Чай

      — Вов, ты уверен, что мне здесь бэк-вокалить надо? Артур и сам справляется неплохо…       — Дубинин, ну пойми: здесь такой экшен будет, а без бэка недобито как-то!       — Не в свою ты степь полез, Вовка. Ну зачем здесь-то?       — Ах, не в свою… Ну ладно, — Холстинин со звонким стуком опустил ладонь на стол, над которым динозавры склонились в попытках довести до ума очередную песню. — Ну ладно! Сам пиши. Если потом Беркут тебя на три буквы пошлет, виноват будешь ты.       — Володь, не кипятись… — басист участливо заглянул тому в глаза и накрыл его руку своей мягкой ладонью. — Мы что-нибудь придумаем. Хочешь, я припев спою?       — Да зачем припев, твердолобое ты существо! — Холст не выдержал и, вырвав руку из ладони Виталия, вскочил. Схватился за голову. — Виталик, здесь нужно, именно здесь, понимаешь? Ты же вытянешь… Тут даже я вытяну, хоть петь не умею.       — Давай завтра обсудим, а? Не могу больше тут сидеть. Жена ждет.       Пауза. Температура в комнате резко упала ниже нуля.       — Жена… — поледеневшим и безучастным тоном протянул Володя, отвернувшись. — Верно, ты ведь у нас семьянин. Ну, иди. Завтра доругаемся.       Виталик встал с кресла, тяжело вздохнув. Оделся и сделал шаг в сторону Вовы, теребя замок куртки — то ли протянуть руку и коснуться на прощанье, а то ли не стоит. Было неловко и нехорошо расставаться, как кошка с собакой.       — Ну, это… пока.       Холст и бровью не повел в сторону басиста. Только тихо буркнул:       — Угу.       И услышал, как громко и обидно хлопнула входная дверь.       В студии группы «Ария» воцарилась тишина. Она всегда вступала в свои права, когда выходил за порог шумный басист — обычно тот, увлеченный работой, не смолкал ни на минуту. Или шутил, или громыхал пивными банками, выносить которые неизменно приходилось Холстинину, или просто мысль его бурлила, изливаясь беспрестанным потоком.       И вот теперь всё смолкло. Правда, на этот раз тишина не умиротворяла, а неприятно давила барабанные перепонки и скребла сердце.       Гитарист вновь тяжело упал в старое кресло и обложился листами с наработками. Но из головы настырно не шло одно чумное деревце. Ну конечно, думалось Владимиру, он это не со зла. Просто ему показалось с самого начала, что без бэка в конце куплета будет лучше, вот и упирается. Теперь на принцип пойдет, лишь бы не петь.       Может, и правда доработать музыку, чтобы без подпевки хорошо смотрелось? Серёга подыграет Артуру, или Максим…       Холст склонился над столом, взял огрызок карандаша и надписал сверху над текстом ещё несколько тактов с пометкой «Прист». Отложил карандаш, присмотрелся, нахмурился…       — Не то! Хоть ты убей меня, Дубинин!       Пусть крик его был адресован безропотной пустоте, все равно не полегчало. Гитарист вымученно улыбнулся и добавил уже шепотом:       — Что ты за чудо, Виталя… Упрямый, как осёл, честное слово! И что прикажешь мне с тобой делать?       Снова повертел в пальцах карандаш и добавил на схему партию ударных, мысленно проиграл песню — не выходит. Недоработанная мелодия получается, как ни крути. Холст откинулся на спинку кресла и беспомощно уставился в стену. Будь на ее месте Виталик, он бы давно просверлил на нем дырку своим взглядом. Вот же упрямец!       Гитарист вздохнул и отвел глаза. Наткнулся на часы, и его лицо изумленно вытянулось. «Ско-о-олько времени? А они точно не стоят? Это, значит, я тут просидел… Домой, скорее домой, там подумаю».       Нашептывая себе под нос: «Домой, дома поработаю…», гитарист стал торопливо собираться. Взял ключи, прихватил листочки с наработками, выключил свет и вышел из студии.       — Лара, я дома!       В квартире Дубининых поздним вечером тишину нарушил лязг входной двери и прокуренный тенор главы семейства. Щелкнул выключатель, тьма расползлась по углам.       — Тише ты, дети спят! — сердито прошептала сонная женщина, щурясь на Дуба. Прошептала и тут же, сама себе противореча, принялась ругать мужа на чем свет стоит: — Сидишь со своими дружками-алкашами до поздней ночи, «работают» они там, гляди-ка! Водку опять пили, небось!       Виталик тяжко вздохнул.       — Ничего мы там не пили. Мы с Вовкой над песней спорили.       — Ага, верю! Несет от тебя за версту. С Вовкой они сидели! Больно умный Вовка твой.       — Ларис, тебе кажется, я не пил, — терпеливо сказал Дубинин.       Каждый вечер в этой квартире проходил одинаково, как в типичном анекдоте. Такая жизнь кого угодно доведет до ручки. Тут и на людей начать бросаться недолго.       — Дыхну, ну хочешь? А Холстинина не трогай.       Жена такого хамства не вытерпела и всплеснула руками:       — Защищаешь дружков своих двинутых? О семье бы лучше подумал! Детей не видишь почти!       Дубинин закрыл глаза и выдохнул. Опять оседлала любимого конька.       — Лариса, замолчи, пожалуйста. Я есть хочу. Что у нас на ужин?       Лариса, абсолютно не ожидавшая такого поворота, опешила.       — Так это… остыло же всё. Три раза грела. Иди на кухню, там на плите кастрюля. Я спать.       — Угу, спокойной ночи.       Быстро закинув в себя холодный ужин, Дубинин пошел на балкон покурить перед сном. В голове царил тоскливый хаос. Ветер выдувал из сигареты рыжие искры, унося их в синее небо к далеким старшим сестрам. Тихо. Даже собаки не лают. Огромная площадка расчерчена редкими прямоугольниками света. Пустая. Холодная. Одинокая.       «Я же виноват… Вовка старается, только сладить со мной не может. А я идиот упрямый! Он и так из-за группы не высыпается, бедный, думает, как быть и что делать, чтобы нас слушали. А я? Да я с бэком даже спеть не попробовал ни раз… Как там поётся-то, блин?» — он глубоко затянулся и скривился.       В таком духе мысли басиста свелись к одному: срочно лететь в студию и извиняться перед Володей!       Затушив сигарету и метким броском отправив ее на козырек подъезда, Виталик скользнул в коридор. Жена не успела даже спросить, куда он намылился на ночь глядя, когда раздалось на всю квартиру:       — Лариса, я на студию, не жди меня!       И следом — хлопок двери, окончательно перебудивший весь дом.       — Алкаш проклятый ты, Виталик…       Не обнаружив никого в студии, Дубинин стремглав понесся домой к Володе. Желание сейчас же извиниться и немедленно получить прощение не давало покоя, как не давала покоя Виталиковым ногам его же дурная голова, требующая бежать и действовать.       В кармане удачно нашлись ключи от Холстовской квартиры, когда-то оставленные Виталику в знак доверия. Ну и хорошо — сюрпризом буду, подумалось басисту. Он сразу представил себя обёрнутым подарочной лентой с огромным несуразным бантом, и губы невольно растянулись в дурацкой улыбке.       Тем временем гитарист поставил чайник и, любовно поглаживая гитару, постарался наиграть ту же мелодию, но без необходимого бэк-вокала. Холстинин был готов идти на компромисс. И, видимо, всю жизнь будет идти на компромиссы: слишком дороги ему их с Виталиком странные отношения. Они слишком разные: импульсивный басист и флегматичный, вечно витающий в облаках гитарист. Они порой не понимают друг друга, и кому-то мудрее приходится уступать. Иначе ценой за правоту станет обида. А будет ли тогда нужна эта правота?       Так думал и Холстинин, когда по памяти дергал струну за струной в попытке нащупать гармонию с непокорным Дубининым. Пальцы порхали над грифом, то зажимая, то нервно срываясь с нужного лада. Руки дрожали от холода и напряжения. После очередного неверного движения Холст отставил гитару в сторону и измученно прикрыл глаза. Выдохнул, помассировал воспаленные веки пальцами и стал мысленно считать до десяти.       Раз…       Где-то у соседей старые часы заливисто громыхнули единожды. Час.       Два, три, четыре…       На освещенной старой лампочкой кухне зашипел чайник, напоминая о себе.       Пять, шесть, семь…       На лестничной площадке загрохотал прибывший лифт. Послышались шаги, падение и сдавленные ругательства. Холстинин хохотнул, удивляясь чьей-то неловкости. «Там же ступенька здоровенная! Вот чудак-человек: либо пьяный в стельку, либо влюбился, раз под ноги не смотрит».       Восемь, девять…       В замочной скважине зашуршали ключи, нарушая бытовую идиллию.       …Десять.       Когда до Вовы дошло, что кто-то бесцеремонно ломится в его квартиру, дверь уже распахнулась. Коридор наполнился запахом подъездной сырости и ещё чего-то…       Гитарист рефлекторно втянул носом воздух и вскочил с насиженного места. Запах показался ему таким родным и знакомым…       …И ещё чего-то, пахнущего сигаретами и Дубининым.       Кто же ещё мог так нагло вломиться в личное пространство Холста! Сам и забыл, как давал ему ключи.       — Ну у тебя тут, Вовка, и «Форт Боярд»! Чуть ноги не переломал! Эй, ты спишь, что ли? — Виталик засунул свою любопытную физиономию в комнату, где только что сидел гитарист.       Никого. Он почесал в кудрявом затылке и недоуменно вернулся в коридор.       — Не сплю, а надо бы, — заметила фигура, выросшая перед басистом прямо из темноты прихожей. Тот аж вздрогнул. — Ты чего здесь?       Дуэль взглядов, длящаяся всего пару мгновений. Невозмутимые бесцветные глаза, в полутьме, казалось, горевшие двумя ледяными огнями, впились в тёплые карие, прожгли насквозь. И через секунду басист бросился на шею Володе.       — Вовка, Вовка, прости меня, а? Ну кретин я, дурак, бревно упертое! — уже спокойнее, почувствовав, что натруженные руки прижимают его к груди. — Там намного лучше с бэком, ты прав. Вовка, прости меня!       С трудом отлепив от себя трепещущее тело, гитарист молча заглянул другу в глаза и вдруг поцеловал — так, что Дубинин от неожиданности едва не потерял равновесие. Пальцы сжались, судорожно сминая рубашку гитариста, ломая ровные красно-белые клетки, и разомкнулись лишь тогда, когда Володя прервал поцелуй. Виталик пробурчал что-то недовольное. Холстинин демонически сверкнул глазами и снова стал тем, кого басист знал только в пределах этой квартиры — домашним и уютным Вовкой, позволяющим обнимать себя и шептать на ушко всякие глупости, трепетно обнимающим и осторожно, будто боясь повредить, целующим. Человеком, кроме которого в такие моменты не существовало никого больше, и круг замыкался, и всё было сказано уже давным-давно.       Домашний демон тепло по-кошачьи улыбнулся, задумчиво накрутил Дубову прядь на палец и прошептал:       — Виталь…       — М? — не поднимая глаз, отозвался Дубинин, пряча улыбку на груди гитариста.       — Чай будешь?