Во что бы то ни стало

      Все было как обычно.       Джон стоял на табуретке и вешал на елку рождественские игрушки, переливающиеся всеми цветами радуги при свете камина. Миссис Хадсон готовила очередную вкуснятину, чтобы оставить ее своим постояльцам, когда уйдет к подруге на рождественскую ночь. Шерлок играл на скрипке, изредка отвлекаясь, чтобы что-то написать.       Потом, положив скрипку в футляр, Холмс встал.       — Я вниз. Надо добавить кое-что в сыворотку, — кинул он, скрываясь на лестнице. Миссис Хадсон как-то горестно вздохнула.       — Вечно он так. Не обижайся, Джон, дорогой, — снимая фартук, проговорила домохозяйка.       Она уже приготовила печенье, пирог, тарталетки с икрой (какое же Рождество без икры?), оливье, индейку*, а теперь поспешно одевалась, потому что «Касси заждалась».       — Конечно, миссис Хадсон, я справлюсь, — слезая с табуретки, сказал Джон.       Он только что нарядил самую уютную елку в своей жизни и теперь был несказанно рад. Ему даже было плевать на свинское поведение Холмса, который, наплевав на всех, занимался химией.       Когда Хадсон ушла, Джон уселся в свое любимое кресло с газетой. А потом, смотря в одну газетную точку, забылся.       Порой Шерлок был невыносим. Когда, например, лежал и думал. Руки, как всегда, складывал в молитвенном жесте; глаза прикрыты, или он смотрит в потолок, ища ответы на свои вопросы. Методы шерлоковой дедукции были для него недопустимой зоной, как обычно. Никого он не подпустил бы к ним.       Джон его прекрасно понимал. Понимал настолько хорошо, что, смотря в глаза Шерлока, читал там все свои ответы на вопросы, дополнял его или скрадывал, что и требовалось.       Еще Джон ненавидел Шерлока, когда тот занимался своей химией. Хотя, он был доктором, все же, надо думать о других, а Шерлок свою комнату(!) использовал, как лабораторию.       Но вот уже год Джон любил Шерлока. И удачно прятал свою любовь в чертогах души.       Он любил, когда Шерлок хмурился. Когда сдвигал брови. В такие моменты его глаза сверкали опасным стальным светом.       Любил, когда Холмс наклонялся над ним, чтобы посмотреть в блог. Тогда Джон улавливал тончайшие струйки одеколона. Апельсин и миндаль. Горьковатый, но сладкий. И такой желанный.       Джон будто очнулся. Где Шерлок, в конце концов? И что это за запах?       Что это за запах?       Минута — и Джон уже внизу, как был, босиком. Ступая по холодному полу, врывается в комнату, распахивает окно.       А я прошу перемирия… Кто без тебя в этом мире я?**       Запах химикатов выветривается. На полу, практически под столом, Шерлок.       Не дышит.       Не       Дышит.       Падая на пол, кричит, не верит. Нажим на грудную клетку — горловые хрипы. Но он дышит. Он жив. Он жив.       — Шерлок?       — Джон… — хрипит Шерлок, пытаясь подняться, но Ватсон осторожно кладет его обратно.       — Ты упал. Зацепил головой стол. А перед этим надышался.       Шерлок хмыкает. Это в его стиле. Но сколько можно вот так просто жертвовать? Бесполезные жертвы.       Джон наклоняется, не в силах совладать с желанием. Медленно и нежно прикасается своими губами к губам детектива. Проводит языком по нижней губе. В ответ — еле слышный выдох. Шерлок отвечает.       Также нежно и медленно, не портя романтический и невинный момент страстью.       Страсти нет.       Шерлок тоже любит.       И он хотел сделать подарок.       Обычные духи.       Переборщил, что называется.       Идеально.