Ромашковый путь

Затихли трели певчих птичек и где­-то из­-за холма, поросшего дубами, послышалось тихое и неуверенное уханье неясыти. Обычно в это время лес был полон звуков, но сегодня весь день лил дождь, и даже несмотря на то, что он закончился, настроение в воздухе стояло понурое: небо так и осталось затянутым тучами, а в лесу, в корнях вековых деревьев, гулял туман и запугивал ночных зверюшек. Тишину старого леса не нарушало ничего, даже сверчки попрятались в щели меж корой деревьев и боялись вылазить наружу. Лишь только совы изредка переговаривались в темноте этой облачной ночи. В самой глуши, там, где только крикнул большой желтоглазый филин, кто­-то поджег спичку. Ее долго держали в руке, и только когда она уже была готова истлеть полностью, огнем заполыхала крохотная свеча внутри красивой кованой лампадки. Свеча была единственным источником света в лесу, и, разумеется, маленький светлый уголок сразу привлек внимание сотен ночных бабочек, которые тут же столпились на стекляной крышке, не давая свету проникать наружу. Зловещие тени, отбрасываемые насекомыми, играли на темном стволе ветвистого дерева, в корнях которого удобно расположилось внушительных размеров существо с рыжевато­красной шерстью, что красиво блестела на свету. В его карих глазах играли искорки, а пушистый хвост оборачивался вокруг их источника ­ кованой лампадки. Это было очень старое существо, и жило оно на этом дереве уже очень и очень давно. Звали его Браген, и был он айлурусом — древним зверем, напоминающим малую панду размером с двух медведей гризли. Не смотря на свои размеры айлурусы были легки и проворны, так что спрятаться в ветвях дерева не было сложным заданием для зверя. Хоть Браген и был велик, он никогда бы не тронул и мухи, ибо характер у него был миролюбивый; он очень любил вечера, но еще больше любил ночи. А особенно такие, как эта: тихие и зловещие. Именно в такие ночи особенно приятно зажечь самую пыльную и старую свечу, ту, которую обычно хранят, чтобы зажечь на Рождество или другой праздник, потому что она особенная. Так, огромный зверь сидел в корнях старого дуба с особенной свечкой в лапках, и наблюдал за ночными бабочками, мешавшими свету исполнять свое предназначение. И если вы спросите, почему же такой сильный и почтенный айлурус как Браген не додумался просто убить и сьесть всех тех бабочек (ведь когда­-то они были самым излюбленным его лакомством), то я отвечу вам, что Браген был умен, и, можно даже сказать, мудр. Он знал цену жизни так, как люди знают цену хорошему вину или дорогим часам, и потому не мог поставить свое существование и прихоти превыше жизни столь прекрасных существ. Разумеется, когда­-то еще маленького айлуруса его покойная матушка Барбара учила как и каких бабочек стоит есть, и он их ел. Браген жил за счет других, уничтожал чужие жизни. Они давали ему силы жить, а он убивал их и не отдавал ничего взамен. Но что, спросите вы, изменилось с тех пор? Как я уже упомянула выше, мать его была мертва . Так же, как и все его родственники, так же как и все айлурусы. Их жизни были длинными, они во много превышали срок жизни человека или ундина, но они не были и не стали бы вечными. Конечно же, если вы сравните длину жизни бражника и айлуруса, то станет понятно, почему Брагену жаль убивать существ, которым отведено так мало. Но с каждым днем все чаще и чаще ему стало казаться, что даже жизнь бабочки­бражника в разы важнее и значимее, чем его. Он понял, что для него жизнь уже потеряна и лишена смысла, ведь он остался одним ­единственным айлурусом на всем Острове, и, скорее всего, во всем Мире. Он жил в своем лесу и старался избегать встреч с людьми и ундинами, что не часто, но все­-таки, забредали сюда из города. Сам же Браген никогда не был ни в городе, ни где­-либо еще кроме леса и полей, куда сразу после того, как проснется ( а это обычно случалось в три или четыре вечера) он ходил за травами. Поля эти лежали севернее леса и представляли собой колоссальную равнину, что, казалось, просто бесконечна. Тут он был примерно до заката, и уходил только тогда, когда нюх уже переставал различать запахи и смысл сбора трав терялся. Бывало и так, что в льняной сумке, которую он всегда носил с собой, не хватало места для новых трав, и Браген, обнаружив новое чудно пахнущее растение, которое он уже не мог унести, огорченным возвращался к дубу. Сегодня же все было как и обычно: он встал в половину четвертого, подмел притоптанную землю у дуба, и стал собираться в путь. По возвращению сумка Брагена была заполнена на половину ­ не так уж и плохо. Из трав и ягод айлурус всегда заваривал две чашки чая. Одну выпивал сам, а другая стояла и ждала незваного гостя, но за много лет на ночное чаепитие к Брагену не заглянул никто. Однако, эта ночь была особенной не только потому, что айлурус зажег особенную свечку, и не потому, что она была на редкость тихой. Этой ночью волшебный аромат чая послужил ориентиром для одного очень хорошего ундина. Для единственного ундина, которого Браген сможет назвать другом.