Часть 1
11 ноября 2014 г. в 18:48
– Это неправильно… – лишь обессиленно произносит она куда-то в сторону, и обрывки фразы теряются в порыве колючего, осеннего ветра. Крыльцо ее дома занесено пестрыми, пожухлыми листьями, а бумажная гирлянда, оставшаяся, вероятно, с празднования дня появления на свет ее единственного сына, лишь одиноко, уныло провисла над входом в дом. С безрадостного пейзажа ты переводишь мрачный взгляд на ее нелюдимое, подернутое несметным безразличием, выражение лица и невольно ежишься от очередного промозглого вихря, что кружит опавшие «последствия осени», сильнее кутаясь в пальто.
Дни сменялись днями, а она становилась все отстраненнее, давая тоске и несменному беспокойству охватывать ее преисполненную жизнерадостности и детской, неповторимой наивности, светлую душу. Ясные, голубые глаза словно затягивало беспросветной пеленой отчуждения, лишая их привычного блеска, танцевальные движения становились все размытее, и от нее не исходило уже той должной энергетики, которой неустанно, напористо и почти с вызовом требовал режиссер.
Казалось, проект – единственная нить, что связывала вас, совершенно разных людей. Ты порой слепо стремилась к безоговорочной славе, готовая наперекор собственным желаниям поступиться принципами. Она же нередко отдавала себя семье, безукоризненно жертвуя карьерой. Но в один момент нить оборвалась, когда ее заявление о расторжении контракта опустилось на стол режиссера.
Точно на автопилоте, ты продолжала посещать съемочную площадку, но, в тщетных, лишенных всякого смысла, попытках отыскать поверх голов ее наспех собранный, задорно качающийся при ходьбе, конский хвост с выбившимися прядями, лишь обреченно вздыхала, чувствуя, что и без того скверное настроение становится лишь хуже.
Наконец, собрав жалкие остатки смелости, ты села в машину и преодолела расстояние, разделявшее ваши дома. И теперь, стоя на крыльце и неуклюже переминаясь с ноги на ногу, ты впервые не знаешь, что сказать. Пребывая в неведении, что творится в ее голове, лихорадочно прокручиваешь бесчисленные фразы, которые не ранили бы ее, не задели треснувшую душу, тщательно подбирая, анализируя каждая слово. Сердце точно ухнуло вниз и продолжает, вопреки твоим попыткам успокоиться, отбивать удар за ударом. Невольно тебя посещает мысль, что, не задувай ветер так, она бы точно услышала эту грохочущую дробь, выдающую тебя с потрохами.
– Ная, зачем ты здесь? – шепчет она, и по твоему сердцу точно проходятся тупым ножом от пронизанного холодом тона.
Ее взгляд отрешенно скользит по горизонту, намеренно избегая встречи с твоими глазами, что пытливо блуждают по ее лицу. Боль и несправедливость скапливаются, образуя комок в горле, и нужные слова по-прежнему не подобраны.
– Хизер, я… – Натужно выдавливаешь ты, желая хоть как-нибудь прервать мучительно затягивающееся молчание. Потребность все объяснить путает и без того беспорядочные мысли, лишая всякой попытки связать хоть два слова во фразу, что хоть на йоту приблизила бы тебя к объяснению.
Тебе опостылело дешевое притворство. Вся твоя личная, переставшая таковой быть, жизнь – игра на публику, и не более. Ни грамма чувств, лишь бесстрастный расчет. И единственное настоящее, искреннее, что оставалось в тебе – чувства к ней. К той, что вела затворническую жизнь вот уже несколько месяцев. К той, что сожгла все мосты и оборвала связи, внезапно заперев себя в стенах собственного дома. К той, что однажды взглянула на тебя глазами, полными глухого страха, почувствовав по отношению к тебе нечто недозволительное.
Светлые, спутавшиеся локоны бьют ее по лицу, подхватываемые ветром, и ты на корню пресекаешь очередной порыв дотянуться до ее лица, хоть на секунду дотронуться до бархатной, молочной кожи. Видя, как побелевшие от холода губы вытягиваются в тонкую нить, отчаянно глушишь мысли о том, чтобы коснуться их своими. Ты засовываешь руки в карманы, осознавая, что соблазн слишком велик.
Между вами стоит прочная, нерушимая, почти осязаемая стена недосказанности, и любая попытка сломать ее понесет за собой лишь мучительные, душевные страдания. Ты истязаешь ее одним своим присутствием, и, слыша детский плач, доносящийся из дома, бросаешь короткое, невнятное «до встречи», разворачиваясь к машине.
Начавшийся дождь накатами хлещет по лобовому стеклу, отчего видимость сводиться к нулю, но ты, всеми силами гоня мысль о собирающихся слезах в уголках глаз, сильнее вдавливаешь педаль газа в пол, сосредоточенно сжимая руль так, что белеют костяшки пальцев. И глядя на сырую картину за окном, ты вновь возвращаешься мыслями к безлюдной улице, к серому дому, одним своим видом навевающему отчаяние, к ее лицу, лишенному привычного розоватого, возбужденного румянца, и испытываешь чувства стыда за свое слабоволие, свою нерешительность, слыша, словно со стороны, сухое, трусливое «до встречи».