Медуница и мята

Весна. В распахнутое настежь окно льются ласковые солнечные лучи, переплетаясь с пением зябликов и соловьев, и весь город словно подернут какой-то нежной светлой дымкой. Подоконник, рабочий стол, потертый ковер и пыльные книжные полки - всего коснулся май своим легким дыханием, везде оставил белые яблоневые лепестки... Протирая накрахмаленным платком монокль, преподаватель истории государства Российского Александр Алексеевич хмуро поглядывал на угрюмые и сосредоточенные лица профессоров и растерянную, немного бледную и до неприличия мальчишескую физиономию провинившегося лицеиста. Поймав на себе тяжелый, холодный взгляд седовласого историка, юный Лавренев нервно сжал тонкими пальцами темную ткань сюртука, но глаза не опустил. Гордый... Александр Алексеевич устало вздохнул: разбираться в мелких проступках лицеиста совсем не хотелось, а лежащий рядом том Карамзина так и просился в руки, и все же долг был превыше всего: - Итак, Борис Андреевич, почему успеваемость резко понизилась? - Видимо, Флобера начитался... - неодобрительно хмыкнул кто-то из профессоров, - Им, молодежи, романтику подавай. А учиться кто за вас будет?.. Отложив в сторону монокль, Александр Алексеевич скрестил руки на груди и откинулся на обитую потертым алым бархатом спинку кресла, опустив веки и прислушиваясь к голосу соловья в гимназическом саду. Густая тень цветущих вишен, прохлада от воды, сухой шепот камышей в плавнях. Время, медуница, мята, подернутая тиной гладь реки... - "Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остается..." - Достаточно, Алексаша...Вам самому не кажется, что у господина Державина чересчур тяжеловесный слог? Высокий, по-юношески нескладный молодой человек, тряхнув черными как смоль локонами, с добродушной усмешкой покосился на светловолосую барышню, собиравшую цветы в нескольких футах от него. Плод упорного труда великого русского поэта безо всякого сожаления со стороны юноши полетел в высокую траву: - Как скажете, Елизавета Карловна. Коли Державин вам не угоден, так черт с ним. - А что же, Алексаша, у вас своего мнения нет? Изящный полуоборот головы, легкая, неуловимая улыбка алых губ, озорные искорки в прекрасных серых глазах. - Уж не изволите ли вы смеяться надо мной, Елизавета Карловна? - в притворном смирении склонив голову, тихо спросил юноша. - Изволю, Александр Алексеевич! - Нехорошо с вашей стороны шутить над тем, кто никогда бы вам не ответил. Однако, впрочем... - Что?.. Едва различимое девичье "Ах!", победоносное восклицание лицеиста, и собранные васильки синей мозаикой рассыпались по изумрудной молодой траве. - Пустите немедленно! - Постойте лишь минутку, Елизавета Карловна, не гоните меня! - Пустите! Не дай Боже батюшка увидит! - И пусть! Я попрошу у него вашей руки! - Он ни за что не согласится. - неохотно отстраняясь, вздохнула барышня, - Вы же знаете: он славный человек, но скуп невероятно... - Я смогу убедить его! - Не говорите ерунды, Алексаша. Мы ведь не маленькие давно. Пора бы и вам повзрослеть. - Как вам будет угодно... Напоенные речной прохладой весенние ночи, звезды, канувшие в черную глубину омутов, пустынные деревянные причалы, ивы, шорохи и вздохи ночных плавней. Робкое сплетение рук, сияние глаз, доверчивое и почти по-детски наивное тепло, глупые клятвы, которым никогда не суждено было свершиться... Многое было предано забвению, многое было вырвано из глубин сердца безжалостной рукою времени, но кое-что врезалось в память навеки: медуница, мята да густые русые косы, пахнущие медом и полынью. Тесный кабинет, хмурые лица профессоров, пылинки, пляшущие в потоках солнечного света. - Что будем делать с этим новоявленным Ромео, Александр Алексеевич? - скучающий голос преподавателя риторики нарушил тишину, - Розгами его, что ли? Чтобы неповадно было. - Зачем же так?! - не выдержал юный Лавренев, - Господа, что такого ужасного я сотворил? Неужели я пошел против природы и человеческой сущности? Неужели я преступил законы морали? Меня легко понять, господа. Вот вы, Александр Алексеевич, вы когда-нибудь любили?.. Взгляды преподавателей, выжидающие и вопросительные, переместились с дерзкого лицеиста на хмурого профессора истории. - Нет. - спокойно покачал головой он, - Что за немыслимая чушь...Займитесь-ка лучше учебой, голубчик, и не забивайте себе голову весенней ерундой. Пора бы и вам повзрослеть... Теплый ветер, ворвавшийся в окно, всколыхнул седые пряди, разметал листы разрозненных рукописей. Из выцветшего, истрепанного томика Державина выпал уж много лет как засохший василек.