Калейдоскоп

      Первое прикосновение — именно оно кружило Джозефу голову, заставляло его тело пылать. Ничего особенного, просто касание рукой груди, когда он расстегивал пуговицы рубашки, пока та соскальзывала с его плеч вниз, к ногам, где он ее и оставлял — только в такие дни как сегодня она оставалась там, вместе с жилетом и галстуком, до тех пор, пока он не почувствует себя достаточно спокойно, чтобы позаботиться о них. Минуты, может быть часы. Но сегодня он предвкушал особенно долгий процесс; особенно после того, как Себастьян прикоснулся к нему тем вечером на выходе из офиса — ничего особенного, просто легкое прикосновение к предплечью, чтобы привлечь его внимание, напомнить, что он забыл свой ноутбук на столе, заставить Джозефа слегка покраснеть от смущения без видимой на то причины - но этого было достаточно, чтобы осчастливить его на несколько дней, достаточно, чтобы думать об этом в метро всю дорогу до дома, в смешанных чувствах радости и стыда. Как школьная влюбленность, которая становилась лишь острее, чем больше он зацикливался на ней и воспроизводил в голове ненужные сцены их с Себастьяном взаимодействия, выдумывая и передумывая моменты, которые могли бы быть куда лучше, если бы все было по другому — если бы тогда в комнате не было Кидман, или если бы телефон не зазвонил потом.        Сидя на краю кровати, пока его облаченные в перчатки руки возились с поясом, он думал о том, как поцеловал бы Себастьяна в машине той ночью, когда они подъезжали к его дому, и его губы были бы с привкусом последней выкуренной сигареты (единственный раз, когда бы он узнал, каков он - этот неприятный сигаретный вкус), как Себастьян прикоснулся бы к его руке, чтобы притянуть поближе, дотронулся до щеки, запустил руку в волосы... И чувство стыда пришло с воображаемым сопротивлением, которое он вовсе не хотел представлять и пытался выбросить из головы, снимая штаны и забираясь под одеяло. Он не хотел, чтобы его тело чувствовало удушающую пустоту комнаты, не хотел чувствовать ее тяжесть, выставляя себя завернутым в одеяло дураком, не хотел чувствовать холод на раскрасневшейся коже. Он не стал снимать очки, хотя часть его хотела выбросить их, чтобы не видеть себя в столь откровенной ясности, пока он прикасался к тому месту, на которое недавно легла рука Себастьяна. Странно это было, представлять свою руку - затянутую в перчатку, холодную, безликую, - как чью-то чужую. Но реальное прикосновение было бы слишком личным, слишком близким к реальности. Джозеф провел ладонью по руке, вниз, к кончикам пальцев, расслабленно лежащим на животе, прикоснулся мягко, соблазняя томными поглаживаниями от живота к груди, вверх-вниз. Одна рука действовала в опасной близости к бедрам, другая невесомо касалась груди, кончики пальцев скользили, пока не позволяя себе удовольствия задевать соски, твердеющие от возбуждения — простая, чувственная прелюдия, чтобы представить все заново.       Он думал о том, как Себастьян сжал бы его руку еще крепче, утягивая в их офис, с большей силой, чем то было возможно в реальности. Как бы его хватка не ослабла и после того, как дверь закроется — Себастьян прижал бы его к ней спиной, отрезая пути к отступлению своим телом, обрушивая свои губы на его. Он бы постарался не волноваться, принимая это как свою нынешнюю вину, не извиняться, когда его очки неловко врезались бы в лицо второго мужчины, и за глупый стон, когда Себастьян прижался ближе к нему. И он не стал бы задавать вопросов, просто позволил Себастьяну делать что вздумается.       Какое-то время его фантазия разыгрывалась по данному сценарию: просто поцелуи в знакомой обстановке. Под одеялом, он провел рукой вдоль ключицы, представляя несколько оставленных там укусов и отметин. Думая, что нет ничего лучше зубов Себастьяна, врезающихся в кожу, грубых укусов, чередующихся с мягкими прикосновениями губами в немом извинении, прежде чем перейти на другой участок гладкой кожи на шее. Он лизал бы и кусал до тех пор, пока Джозеф сто раз не порадовался, что носит рубашку застегнутой на все пуговицы. Дыхание Джозефа сбилось от знакомого ощущения, как небольшой бугорок в трусах становится все более заметным при мысли, что его держат и трогают. Пальцы нежно очерчивали круги на сосках, грубо тянули и щипали, представляя, как Себастьян берет их в рот, кусает, проводит языком по груди. Стон слетел с губ Джозефа быстрее, чем он успел себя остановить. Звук деградации, из-за которого щеки вспыхнули, а паранойя принялась нашептывать, что Себастьян знал, не мог не знать, что он все прочитает в его робких движениях, когда Джозеф придет на работу следующим утром. Как будто достаточно было неправильно вздохнуть, чтобы Себастьян догадался. Но часть его хотела, чтобы Себастьян узнал. Джозеф подумал о нем, наблюдающем, мягко поглаживая бедра и спуская белье к щиколоткам; рука в перчатке чертила линии на внутренней стороне бедер, вверх и вниз, подбираясь все ближе к эрекции. В его воображении одеяла не было, он был достаточно смел, чтобы обнажиться, и в то же время достаточно смущен, чтобы слегка сжать ноги — легкая волна стыда накрыла бы его, как только его глаза встретились с глазами Себастьяна. Они были бы темные и пронзающие, пристально разглядывающие его тело и промежность, пока его рука вытянулась бы вперед, проскальзывая между ног и сжимая член.       Бедра Джозефа опустились на простыни, когда он наконец позволил себе удовольствие дотронуться наиболее желаемого места. Чувство прикосновения кожаных перчаток никогда не помогало держать эмоции в узде - только не тогда, когда он мог закрыть глаза, переживая сцены, выдумываемые им месяцами. Он потратил достаточно времени наедине с собой, чтобы все продумать, точно узнать, какие прикосновения ему приятны, выяснить, что ему нравится, когда доводят до пика, возвращая затем обратно. Поглаживая себя, дразняще, томно, Джозеф прикусил вторую руку, представляя себя в офисе той ночью, с Себастьяном, шепчущим ему что-то о том, что их услышат, если он не будет потише. И он, отчаянно пытаясь сдержать крик, умоляет Себастьяна двигаться быстрее, грубее, прикоснуться к нему там... «Там! Вот так... Чтоб тебя, Себастьян, не останавливайся!..».       Джозеф широко раздвинул ноги, дрожа, потирая большим пальцем головку члена; смазка оставляла пятна на чистой коже перчатки, пальцы скользили вверх, пока его тело не вытянулось струной; разгорающийся в животе жар, подавляющее чувство чрезмерного потакания своей слабости. Он не мог больше думать. Образы в его голове смешались — подробности были совершенно неважны, его разум слил их в единый калейдоскоп фантазий, среди которых четко разглядеть можно лишь Себастьяна; того, кто грубо трахал его, пока слезы не выступали на глазах, того, кто заставлял умолять о разрядке. — Пожалуйста...       Разрядка пришла, быстрее, чем он смог сдержаться от стона имени Себастьяна, кончая на голый живот, жидкость застывала на пальцах, пока он выжимал из себя последние капли, тяжело дыша и не смея открыть глаза. Он был усталым, грязным, неготовым посмотреть на себя. Он просто лежал, ошеломленный, голова на подушке, съехавшие на кончик носа очки, слушая собственное поверхностное дыхание и переживая свой позор. Слишком просто было вернуться в реальность, и, как бы сильно он ни хотел, он больше думал не о Себастьяне из своих фантазий, а о том, с которым он работал; о том, которого увидит с утра пораньше на завтрашнем собрании, о том, с которым придется сидеть рядом, колено к колену, в этих тесных креслах - час, а может два. Одна только мысль об этом заставила его оживиться, волнение и возбуждение пробежали по телу; черт его возьми, если завтра он не окажется в том же положении, что и прямо сейчас.       Унижение, адреналин — подстегивали его, заставляя продолжать.