Пончик

Когда ты жирный в начальной школе — это не так плохо. У тебя могут быть клевые игрушки, харизма, ты можешь добиваться своего, просто доминируя над окружающими. Детям, по сути, не особо важно, как ты выглядишь. Когда ты подросток, а твое тело все еще полно сала, которого вполне хватило бы для небольшой мыловарни, это уже хуже, но терпимо. Проблема в том, что с каждым годом ты становишься все ужаснее, сверстники смотрят на тебя свысока, сверстникам плевать на то, что ты состоишь в футбольной команде, — ты жирный, а значит, ты изгой. Когда ты поступаешь в университет, у тебя не остается друзей — люди не только за глаза шепчутся о твоем весе, они говорят тебе это в лицо, смеются над тобой и придумывают обидные прозвища. И уже не помогает то, что ты можешь придумать тысячу способов, как довести этих жалких тварей до самоубийства, твои язвительные комментарии развлекают только тебя самого. А самое главное — девушки избегают тебя, словно прокаженного. Это бесит. Бесит настолько, что ты готов сжечь универ дотла, устроить десять казней египетских, устроить пир из их дражайших родственников. Ты абсолютно теряешь над собой контроль — дальше так не может продолжаться. А потом ты встречаешь Баттерса, у которого жизнь напоминает сказку. У Баттерса шикарная фигура, классная тачка, дорогущие шмотки, и за ним увиваются все главные красотки города. В этом есть что-то от кармической справедливости — ты всегда считал, что этому педику самое место где-нибудь в стрип-клубе для трансов, а себе пророчил политическую карьеру, взлет на вершины Олимпа прямо с первого курса. Ты не смотришь на Баттерса, притворяешься, что его вообще не существует, хотя на него невозможно не смотреть, так что, когда ты пытаешься протиснуться мимо, он обращает на тебя внимание — на тебя тоже сложно не смотреть, но по другой причине. Ты слишком жирный, в твоем теле больше ста пятидесяти килограммов, твои подбородки могли бы стать лестницей в небо, а твои пальцы настолько неуклюжи, что ты умудряешься ронять даже ложку во время еды. Неудивительно, что и сейчас они тебя подводят — ничего удивительного: повышенное потоотделение свойственно таким, как ты. А Баттерс совсем не изменился. Он тут же приседает рядом и помогает тебе собрать учебники, совершенно не обращая внимания на начавших перешептываться девчонок. Ты хочешь нахамить, но у тебя слова застревают в горле, когда он смотрит на тебя так пристально, что хочется провалиться сквозь землю. Ты отвык общаться с людьми, заперевшись в собственном теле, — тебя и так слишком много, зачем кто-то еще. Кто бы мог подумать, что единственным, с кем ты согласишься общаться, будет Баттерс-гребаный-педик. Вы вместе ходите в столовую, зависаете в его квартире, смотрите кино вечерами, а иногда ты остаешься у него на всю ночь. Баттерс постепенно переводит тебя на здоровую пищу, он заставляет тебя ходить, хотя притворяется, что ему просто нравится с тобой гулять. У Баттерса превосходно получается готовить овощной салат — ты и думать больше не можешь о жареной курочке в фирменной обсыпке из “KFC”, которая буквально тает на зубах. У тебя появляется неподтвержденная аллергия на пиццу, а еще на разные газированные напитки. Ты даже о чипотле думать не можешь, когда Баттерс смотрит на тебя своими голубыми глазищами — и от этого приятно сводит живот и учащается пульс. Хотя, возможно, ты просто голоден, но это не важно, потому что Баттерс отказывается от встреч с друзьями, не отвечает на звонки Рэд и Бебе, а сидит с тобой в своей гостиной, жует сельдерей и заразно хохочет над тупыми шутками в очередном стэндап шоу. Ты сам не замечаешь, как меняется твой гардероб, — ты не тратишь на него ни копейки. Ты с удивлением замечаешь, что живот уже не мешает тебе заходить в аудитории, ты спокойно занимаешь всего одно место в общественном транспорте, а окружающие начинают смотреть на тебя с легким интересом. Смутное ощущение неправильности происходящего продолжает преследовать тебя день за днем. Баттерс придвигается к тебе ближе, когда на огромном экране телевизора Винсент возвращает Мию к жизни прямым уколом в сердце. Ты бедром чувствуешь, какой Баттерс горячий, у тебя по спине льется пот, и тебе кажется, что адреналин вкололи тебе — так быстро колотится сердце. Педик целует тебя, прижимая к спинке дивана, нависает над тобой, удерживая за плечи, смотрит прямо в глаза и так добродушно улыбается, словно маньяк-убийца, собирающий трофеи со своих жертв. Сложно сказать, когда именно начинаются ваши отношения. Возможно, это происходит в тот вечер, а возможно позже — когда Баттерс заваливается в твою комнату с бутылкой текилы и предлагает пить на брудершафт. Ты не в силах сосчитать, как часто вы трахаетесь, потому что кажется, что Баттерс зажимает тебя в каждом углу: щупает за задницу, дрочит в туалете университета, отсасывает в кинотеатре, трахает в раздевалке фитнес-клуба. У Баттерса нет никаких понятий о приличии, он творит все, что хочет, и это не дает тебе покоя. В комнате царил полумрак, плотно задернутые шторы создавали полное впечатление, будто за окном ночь. Картману не нравилось, когда Баттерс разглядывал его складки, хотя тот говорил, что любуется ими. Он вообще любил разглядывать Картмана — наручники крепко удерживали руки у изголовья, лишая возможности прикрыться. Баттерс сидел в изножье кровати и смотрел, словно изучал какую-то неведомую зверушку, отчего по телу пробегали мурашки. Картман поджал пальцы ног и недовольно повел бедрами, пытаясь хоть таким нелепым образом заставить Баттерса действовать. Рот был заткнут кляпом: красный шарик прижимал язык, но не давал сомкнуть губы и сглотнуть слюну. Баттерс взял ступню Картмана в руку и провел пальцами вдоль взъема, обхватил лодыжку большим и указательным пальцами и довольно улыбнулся, будто выражая одобрение. Картман зажмурился, ему стало немного страшновато, хотя Баттерс еще ни разу не сделал ему больно. В голове зашумело, и мысли отступили на задний план, был слышен только гул крови в ушах. Все нервные окончания вдруг отключились, остались только там, где Баттерс касался его ноги. — Не бойся, я уверен, что тебе понравится. — Голос у Баттерса был очень нежным, бархатистым, он мог бы работать диктором на радио, и все домохозяйки сидели бы рядом с приемниками, лишь бы не пропустить ни единого его слова. Вот только Баттерс был грязным педиком. Картман охнул и попытался отдернуть ногу, когда влажные губы обхватили его большой палец. “Срань господня”, — подумал Картман про себя, широко распахнув глаза и уставившись на Баттерса. Тот сидел перед ним на коленях, все еще крепко сжимая ступню в руках, смотрел в глаза и осторожно посасывал большой палец. Он больше ничего не делал: не гладил его нигде, не пытался облизать, просто сидел и посасывал большой палец ноги. Баттерс выглядел глуповато, но от этого возбуждение становилось только сильнее. Что-то невероятное происходило с телом — легкие электрические разряды проходили от ноги и куда-то в грудь и взрывались там настоящим фейерверком, отчего становилось трудно дышать. Картман захныкал, словно ребенок, и тогда Баттерс ожил: лизнул кожу между пальцев, потерся щекой о подошву — Картман вдруг залился краской, потому что кожа на ногах была сухая и явно неприятная на ощупь, но Баттерсу, казалось, было все равно. Он вытворял своим языком и губами что-то невообразимое, отчего ногу подергивало и Картмана трясло крупной дрожью, он метался на простынях, не в состоянии избавиться от навязываемого удовольствия. Ему хотелось, чтобы Баттерс уже перестал мучить его и занялся более важными делами — трахнул его, например, или отсосал, но только перестал доставлять это почти болезненное наслаждение, от которого крик застревал в горле, а слезы наворачивались на глаза. — Знал бы ты, какой красивый, когда вот-вот готов кончить, — внезапно прошептал Баттерс, и его горячее дыхание обожгло ставшую чувствительной кожу на стопе. Картман непроизвольно дернул ногу к себе, и Баттерс внезапно отпустил его, но легче не стало — желание уже разгорелось и ворочалось внутри, словно клубок змей. Картман был готов либо расплакаться, либо убить Баттерса за то, что тот посмел устроить подобное. Вдруг что-то прохладное коснулось члена, и Картман вскинул бедра навстречу, что оказалось довольно неприятной ошибкой. Основание члена обхватило кольцо, присутствие которого одновременно сводило с ума своей теснотой и мешало насладиться происходящим со всей отдачей. Настоящая пытка — вот на что это было похоже. Тем временем Баттерс встал рядом с кроватью и заставил Картмана перевернуться на живот. Рукам стало неудобно — кольца наручников врезались в кожу и давили слишком сильно, так что руки уже через пару секунд начали затекать. Поза была слишком уязвимой, это одновременно заводило и раздражало. Перед глазами все плыло, а тело подрагивало, накопленное возбуждение не находило выход, и от этого было почти больно. А потом раздался свистящий звук — и Картману действительно стало больно. Он повернул голову и увидел, как Баттерс вновь заносит руку, в которой была зажата плетка. На этот раз удар был мягче, почти напоминал поглаживание. После третьего удара задница начала гореть — плетка оставляла тонкие полоски, Картман не мог их видеть, зато прекрасно чувствовал. Он мог поклясться, что их там около двадцати, если не больше. А Баттерс и не думал останавливаться — он аккуратно наносил удары, чередуя серию сильных, хлестких с гладкими, ласкающими. Картман орал, уткнувшись в подушку, но это ни капельки не помогало. Когда он дергался от боли, член скользил по простыне и примешивалось удовольствие, образуя странный коктейль из ощущений. Когда Картман уже был готов взмолиться о пощаде, порка прекратилась. Прикосновение рук, показавшихся довольно прохладными, оказало взрывной эффект — все тело свело, словно от оргазма, но член все еще был пережат у основания. — Ты так раскраснелся. Я бы мог продолжить, но, думаю, с тебя достаточно, — пробормотал Баттерс, и по его голосу Картман понял, что тот тоже едва сдерживался. Картман был готов кончить, как только исчезло кольцо, он смог продержаться еще минуту или около того. Пока Баттерс медленно продолжал его трахать, словно растягивая удовольствие, он будто специально каждый раз вжимал пострадавшую задницу в кровать, причиняя небольшую, но довольно ощутимую боль. У Картмана уже не было сил возмущаться или сопротивляться. Он обессилел настолько, что его хватало только на то, чтобы постараться не заснуть. Казалось, этот ленивый секс продолжался целую вечность, а потом Баттерс вжался в Картмана всем телом и, тихо охнув, кончил. Картман принимал душ вторым. Баттерс быстро ополоснулся и позволил ему запереться в ванной почти на час. Правда, когда Картман вернулся в комнату, там никого не было. Было хорошо, немного томно, хотелось мурлыкать и спать, но он должен был дождаться Баттерса и высказать ему все, что думал о его педиковатых фантазиях. — Я здесь, несу нам попить и йогурт, — прозвучал за дверью бодрый голос. — Ну хоть что-то хорошее! — ворчливо ответил Картман, даже не подумав встать с кровати, на которой уже удобно устроился. Благо, она уже была перестелена к его возвращению. Баттерс зашел, неся в руках поднос. Картман не сразу разглядел, что именно лежало в самом центре, а когда наконец опознал, у него потекли слюнки. Пончик. Сладкий глазированный пончик — пища богов и копов. Поскольку Картман копом не был, то вполне закономерно считал себя богом. — Мне! — только и успел выкрикнуть он, как Баттерс перехватил его руку, а другой схватил пончик. — Нет, сладкий, ты на диете!