night(mare).

Когда за дверью комнаты самого маленького члена семьи До гаснет последний источник света, мальчишка ворочается ещё несколько минут, прежде чем закрыть дверь, оставленную в распахнутом состоянии матерью, и на носочках подбежать обратно, к кровати, падая перед ней на колени и заглядывая под. - Ты здесь? Под детскими кроватями можно найти забытые игрушки, ненужные родителям коробки или, в конце концов, пыль. И хоть кровать Кёнсу - детская, а постельное бельё меняет свой узор со снеговиков на разноцветных котят, ничего из перечисленного Вам не удастся найти под ней. Но зато там есть Чонин, и проводить с ним ночи намного интереснее, чем спать. Непонятно почему он есть под кроватью каждую ночь, и непонятно почему Кёнсу решил, что он живёт именно там, несмотря на вечное появление Чонина за его спиной. И в очередной раз ребёнок неожиданно вздрагивает и хочет засмеяться, когда Чонин резко хватает его сзади, но тот вовремя прикрывает ему рот ладонью. Они уже давно (для Кёнсу) знают друг друга. То время, когда ребёнок испуганно заворачивался в одеяло, умоляя Чонина не убивать его, забыто и прошло. [Ведь Чонин тогда так печально смотрел на него, что в одну ночь сердце Кёнсу дрогнуло.] Старший едва успевает усадить хрупкое тело на кровать, как мальчик крепко хватает его за шею, вспоминая прошлую ночь. В этот раз он снова плачет, как можно сильнее прижимаясь к Чонину, который безусловно всегда разрешает так бесстыдно портить свою белоснежную рубашку. - Я вновь видел страшный сон! Почему, Чонин? - хнычет мальчик, - может, я заболел? На что его старший друг отвечает заботливым поцелуем в лоб и с нежной улыбкой шепчет, что всё в порядке, малыш, ты совершенно здоров. И Кёнсу доверчиво кивает, из ночи в ночь разрешая стирать слёзы со своего лица. Они ещё пару-тройку часов позволяют себе не спать, прежде чем Чонин не становится серьёзным, настойчивым и грозным, прямо как господин и госпожа До, заставляя Кёнсу уснуть. Но он прощает ему это, ведь в другие моменты ночной гость всегда излучает нежность. Этого мальчику вполне достаточно. Их времяпровождение меняется от года к году. Сначала они играют в плюшевые игрушки, а потом с тихим смехом усаживают их на пластмассовый грузовик, перемещая его из одного угла комнаты в другой. Кёнсу воодушевлённо хлопает, когда Чонин показывает ему фокус: вот он у двери - хоп! - и около окна. Бесшумно и невидимо. Но научить его этому он, почему-то, не может. Мальчик дуется недолго, ведь Чонин готов сделать всё, ради прощения. Даже покатать его на спине. Но с возрастом Кёнсу стал уделять больше времени разговорам, нежели игрушкам. Он был слабеньким, но умным мальчиком, который не мог понять, почему же взрослый Чонин играет с ним. Он до сих пор не знал, откуда Чонин взялся. До сих пор обнимал его, весь дрожа, со словами: "я вновь видел страшный сон". Он становится умён не по годам, заставляя Чонина порой пугаться этого. Должно быть, их ночные разговоры охватили все аспекты мира, упустив только одно: что такое Чонин, как он тут появляется и, самое главное, зачем. И однажды, когда Кёнсу уже целых пятнадцать лет, Чонин разрешает себе рискнуть, покинув комнату. Он хватает Кёнсу за руку, с уверенностью заявляя, что всё будет хорошо, переносит его на крышу. Подросток в страхе прижимается к нему сильнее, при этом восхищённо раскрыв рот. Прямо под ним - сделать только ещё один шаг - мигающие белым и красным машины, фонари подле дорог, светящиеся окна в соседних зданиях. Восхищение пройдёт нескоро, но страх улетучивается, стоит Чонину самому прижать мальчика к себе. Кёнсу неровно дышит, ощущая на талии сквозь ткань пижамы ледяную руку. В эту ночь Кёнсу впервые представил, как старший наклоняется к нему, чтобы своровать его первый поцелуй. В это утро Кёнсу просыпается после сна, в котором его губы жестоко изодрали в кровь. В свободное время днём До лежит на кровати, бессмысленно играясь с кубиком-рубиком, даже не пытаясь его собрать. Однако всегда случайно делая это под закат. Он знает, что если позовёт Чонина, то он непременно появится - всё же, он не подкроватный монстр. Однако Кёнсу молчит, пытаясь понять, почему же он так зависим от Чонина, а родителям не рассказывает ничего. Ведь порой за ужином от слабости палочки выпадают из его трясущейся руки. Хоть это и секрет, но Чонин знает об этом. Но спустя год Кёнсу не выдерживает. - Ты здесь? На что Чонин тихо ухмыляется, оказываясь лежащим на кровати рядом с ним. Теперь он может бывать тут и днём. Теперь Кёнсу и днём иногда засыпает. Мальчику действительно кажется это неправильным каждый раз, когда он закрывает дверь в комнату на ключ, но в объятиях Чонина такие мысли перестают посещать его голову. Они лежат в постели вместе, часто неприлично приобнимая друг друга. Иногда До даже позволяет себе закинуть ногу на чужое бедро, если ему хватает на это сил (если Кёнсу становился слишком слаб, то Чонин помогал ему сделать это, словно читая мысли, осторожно подхватывая ногу). Порой он не мог встать, оставаясь дома на весь день. И, хоть он стал разрешать самому себе плакаться намного реже, Чонин всегда его слушал и ласкал. Пока в нём не скопилось столько вины и боли, что это стало видно в его глазах. Кёнсу, может, не очень внимательный, но когда ему исполняется семнадцать, он замечает. - Что-то не так? Он касается ладонью щеки нависающего прямо над ним Чонина, которого передёргивает от заданного вопроса. Кёнсу обеспокоено разглядывает прекрасные черты лица, но не получает ответа. Поэтому повторяет вопрос вновь. Но шатен вновь молчит. Его выводят из себя дрожащая бледная рука, тёмные пятна под глазами До. - Я не могу так поступить с тобой. И Кёнсу ничего не успевает сказать, лишь улавливает почерневшие глаза, чувствует пустоту под ладонью и остаётся в комнате один. В эту ночь ему впервые за много лет не снится кошмар, а днём он не чувствует боли, тяжести и вялости, как обычно. Это хорошо, но Чонина он не чувствует тоже. В какой-то момент Кёнсу радуется его исчезновению из своей жизни, хоть и не совсем осознавая это. Он просто спокойно переживает каждый день, уже не думая о многом, иногда задерживаясь на прогулках с одноклассниками. Но спустя месяц он воспринимает это как опустошение. Нет больше интересных и нежных разговоров. Нет ласкового голоса. Нет холодных рук с обжигающими объятиями. Он скучает по их странным отношениям, вместе с этим скучая по нему самому. Что-то ломается в нём, внутри. Чувства, которые никогда его не обманывали, звонко кричали, что во всех кошмарах до единого виновен Чонин. Но даже воспринимая это, брюнета тошнило в пустой кровати. Кёнсу мечтал, чтобы он вернулся. Но он придёт лишь на зов. Он готов отдать свою жизнь, чтобы почувствовать все ощущения с Чонином до единого вновь. Или немного больше. - Прошу, - шепчет парень тишине комнаты, ложась на кровать; именно в таком положении он всегда его ждал, - вернись. Но ничего не происходит. За окном - тусклый, серый свет уходящего дня. И если это последний закат, который Кёнсу сможет пережить, то он хочет провести его с Чонином. И всё окажется бессмыслицей без него рядом. Вся жизнь - зря, попусту, на ветер. - Я разрешаю тебе всё. Он говорит в настоящем времени, чтобы Чонин не смог отказаться. И он не может. Его не пугает прикосновение к своей коже, когда в ожидании парень лежит с закрытыми глазами. Он не спутает эти пальцы ни с чьими другими, поэтому не нуждается в том, чтобы видеть появившегося. Они забираются под серую ткань его футболки, быстро оттягивая её выше, чтобы большая холодная ладонь могла беспрепятственно гладить это место круговыми движениями. Кёнсу всё так же не открывает глаз, его лёгкий испуг выдаёт лишь слабое трепетание ресниц, когда губы чувствуют вкус других, сначала мягко, не настойчиво целующих, а затем чуть сжавших нижнюю губу. Но юноша уверен; он сквозит уверенностью, поэтому пытается присесть, делая это, наплевав на напор Чонина - младший с некой скрытой радостью в душе приоткрывает губы, осознанно пропуская того дальше. Ладонь сжимается на талии, а Чонин сильнее впивается в губы, иногда кусая их слишком сильно, от чего у До они краснеют, но, если закрыть уши на приглушённые довольные стоны, то он молчит. От подобного обращения с губами в его голове всё заискрилось, выпуская фейерверки, а ниже живота затянуло, возбуждая, в придачу с ледяной ладонью, от силы которой у юноши наверняка останется синяк. Чонин с завидной скоростью оседлал чужие бёдра, разорвав поцелуй лишь для того, чтобы лишить Кёнсу футболки. - А если ты больше никогда никому ничего не сможешь разрешить? - шепчет шатен в искусанные губы, облизывая собственные. Его дыхание уже сбито, но, в отличии от дыхания младшего, страха в нём нет. Возможно, обеспокоенность. Но никому её не почувствовать. Это последний шанс, и если Кёнсу не откажется, то его будущего на этом свете - нет. - Ты предпочтёшь вечный сон реальности? Уговаривать - не страсть Чонина, однако он хочет предостеречь. От отказа от реальности в гигантском плюсе окажется он сам. Но он хочет, чтобы Кёнсу жил. Но Кёнсу, видимо, наплевать на то, что он хочет. Хотя желание получить друг друга - обоюдное. И парень перемещает свои руки на белоснежную рубашку, быстро справляясь с каждой пуговицей и обнажая торс человека, что вечность ночей был рядом с ним. - Я предпочту тебя чему угодно. Тихий ответ растворяется в новом поцелуе, уже немного более нежном, во время которого пальцы До осторожно проводят линию от чужих ключиц до чёрных брюк, рассчитывая вызвать дрожь у Чонина, вместо этого получая её себе от убивающего возбуждения. Он помогает ему избавиться от рубашки, которая улетает на пол, к футболке, и позволяет резко прижать себя к кровати, чувствуя сильные руки, давящие на плечи. Кёнсу ни на секунду не сомневается, вызывая где-то глубоко в тёмной душе каплю страха у Чонина и, одновременно с этим, радость: возможно, он не будет так сильно винить себя после. Но на данный момент он отгоняет подобные мысли, незаметно переходя на чужую шею. Шея Кёнсу иногда чуть не гармонично, не слажено смотрелась с его головой и плечами, отчего, даже в возрасте семнадцати лет, он казался немного младше, потому что такая непропорциональность придавала ему детский вид. А с левой стороны у него были три родинки: одна чуть ниже уха, а другие две почти что у плеч. Чонин тысячи раз ловил себя на мысли, что хочет поцеловать её, хочет прикоснуться к ней, хочет... И вот сейчас он дождался этого момента. Кёнсу предстаёт перед ним во всей красе. И, Чонин хочет взмолиться Дьяволу об этом, он прекрасен. Спустя минут десять, пока До пытается перевести дыхание, на его шее и плечах уже есть три не маленьких тёмных пятна, от которых старший отрывается с нежеланием. Вкус его тела не похож ни на что иное. Это просто вкус До Кёнсу, который нельзя повторить. И если лишь своим присутствием он несколько лет подряд вызывал у Чонина дичайшие приступы голода, то души его хватит не на один год. Он не хочет уничтожать такой трофей. Но не он, так за этим слабым мальчиком придёт кто угодно; за ним будет очередь. Он не может такого допустить. Кёнсу подрагивает, жмурится, не выдерживает волну мурашек, покрывающих всю его кожу, потому что острые ледышки-пальцы поглаживают его бока, а Чонин постепенно спускается ниже, мимолётно касаясь языком затвердевшего от желания соска, от плеч к груди, от груди проводя дорожку поцелуев до пупка и замирая. Он сильно сполз, изучая чужое тело, одаривая парня холодным дыханием в самом низу живота, где ещё хоть одно прикосновение заставило бы его сжать пальцами одеяло и прогнуться в спине, закусывая губу, чтобы не издать лишнего звука. Однако Чонин практически не делает этого, лишь бережно стягивает с того всю нижнюю одежду, оставляя его совершенно нагим. Кёнсу кажется ему восхитительным и нежным до такой степени, что на секунду он уверен, будто всё обойдётся. Будто он ещё миллионы лет сможет любоваться этим телом, разрешая лишь собственным похотливым глазам на него смотреть, рукам - его трогать. Но лишь на секунду. А До вновь чувствует себя ребёнком перед ним. Словно этот Чонин - незнакомый, от которого он прятался под одеялом. Сейчас ему тоже хочется спрятаться, но теперь от глупой неловкости. И хоть он похож на хищника, а Кёнсу - всего лишь на добычу; хоть он так пристально разглядывает его, а Кёнсу может лишь отвести глаза - прятаться юноша не станет. Не в этот раз, нет. Ведь Чонин всё детство был для него спасителем, кто укрывал от всех ужасов не только лишь снов, но и реальности. Это Чонину он верит больше, чем самому себе. Для него, чёрт возьми, он отдаст жизнь. Младший хочет сказать что-то нетерпеливое и смущающее, но это "что-то" теряется в его томном удивлённом вздохе, стоит Чонину быстро провести пальцем по уже эрегированному члену. Кёнсу жмурится и сжимает губы, боясь взглянуть. В его возбуждении сомнений нет и проверять это совершенно не стоило, тем более таким способом. Но у Чонина, что слегка надавливает на головку пальцем, прежде чем закинуть его ноги к себе на плечи, другое мнение, со слабой усмешкой на губах. Он не снимает свои чёрные брюки, лишь немного стягивает их вместе с бельём, после чего одной рукой пробирается ниже, обводя пальцем контур вокруг тугого кольца мышц. Чонин лишь успокаивающе поглаживает внутреннюю сторону бёдер, не двигаясь дальше, пытаясь донести до Кёнсу мысль, что он должен расслабиться. И когда он еле-еле делает это, то старший даже не пробует проникнуть в него прежде пальцами. Чонин помогает ими себе протолкнуться в парня, входя совсем не глубоко. До в какой-то момент хочет выдернуться, оттолкнуть его и совершенно всё забыть, потому что внизу он чувствует буквально режущую боль. Но каждое лишнее движение сделает лишь хуже, а Чонин не позволит ему сбежать. Слишком поздно. У Кёнсу спирает дыхание, а на глазах проступают слёзы, скорее от боли, нежели от чего-то иного. Он вскидывает голову, задирая подбородок и открывая шатену вид на проступившие напряжённые вены на шее, чтобы солёная вода не вздумала покатиться по щекам. А Чонин позволяет себе, на деле, случайно, войти глубже, просто притягивая хрупкое тело к себе, чтобы склониться над парнем и чуть приподнять его копчик. Целуя шею, губы, щёки, он тем самым хочет успокоить его, потому что в действительности он не знает слов, способных помочь и утихомирить чужую боль. До находит в себе силы обвить руками чужую шею, даже пытаясь прижать Чонина к своим губам сильнее, завлекая в новый поцелуй. Он не находит иного варианта, как отвлечься, пока ему кажется, что он сгорает изнутри. А Чонину до бешенства приятно. Узкие стенки, давящие на его член со всех сторон, сводят с ума, от чего даже не появляется мысли о том, чтобы не делать Кёнсу больнее. С каждым полным проникновением он движется быстрее, вдалбливая юношу в кровать и шумно дыша. Когда Чонин опускает одну ладонь, чтобы начать ей медленно водить по возбуждённому до предела органу парня, тот, наконец, оценивает происходящее в полной мере - возбуждающие холодные пальцы на его члене, горячий и пошлый язык во рту и Чонин внутри, давящий с каждым разом на предстательную железу сильнее и сильнее, хоть и немного неприятно чувствовать также ткань брюк, трущуюся о кожу, однако это только разжигает что-то в глубине души - и бесчисленное количество раз, то громко, то тихо Кёнсу выстанывает так полюбившееся за все его ночи имя. Он так давно о подобном мечтал, что теперь может лишь жалобно стонать, дрожать от его манипуляций и кусать чужие губы. Поэтому у Кёнсу уходит меньше времени на то, чтобы рука Чонина оказалась в липкой белой жидкости. А старший с громким полустоном-полухрипом кончает, только лишь после этого собирая все капли спермы и с лукавой улыбкой облизывая свою же ладонь, бросая похотливые взгляды на До. Далее всё происходит быстро для Кёнсу, несмотря на ноющую боль в нижней части тела, потому что почти сразу юноша проваливается в сон, стоит Чонину просто прилечь рядом, укрыв его одеялом. Он наблюдает за пока что умиротворённым парнем, что немного тяжело дышит, скорее всего из-за каких-нибудь проблем с лёгкими. Чонин никогда не считал количество болезней, что его присутствие приносило мальчику ещё с детского времени. В какой-то момент ему стало больно от этого. Его прошлым душам бывало тяжелее, но он никогда не жалел их так, никогда не относился к ним так и точно никогда не занимался с ними любовью. Это ничего бы не изменило. Но соком души Кёнсу как будто бы можно насытиться, даже пока он жив. Однако это лишь иллюзия: это запах, что можно почувствовать сидя в комнате с запертой дверью, пока мама готовит ужин; это еда, что чувствует язык, но не попадает в желудок. И сейчас этот аромат усилился до того, что в каком-то смысле у Чонина готова потечь слюна, как у оголодавшей собаки. Кёнсу неожиданно пробивает дрожь, а брови сводятся к переносице - Чонин знает значение этого, он давно запомнил. Значит, Кёнсу видит сон. Страшный сон, как обычно. Кошмар. Кому, как не демону снов такое знать? Он сжимает маленькую ладошку в своей, вдыхая воздух вокруг брюнета, что сводит его с ума на протяжении нескольких лет. Больше он никогда не насладится этим вновь. В одну секунду Чонин оказывается сверху юноши, сидя на нём, и прижимая ладони к его шее. Сильнее, сильнее, впиваясь ногтями в кожу, пока не слышит хрип. - Чонин-а... Он вздрагивает от всё такого же тёплого и родного голоса, который ничуть не меняется даже в такой ситуации. Но демон продолжает сдавливать горло сильнее, со скрежетом и болью сжимая зубы. Слишком стучит в груди, так, что он почти не слышит ничего боле. Возможно, он не хотел, чтобы Кёнсу просыпался. - Я видел, - сбиваясь шепчет он, слегка улыбаясь; Чонину кажется, что он похож на того мальчишку, который в одну ночь предложил ему поиграть с ним когда-то давно, - страшный сон. Улыбка в последний раз застывает на пухлых приоткрытых губах, а мягкий взгляд замирает, оказываясь под серой пеленой. Острые слёзы прожигают полосы на щеках Чонина. Он с тяжестью внутри втягивает воздух. Душа До Кёнсу имеет невероятную ценность. Но жизнь с ним рядом была бесценной.