Часть 1
11 ноября 2014 г. в 00:55
Он проснулся в холодном поту и бросил короткий взгляд на часы, стрелки которых показывали три часа ночи. Три часа ночи? А он что думал? Неужели он посмел так наивно и глупо полагать, что кошмары оставят его в такой день? Молодой мужчина как-то горько усмехнулся и смахнул со лба мокрые пряди волос. Сердце билось в груди невероятно сильно, и ему на мгновение показалось, что оно сейчас проломит его грудную клетку и вырвется наружу, упорхнёт, словно вольная птица, и не будет знать ни горя, ни боли.
Гаррет встал с кровати, надевая брюки и застёгивая пряжку ремня. Ночь была тихой. Дверь, ведущая на небольшой балкончик, была приоткрыта, и в комнату проникал тёплый калифорнийский ветер, чьи мягкие дуновения он так любил. Он вообще любил ветер, особенно морской, потому что в мгновения, когда Гаррет разводил руки в стороны и подставлял немного загоревшее лицо под него, юноша чувствовал себя свободным от всего, свободным как никогда. Он мог кричать как сумасшедший или же смеяться, зная, что его никто не увидит и не услышит, чувствуя себя владельцем какой-то великой тайны и отрываясь от реальности.
Молодой человек подошёл к двери и тут же почувствовал, как его лицо обдало свежим тёплым воздухом и как ветер мгновенно запутался в его золотистых кудрях. Он оглянулся назад и тихо вздохнул. Лиз безмятежно спала, и её тёмно-каштановые волосы свободно разметались по подушке. Гаррет давно заметил, что во сне лицо девушки приобретает какое-то по-детски милое и невинное выражение, заставляющее его губы растянуться в короткой улыбке. Ему нравилось, как она забавно морщит носик и что-то шепчет губами, когда спит, а ещё он любил её рыжеватые веснушки, разбросанные по щекам и плечам. В комнате не было особенно темно, поэтому Гаррет мог увидеть их, не скрытых косметикой, ведь Лиз, словно не понимая, что они придают ей особое очарование, каждый день старательно замазывала свои «поцелуи Солнца».
Он покачал головой, стремясь избавиться от остатков сна, и отвернулся к окну, доставая из кармана сигареты. Прежде Гаррет редко курил, но сейчас он чувствовал, что иначе не сможет хотя бы немного отвести душу. Слишком много сейчас навалилось: эти непонятные отношения с Лиз, бесконечные ночные кошмары, которые приходили к нему снова и снова, да и это 19 июля, подкравшееся к нему абсолютно незаметно.
Любил ли он её? Очень вряд ли. Лиз была ему симпатична, и она пробуждала в нём до боли тоскливое чувство по ушедшему прошлому. Она была его единственным связующим звеном. Она не помнила его, но он отлично помнил эту маленькую Лиззи, живущую в доме напротив на тихой Лондонской улочке, которая по субботам и воскресеньям прибегала на его террасу вместе со своими старшими братьями.
Они встретились в Лос-Анджелесе три месяца назад, когда девушка приехала в Калифорнию из Лондона, чтобы стать актрисой. Гаррет столкнулся с ней на пешеходном переходе и просто не смог отпустить от себя — страшная тоска и внезапно появившееся чувство потерять что-то важное накрыли его с головой. Он боялся потерять что-то, но только вот что?
Что можно потерять, если у тебя и так ничего нет?
Гаррет закурил, выпуская изо рта едкий дым, и поднял голову к тёмному безоблачному небу.
«Ни звезды», — подумал он, и сердце предательски затрепетало в груди. К горлу подступил тяжёлый комок. Он вспомнил, как когда-то давно, сидя на качелях в Лондонском парке, он смеялся и считал звёзды с тем, кто был ему по-настоящему важен.
Гаррет затушил сигарету о свою руку, прожигая кожу, и зарылся лицом в ладони. Он знал, что она бы не одобрила того, что он курил, но тем не менее делал это.
Ещё одно маленькое предательство.
Его плечи тихо затряслись в беззвучном рыдании, и Гаррет вышел на балкончик, не желая, чтобы Лиз застала его в таком состоянии.
Он встал у самой ограды, чувствуя, как солёные слёзы стекают по его подбородку и шее, и облизывая сухие губы. Гаррет тяжело закашлялся и попытался перевести дыхание, но у него это не вышло, и он вновь зашёлся в тихом плаче.
— С днём рождения, моя малышка, — выдохнул он, ощущая, как холодные тиски сдавливают его горло и мешают дышать. На мгновение мир покачнулся, и молодой человек вновь почувствовал, как слёзы катятся из его глаз.
— Господи, какой же я идиот! Чёртов идиот! — неожиданно для самого себя воскликнул Гаррет, забывая обо всём на свете, и с силой ударил кулаком по ограде, отчего та зазвенела. Это на мгновение отрезвило его, но в следующую секунду он обхватил голову руками, тяжело дыша и медленно оседая на пол.
— Знаешь, твоя мама говорила, что ты родилась в три часа ночи. Думаешь, я случайно проснулся сегодня именно в это время? — губы Гаррета дёрнулись в искажённой горечью полуулыбке, словно он желал приободрить кого-то, — Конечно не случайно. Конечно нет…
Он возвёл глаза к небу, сдавленно выдыхая и стирая с лица солёные, словно море, слёзы.
Он должен был продержаться эту ночь.
— Папа! — окликнул его знакомый детский голосок, и Гаррет развернулся, подхватывая бегущую к нему дочь на руки и зарываясь лицом в её светлые волосы.
— Карен? — он состроил забавное выражение лица, делая вид, что совершенно не понимает, чего хочет от него девочка.
— Ты обещал сходить со мной на море, — подбочившись, Карен заглянула в его голубые глаза — такие же голубые, как и у неё самой.
— Ну… — протянул Гаррет, слыша, как девочка начинает звонко смеяться. Его «ну» всегда производило на неё странное впечатление — Карен принималась улыбаться и смеяться, улавливая в этом «ну» шутливые нотки.
— Папа! Ты обещал! — она толкнула его в плечо и наигранно надула губки, складывая свои маленькие ручки у себя на груди.
Гаррет добродушно улыбнулся и дотронулся губами до лба девочки, попутно сдувая с него прядь её волос.
— Раз обещал, значит сходим. Разве я когда-нибудь нарушал своё слово? — он взглянул на дочь, чувствуя, как его сердце наполняется теплом и любовью. Рядом с ней всё было более светлым, рядом с ней всё было по-другому.
— Никогда, — Карен обхватила ручками его шею, а он прижал её к своей груди, не желая отпускать от себя.
Она любила море, и Гаррет прекрасно помнил это. Он помнил всё, что она любила. К горлу снова подступил комок. Молодой человек тяжело выдохнул и подтянул к себе ноги, глядя на небо.
Ещё она любила Лондон. Гаррет помнил, как в голубых, словно небо, глазах девочки отражались приходящие и уходящие поезда, когда они стояли на перроне. Он помнил и её мягкое светлое пальто, и ту смешную розовую шляпку, которую Карен никогда не носила и не выкидывала лишь потому, что её подарил ей отец, а все его подарки она очень ценила и складывала в большую коробку, которую он так и не смог разобрать потом.
Дыхание снова сбилось, и слёзы уже как-то сами собой заструились по его щекам. Сердце глухо стучало в груди, и каждый его удар разносил невидимую боль по венам, заставляя молодого человека задрожать.
Эти воспоминания — словно удар под дых. Страшный, оглушающий, разрывающий его душу на мелкие кусочки снова и снова. Гаррет заплакал, вспоминая тихую улочку, на которой они жили, и прикрыл рот ладонью, стремясь как-то заглушить свои рыдания.
— Как ты умудрилась разбить коленки? — он поднял голову, глядя на безмятежно улыбающуюся Карен, и тоже непроизвольно улыбнулся, хоть и хотел сейчас побыть в роли «строго отца».
— Я с Бенни, Хоакимом и Лиззи лазала на то дерево, — Карен кивнула в сторону огромного дуба, что рос в их саду, и тихо вздохнула, заболтав своими худенькими коленочками. Ей было девять, и она была очень хрупкой на вид, но Гаррет-то знал, что на самом деле эта милая худощавая девочка может подраться с мальчишкой из-за велосипеда.
— Всё с вами понятно, мисс Хорвард, — Гаррет усмехнулся и, покачав головой, встал с пола, убирая аптечку.
— Пап… Ребята позвали меня к себе в гости. На ночь, — девочка подошла к нему и уткнулась лбом в его спину, — Можно я схожу к ним? Миссис Дэйн обещала накормить нас всех пирогом.
— Только ради чудесного пирога миссис Дэйн, — тихо рассмеялся молодой человек и в ту же секунду почувствовал, как дочь повисла на его спине, обнимая его за плечи, прижимаясь щекой к его щеке и шепча бесконечное «спасибо».
Он любил Карен так, как не любил никого за всю свою жизнь. Она стала для него связующей ниточкой, стала его смыслом, стала его всем. Всем тем, ради чего он жил. Карен вселяла в него желание не просто существовать, а жить в полном смысле этого слова — путешествовать, встречать новых людей, узнавать что-то новое каждый день не столько ради себя, сколько ради неё. Он готов был положить к ногам своей дочери весь мир и больше всего на свете хотел, чтобы она выросла по-настоящему счастливой.
Гаррет откинул голову назад, прижимаясь затылком к холодной стене и забираясь рукой в карман брюк, чтобы найти пачку сигарет, но в следующую секунду он вскочил с земли и, замахнувшись, выбросил их с балкона. Отчаяние вновь заполнило его сознание, накрывая с головой. Карен никогда не одобряла вредных привычек и, когда стала старше, каждый раз смотрела на него так, что Гаррету хотелось провалиться под землю, лишь бы не видеть разочарованно-осуждающий взгляд дочери.
Вот и сейчас он чувствовал этот невидимый взгляд и немой укор своего ребёнка.
— Прости меня, малышка, прости, — Гаррет закашлялся, давясь собственными слезами, и склонил голову, кожей ощущая, что кто-то кладёт худенькую ручку на его плечо, желая, чтобы он обернулся, но сзади никого не было. Лицо молодого человека скривилось в болезненном выражении, и он поднял голову к небу, начиная тихонько шевелить губами:
— Карен, родная, я люблю тебя. Я люблю, люблю, люблю тебя, и ничто не заставит меня забыть это чувство. Сколько бы лет ни прошло — обещаю, ты всегда будешь в моём сердце, — он перевёл дыхание, — Ты знаешь, знаешь же, что я никогда не нарушаю своих обещаний. Да и как можно забыть тебя?
Губы его дрогнули в грустной улыбке, и он прикрыл глаза.
— Тебя невозможно забыть. Помнишь, как ты разбила Бенни нос? Или как мы с тобой летом ездили на море? Помнишь? Ты всегда любила море. А я любил ветер. Море и ветер — неразлучные вещи, не так ли? Помнишь, как мы с тобой любили петь по вечерам? У тебя был замечательный голос, Карен. Самый лучший голос из всех, что я слышал, — слова давались ему с невероятным трудом. После каждого сказанного предложения Гаррету приходилось глубоко вдыхать и выдыхать, силясь не заплакать. Он не хотел плакать, не хотел, чтобы она видела его слёзы, но он не мог иначе. Пальцы похолодели, и его пробрал такой жгучий мороз, словно Гаррет находился не в Калифорнии, а в Гренландии. Он снова зарыдал, но уже в голос, даже не стараясь этого скрыть. Без неё было так плохо. Так пусто. Так одиноко среди толпы.
«Карен, милая моя, почему ты ушла от меня так рано? Почему это случилось с тобой, а не со мной? Почему? Почему? Почему?!» — с надрывом кричал его внутренний голос.
Он накинул на себя пальто и хотел уже выйти, но его остановили.
— Когда ты вернёшься? — спросила Карен, подавая ему его любимую шляпу, отчего Гаррет расплылся в широкой улыбке.
— Часов в пять, может, чуть раньше, — он обнял дочь, и та вздохнула.
— Я встречу тебя, ладно? Как обычно возле поворота? — юная девушка улыбнулась, не сводя с него вопрошающего взгляда.
— Как обычно возле поворота, — кивком подтвердил Гаррет и, попрощавшись с дочерью, вышел на улицу.
«Как обычно возле поворота», — пронеслось в его мыслях. Последними словами, что она услышала от него, была эта странная фраза.
Он задержался буквально на пять минут, а когда пришёл к «их месту», было уже слишком поздно. Он увидел хрупкое тело светловолосой и совсем ещё юной девушки, что лежала на дороге, Бенни, кого-то из прохожих, но в это мгновение, в это самое мгновение его сердце прекратило биться.
О, как он кричал, говорил, что любит её, просил её вернуться, не оставлять его одного, говорил, что ему страшно, умолял не умирать, открыть глаза и посмотреть, посмотреть на него так, как умела смотреть лишь она, но всё было тщетно. Гаррет прижимал к себе её, единственного родного и близкого человека, не совсем ещё осознавая, что настал конец. Конец его жизни, которую он всецело посвятил ей, своей девочке с пушистыми золотыми волосами и небесными глазами, своей девочке, которая порой была мудрее него самого, своей девочке, которая так и не успела стать взрослой.
— Какой смысл проживать вечную жизнь, если в ней нет тебя?! — надрывно закричал Гаррет, уже не задумываясь о том, что его может кто-то услышать. Слёзы душили его, капая на пол, словно дождь, но он не мог остановиться.
— Милая, родная моя доченька, мне так сильно не хватает тебя. Я думаю о тебе каждый день и страшно скучаю. Знаешь, иногда мне кажется, что ты просто вышла погулять, что ты скоро вернёшься… Но время идёт, ты не возвращаешься, а я в очередной раз понимаю, что тебя нет и никогда уже не будет рядом, — эти слова Гаррет говорил совсем тихо, зная, что Карен услышит его, — Прости меня. Если бы я вернулся тогда вовремя, я бы смог спасти тебя, и… сейчас тебе было бы уже двадцать семь. Прошло почти 13 лет, а рана в груди не зарастает и никогда уже не зарастёт. Потому что такое не забывается. Я всегда был твоим папой и всегда им буду, слышишь? Я всегда буду думать о тебе, — он судорожно выдохнул, — Прости, что я сейчас не там, в Лондоне, где и должен быть в такой день, но я обязательно, слышишь, обязательно приеду к тебе. Знаешь, я сейчас выращиваю белую розу. Тебе бы она понравилась. Тебе только они и нравились. Я привезу её с собой и посажу её к тебе, чтобы ты смогла любоваться ею, — его губы предательски задрожали, слова тяжело слетали с них.
— Карен, пожалуйста… Прошу, если ты слышишь сейчас меня… Дай мне знак, — Гаррет поднял глаза к небу и тут же почувствовал, как на его лицо падает холодная капля дождя. Сердце молодого человека быстро-быстро забилось в его груди, он понял, что Карен, его Карен, действительно всё слышала.
Он осел на пол и тихо запел ту колыбельную, которую всегда пел ей в детстве, чувствуя, как дождь на его лице смешивается со слезами.