи и так встряхнул, что даже немного напугал его. — Я что-то не то спросил? — настороженно поинтересовался Артур. — Прости, Антон, я не хотел. Какие-то проблемы на работе? Антон разочарованно отпустил его плечи. — Да нет, все хорошо. Просто мне вдруг показалось… Антону слишком часто что-то казалось. Артур привык к этому — невелика беда, и к странностям его работы привык, и еще много к чему. Весь его мир сошелся на острие иголки, и острием этим стал Антон Городецкий. Человек с целой тысячей тайн. И одна из этих тайн, Артур был уверен, касалась его самого и его прошлого. Они впервые поссорились, когда Артур попытался заглянуть в черную папку. Городецкий кричал и злился, Артур растерянно наблюдал за ним и печально улыбался. Почему-то Антон всегда успокаивался, когда он печально ему улыбался. Когда Артур в первый раз потребовал рассказать ему правду, Антон сбежал. Как и во второй раз. И в третий. И во все последующие разы тоже. Городецкий бежал, бежал от ответа, который должен был — и не мог ему дать. — Скажи мне правду, Антон! Это случилось, когда Городецкий вернулся раненным. Артур чувствовал угрызения совести, вжимая Антона с его кровоточащим плечом в стену, но ничего не мог с собой поделать. Тело действовало будто само по себе, а разум отчетливо сознавал: ему нужны ответы. И Городецкий сдался. Бросил перед ним свою таинственную увесистую папку. Налил себе виски. И принялся ждать. А когда Артур окончил чтение, виновато пробормотал: — Твоя личность стирается. Даже сейчас. Медленно, слой за слоем. Однажды ты проснешься, а от тебя останется лишь пустая оболочка, чистый лист. — Я не узнаю тебя? — полуутвердительно спросил Артур. Городецкий осторожно кивнул. Артур тряхнул головой и печально засмеялся. — Это не так уж плохо, знаешь ли. Я ведь смогу познакомиться с тобой еще раз. У Антона дрогнуло сердце. Артур выглядел лет на тридцать-сорок, но казался таким… юным. Городецкий уже почти не верил, что этот человек некогда был Завулоном, Высшим Темным. Антон ободряюще сжал его ладонь, и Артур ответил на пожатие. А потом вдруг потянулся вперед и мягко коснулся губами его губ. Городецкий рванулся в сторону, но Артур держал неожиданно крепко. — Ты не осознаешь, что делаешь! Прежде ты бы никогда… — Напротив, — зарычал Артур, — я весьма ясно осознаю свои действия и желания, — и тихо добавил: — Может быть, яснее, чем когда-либо. И Антон снова сдался. Спасовал перед этим человеком с лицом и голосом Завулона и глазами безумца, жаждущего познавать. Он позволил разложить себя на скрипучей кушетке, позволил целовать, позволил взять без остатка, а утром забрал свою черную папку и тихо исчез из жизни Артура. Неэтично? Может быть. Но когда он в последний раз действовал в соответствии с этикой? Особенно когда дело касалось Завулона. Ему понадобилось десять лет, чтобы найти разгадку. Десять лет вдали от Артура, десять лет в кропотливом труде. Антон знал, как остановить болезнь, знал, как обернуть ее вспять. Знал даже, как избавиться от браслетов, и это оказалось подвластно человеческому уму. Знание жгло ему руки. Он нашел Артура совершенно твердо стоящим на ногах. Постаревшим, но все еще полным сил. И глаза его, когда он узнал Антона, были колкими и злыми, в них не нашлось и капли былой нежности. Он был раздражителен, будто подросток, в каком-то смысле, им и являлся. Антон говорил с Артуром о прошлом. Говорил о Завулоне. Тот слушал лениво, без особого интереса на лице, словно Артура ничуть не волновало, каким он был раньше. Наверное, так оно и было. Когда Городецкий выдохся и обреченно умолк, Артур вдруг смягчился. Он сжал ладони Антона, как когда-то, и усмехнулся: — Дай мне еще немного времени. Прошу. И Антон понял, чего он просит. Того же, о чем втайне молил Завулон на пороге своего забытья: еще один день, еще немного! Артур просил времени для себя. И Городецкий не смог ему отказать. — Ты в порядке? Антон озабоченно вглядывался в лицо Завулона. Получилось? Не получилось? — Не мельтеши, Городецкий, — выдохнул тот, хватаясь за подставленное плечо Светлого. Антон с облегчением рассмеялся. Завулон вдруг замер, отвел несколько прядей с его лба и совершенно серьезно произнес: — Могу я тебя сейчас поцеловать? С мгновение Городецкий тревожно вглядывался в знакомое-незнакомое лицо. Завулон и Артур. Артур и Завулон. А затем зажмурился и одними губами прошептал: — Можешь.