Вишня

Кто-то любит сладости, кому-то подавай солёное или острое, кто-то жить не может без мяса. Мой Вадя обожает ягоды. Свежие, в вареньях или компотах, с сахаром или сливками, с холодным мороженым или горячим чаем, в пирогах, в салатах, в любых видах и консистенциях. Разные ягоды, начиная с самой большой. Помню, я как-то пришёл домой раньше обычного. Не позвонил, не предупредил. Тем не менее, был удивлён, что он меня не встретил. Прошёл на кухню, а там… Сидит моё сокровище в наушниках на высоком стуле за барной стойкой и уплетает арбуз. Срезав только «крышку», выгребает ложкой сладкую мякоть из середины. Арбуз огромный, красный, сочный. Куски норовят соскользнуть с ложки. Вадя помогает себе руками, смешно стряхивает семечки, потом жуёт, жмурится от удовольствия, покачивает в такт музыке головой, болтает ногами. Мордаха светится, сок стекает по подбородку, губы, как кусочки арбуза, яркие, блестящие… манящие. Возбуждение ворвалось, как порыв ветра. Закружилось, скользя по коже, проникая глубже, и дальше-дальше по нервам. Воздуха много, а не вдохнуть. Он, наконец, заметил меня, встрепенулся, уронил ложку, заблудился в проводках, сдёргивая наушники, слез-таки со стула, кинулся мне в ноги и даже успел что-то сказать. Но я уже ничего не слышал, схватил в охапку и едва успел дотащить до спальни, вылизывая, жадно целуя сладкие губы, упиваясь, наслаждаясь дрожью ответного возбуждения. А сейчас время вишни. У Стаса три роскошных дерева, одно из которых рядом с домом. Высунувшись из окна на втором этаже и притянув к себе ветку, Вадя собирает ягоды в миску, а часть, конечно же, сразу в рот. Макс, как обычно, бодр и деятелен. Что уж говорить про то самое «поговорить». Кажется, он умудряется общаться с нами троими одновременно. Громко с Вадей, задрав голову, хохоча и щурясь от солнца. Смущённо со мной, от волнения тараторя ещё больше и ещё быстрее: он всё ещё немного побаивается, что совсем не радует… Шёпотом со Стасом, и улыбается, услышав что-то столь же тихое в ответ. История с его каминг-аутом перед Вадей закончилась не сразу. На радостях, что тот не только не осуждает, но и вроде даже имеет некоторый опыт, Макс тогда решил не терять времени зря, мол, ты привлекательный, я чертовски тоже, и полез к Вадиму с поцелуями, чем довёл моё чудо до истерики. А в дальнейшем, с присущей ему активностью, пытался добить прогрессирующим чувством вины. Сначала он попросил прощения, чуть ли не слёзно объясняя, что не знал, не подумал, осознал, больше не повторится. Вадя, которого ещё потряхивало от одного имени парня, выдохнул, извинения принял, признал, что частично виноват сам, так как невольно ввёл в заблуждение, и продолжил жить дальше. Но и Макс тоже жил как всегда – в своём бешеном ритме, фонтанируя идеями и пытаясь привлекать Вадю ко всем своим проектам. А после парочки вполне обоснованных отказов Макс с какого-то перепугу решил, что Вадим его избегает. И началось буквально преследование с несчастным, виноватым видом и разговорами из оперы «ты всё-таки не простил меня». Никакие аргументы и попытки убедить в обратном не работали. И Вадя уже действительно начал бегать от навязчивого парня. Случайным избавителем оказался Стас. В ту пятницу мы собрались к нему на выходные. Нам нравилось бывать в его доме за городом. Сам Стас жил там почти постоянно, только гостей особо не привечал, используя для таких случаев городскую квартиру. Но нас мой друг, а на сей день ещё и коллега, был рад видеть у себя в доме и нередко, особенно летом, звал на выходные. Решили поехать на одной машине, собственно, на его. Успели купить всё, что нужно, оставалось только заехать за Вадимом. На месте, которое я определил для «ждать нас», мы увидели ещё и Макса. Тот активно жестикулировал, что-то объясняя. Вадя в этот раз не мог уйти, убежать, испариться, поэтому лишь кивал и вздыхал с совсем уж разнесчастным видом. Я тогда подумал, что Макса таки придушу. А они даже не заметили, как мы подъехали. Я втиснулся между ними лицом к Максу, и мой взгляд не сулил ему ничего хорошего. Но тот, опешив лишь на мгновение, зачастил свои оправдания теперь уже мне. Я не понимал половины, но эта вдохновенно-покаянная речь стремительно прогоняла мои злость и раздражение. Спустя уже какие-то секунды невольно потянуло улыбнуться, через минуту – смеяться. Однако я старательно сохранял грозный вид, намереваясь решить, наконец, проблему. Но сказать или сделать ничего не успел. Стас, уж не знаю с какой целью, тоже вышел из машины. Макс, заметив его мельком, собрался было продолжить свой страстный монолог, но залип взглядом и завис на полуслове. Так и стоял с открытым ртом, пялясь на Стаса, а тот изумлённо смотрел на парня. Не знаю, что это было. Притяжение на уровне подсознания, пресловутая любовь с первого взгляда, но уже тогда во внезапно наступившей тишине, казалось, было слышно, как между ними искрит, звенит, поёт и пляшет, как их толкает друг к другу некая запредельная сила. Я обалдел от удивления настолько, что сам с минуту стоял столбиком. А Вадя, высунувшийся из-за моей спины, умильно лыбясь, сказал: «Привет, Стас. Познакомься, это Максим, мой очень хороший друг». Я, чтобы не расхохотаться-таки, плавно подтолкнул Вадима к машине и, забравшись с ним на заднее сидение, под защитой тонированных стёкол прижал к себе своё сокровище, не намереваясь выпускать из рук до конца поездки. Эти двое постояли ещё какое-то время на улице, а потом вместе сели в машину. Стас объяснил сей факт тем, что предложил подвезти Макса домой, потому что по пути. Это «по пути» вынудило нас сделать приличный крюк, но мы ни секунды не возражали, только прятали улыбки. А они негромко разговаривали, вернее, говорил по большей части мой друг, а с Максом случились разительные перемены. Он сидел, зажав ладони коленями, и смущенно мэкал и бэкал что-то в ответ. Потом Стас проводил Макса до подъезда. Они ещё пару минут поговорили, и я заметил у обоих в руках телефоны. Один уверенно и спокойно касался пальцами экрана, а второй неловко тыкал в свой. С тех пор Макс больше не подходил с навязчивыми извинениями. А со временем Вадя вообще перестал видеть его везде и всюду, как было прежде. Как-то зашёл к парню в отдел, а тот мирно дрых за своим столом, уронив голову чуть не на клавиатуру. Коллеги сказали, что такое в последнее время нередко случается, что вечером срывается с работы, как подорванный, а утром приползает чуть живой и невыспавшийся. Про Стаса я рассказывал дома почти то же самое. Мой пунктуальный друг нередко стал опаздывать на работу. Мой педантичный друг прислал мне договор на согласование аж с тремя ошибками, одной из которых была лишняя цифра в нашем расчётном счёте. Мой гостеприимный друг перестал приглашать нас с Вадимом к себе. Ну, и тэдэ и тэпэ, как говорится. А через полгода мы отмечали день рождения Стаса в его доме вчетвером. До сих пор не понимаю, как эти двое совершенно разных людей так быстро сошлись. Но было видно, как им хорошо вместе. Они как-то незаметно дополняли друг друга и ненавязчиво сдерживали обоюдные крайности. Вот сейчас Макс опять увлёкся. Носится, выкрикивает что-то Ваде, спрашивает и, не дождавшись ответа, бросает следующий вопрос. Тот, в отличие от друга, не может делать десять дел одновременно, путается, отвлекается, рот периодически занят ягодами. К тому же вишня чуть в стороне от окна, а ближайшая ветка уже, видимо, освобождена от поспевших ягод, и Вадя тянется за другими. Увлекшись, этот ягодоежка рискует… нет, навернуться-то вряд ли, тем не менее, леди Интуиция что-то неспокойно мне шепчет. Стас ловит пробегающего мимо Макса, притягивает к себе спиной и легонько касается губами его уха. Парень мгновенно замолкает, жмётся сильнее, закрывает глаза. Блаженная тишина. Но смутное чувство тревоги не уходит, я едва ли не бегом поднимаюсь на второй этаж. Моё чудо торчит в окне гостевой комнаты, за которой уже давно закрепилось название «наша». Дверь открыта, я вижу, что Вадя действительно опасно далеко высунулся наружу. Иду к нему медленно. Сейчас не нужны резкие движения и звуки. Шаг. Вадим держится одной рукой за ветку – слабая опора, второй кладёт в миску две сорванные с «ножками» ягоды. Ещё шаг. Вадя тянется за следующей вишней. Колено соскальзывает. Сила притяжения не дремлет и качает моё чудо вниз. Он судорожно вцепляется в подоконник. Я больше не осторожничаю. Приближаюсь быстро и, перехватив его поперёк груди, тяну назад. Вадя дёргается, но через мгновение обмякает в моих руках. Разворачиваю лицом к себе, прижимаю. Он тихо вздыхает, а вот сердце колотится громко, бешеным ритмом отдаваясь мне в грудь. Держу, даю время успокоиться, потом отпускаю, отступаю. Он машинально тянется за мной, но увидев мой взгляд, вздрагивает, сглатывает, опускается на пол. – Смотри на меня, – упреждаю его попытку склонить голову. Повинуется, молчит, смотрит, кусая губы. Всё понимает. Если речь идёт о его безопасности, если он пренебрегает ею, забывается и, пусть даже нечаянно, рискует, я сержусь очень сильно. Наказание. То, что приходит в голову, возможно только дома, а у нас впереди два дня. Хорошая компания, шашлыки, баня, после которой Вадя такой… К банно-парнЫм мероприятиям я всегда относился довольно равнодушно. Ярым поклонником не был и на глубокие знания в этой области не претендовал. И когда мы первый раз были в бане с Вадей, я лишь немудрёно пошлёпал его веником. А потом заметил его взгляд. Таким голодно-молящим я видел его только по возвращении из редких командировок. В общем, в тот день я «погрел» своё чудо и сам уплыл так, что Стас орал потом, что про меня думает, на непривычном для его интеллигентной персоны великом и могучем языке. А уж то, насколько оригинальным и многогранным было исполнение, поразило меня до самых дальних уголков души. Такое заслуживало назваться диалектом, а ещё скорее, идиолектом и, безусловно, явилось весьма действенным методом как для ускорения «прийти в себя» тогда, так и для «не оставлять мозги вместе с одеждой в предбаннике» в будущем. И теперь баня стала для нас чем-то вроде особенной прелюдии. Нет, нужно снять своё раздражение и его чувство вины сейчас, иначе есть риск испортить себе выходные. Ох, он что, прикусил губу до крови? Нет, он же ел… – Открой рот, – приказываю я. Вишня. Ощутить её запах, собрать вкус с его губ, вылизать бордовую сладость рта… Стоп. Наказание. Надо что-то придумать, отвлечься. Вадя стоит на коленях, с открытым ртом, без возможности пошевелиться и даже сглотнуть. Только руки едва заметно дрожат. Послушно ждёт. Безоговорочно исполнит всё, что я прикажу. Пальцы в чём-то… Вишня. Ах ты ж-жешь… Отворачиваюсь к окну. Взгляд падает на подоконник и посудину с ягодами. Вишня. Твою мать! Во дворе Макс опять что-то бурно обсуждает теперь уже с одним Стасом. – А мясо? Солнц, ты обещал заняться, помнишь? – напоминает Стас. – О! Точно! Я быстро! Макса уносит в дом ветром новой идеи. Отлично понимаю друга. Оставшись наедине с этим невероятным созданием, я бы тоже попытался перенаправить его неуёмную энергию в мирное русло. А какие занавески в нашей комнате… Тюль с рисунком а-ля «золотая осень». Крупные листья: жёлтые, красные, оранжевые, бежевые, с вкраплениями блестящих нитей. Подхожу ближе к окну. Стас тоже куда-то ушёл, и во дворе сейчас никого нет. Чуть поодаль растёт ещё одна вишня, пониже этой. До неё мой любитель ягод не добрался ещё, но это пока. Воображение дорисовывает картину. Как он, держась за тонкие ветки, тянется за вожделенными плодами. Не замечает ничего вокруг, невольно приоткрывает рот. Сорвав ягоду, кладёт её на уже кроваво-красный язык, сжав губы, отрывает черенок, жадно облизывается. М-м-мой ягодный вампир… Приказываю Ваде встать и раздеться. Любишь вишенку, мой хороший? Отлично, будешь собирать вишенку. – Футболку не снимай, – добавляю я, переставляя плошку с ягодами на тумбочку. А потом велю Ваде встать к окну, наклониться вперед, широко расставить ноги. Получается, что он чуть ли не лежит на подоконнике. Великолепно. Сам запираю дверь, раздеваюсь зеркально, оставив лишь лёгкую рубашку расстегнутой, и задёргиваю, наконец, занавеску. Цвета тюля переливаются на солнце, отсвечивают, защищают от взглядов, тогда как мне сквозь полупрозрачную ткань прекрасно видно двор. Я поднимаю её и вместе с футболкой Вадима тяну выше ему на спину, открывая себе другой чудесный вид. Лучи солнца, проникнув сквозь тюль, меняют свою серьёзную прямолинейность и разноцветными бликами прыгают по коже, сияют золотом на бёдрах Вади, играют, целуют, скользят между ягодиц. Когда я впервые попытался ласкать там языком, реакция Вадима озадачила. Он вдруг дёрнулся и начал отползать от меня. От этой испуганной, но всё-таки дерзости я даже растерялся. Всё оказалось вполне прозаично. Раньше никто не делал ничего подобного. Уж не знаю почему. Корона, может быть, накренится или ещё что-то. Что касается корон, я совершенно убеждён, что они падают совсем по другим причинам. Тщеславие – вот истинная слабость. Когда жёсткость превращается в жестокость, желание в похоть, а страсть в безумие. Власть не есть вседозволенность. Принадлежность не есть унижение. Ты в ответственности за того, кто добровольно отдаёт тебе своё тело, своё сердце. Нет, какое-то время возможно только брать. Но тогда это уже не власть, а банальное потреблядство. И источник, естественно, не может быть безграничным без отдачи и взаимных вложений. Я обожаю ласкать Вадю везде и не считаю это слабостью. Искренне не понимаю, почему некоторые ласки могут считаться унижением себя любимого. Напротив, полагаю это неким ограничением своего права обладания. Он принадлежит мне. Я могу владеть им, когда пожелаю и как пожелаю. Вадя дрожит. Ему неловко, неудобно, страшно. А меня иррационально возбуждает эта странная смесь. Мы не афишируем свои отношения на публике. Даже среди своих он просто держится подчёркнуто вежливо и почтительно, никаких других проявлений или действий мы никогда не практиковали. А сейчас эта моя бредовая идея хоть и заводит, щекочет нервные окончания острым лезвием опасности и пикантной новизны, но позволяет ощущать ярче, сильнее чувствовать и контролировать грани. И я глажу, нежу, целую, успокаиваю. Не видя, я знаю, что Вадя закрывает глаза, приоткрывает рот, но вскоре уже плотно сжимает губы. И он снова дрожит. И теперь это уже другая дрожь. Медленно, но верно он уплывает, увлекая меня за собой тихими вздохами, беззвучными стонами, сладостью предвкушения. – Вадя-я? От громкого голоса Макса моё чудо дёргается и, не сдержавшись-таки, всхлипывает. – Ты ещё там? Слезай, а? Я отстраняюсь, приказываю тихо: – Отвечай. – Ымнмм… – выстанывает Вадим чуть слышно. – Что? – кричит Макс. – Скоро приду, – подсказываю я, отходя за тем, что мне нужно сейчас. Эти секунды передышки позволяют Ваде относительно внятно повторить мои слова громче: – Скоро при-ду. – Ага, жду-у-у. А я снова рядом, осторожно ласкаю, готовлю, не жалея смазки и времени. И моё чудо снова плывёт, ныряет и уже с трудом вытаскивает себя обратно. Волны плавно, но настойчиво обнимают и меня. Сильнее, больше… – Ва-а-дь? – зовёт Макс. – А-а-х-ха… – Ну давай скорее! – Да… Да-а-а… Ох, верно, хороший мой. Да, снова и снова. Жаль лишь, что не вижу твоего лица. Но дальше уже пытка. Волны-волны-волны. Захлебнёмся оба. Оттаскиваю его на кровать, стягиваю футболку, чуть не рву рубашку и, наконец, лицом к лицу, наконец, целовать кисло-сладкий рот, наконец, слизывать с пересохших губ бордовую сладость, и ниже-ниже. И снова к губам, собирать тихие капли стонов. А потом уже ничего не знать, никого не слышать. Кожа к коже. Сильнее. Кровь импульсами. Громче. Ритм сердца. Один на двоих. Растворяясь в секундах, путаясь в лоскутках времени – друга, что, замирая для нас, дарит нам свободу. И где-то далеко в подсознании расплавленно на слоги, буквы, звуки вышептать, высказать, выкричать. Лю… блю… Вадя, разнеженный, расслабленный, дремлет у меня на груди. – Вадя-я, а я пошёл за вишней, – кричит Макс с улицы. Чудо моё вздрагивает. С трудом разлепляя ресницы, приоткрывает тяжёлые веки. Смотрит на меня сонно, забавно. – Щас всё тут соберу без тебя-я, – грозится Макс. А мы лишь тихонько смеёмся, прижимаясь друг к другу сильнее.