Исповедь

- Я убил, - негромкий голос с хрипотцой в одно мгновение разнесся по безмолвному помещению и оглушил своего владельца, отразившись от глухих серых стен хмурой церкви. Хайне, склонив голову перед крестом и Евангелием, стоял на коленях на холодном каменном полу мрачной церкви. Алые глаза были закрыты, лоб чуть сморщен, а руки сцеплены в молитвенном жесте перед лицом. Он выглядел слишком уж смиренно и покорно, что было наиболее несвойственно его характеру. Рядом со столиком, на котором возлежали крест и Евангелие, с неестественно прямой спиной и непроницаемым лицом стоял Эрнст. Он чем-то походил на каменное изваяние, потому что ни один его мускул не смел дрогнуть и даже признаки того, что он дышит, падре скрывал, не позволяя грудной клетки излишне высоко вздыматься. Ведь Раммштайнер впервые пришел к нему с целью покаяться. Признаться, священник сначала подумал, что альбинос придуривается. В последнее время обычные-то горожане перестали посещать церковь, утратив всякую веру в помощь свыше, не говоря уже о наемнике, выходце из «низов» с темным прошлым. Но, видимо, в этом прошлом и крылась причина того, что Хайне решил прибегнуть к покаянию. Должно быть, воспоминания слишком тяготили его. Сам же Раммштайнер не понимал, перед кем исповедуется. Он не верил в Бога, позволившего ему стать машиной для убийств, так же, как и в спасение души. Он даже не верил, что у него есть душа, поэтому исповедовался и не перед собой. Быть может, он исповедовался перед Ней? - Я убил, - нервно сглотнув, снова повторил Хайне. На нем лежало много грехов, но тяготил его только один. Его голос, обычно твердый и уверенный, то и дело переходил на шепот, слова застревали в горле, а когда срывались с искусанных от волнения губ, то оглушали несчастного парня. Но все же он не остановился и продолжил: - Пусть и не по своей воле, но я лишил жизни человека, близкого мне. Это был мой друг, - альбинос снова на какой-то момент замолк, а потом, обреченно вздохнув, продолжил. – И я до сих пор не понимаю, как это произошло. Мой рассудок в тот момент помутился. Я будто бы обезумел и не мог себя контролировать. Должно быть, и не я это был, - Хайне приоткрыл глаза, посмотрев на сцепленные перед самым носом руки. Его пальцы с каждой секундой сжимались все сильнее, отчего костяшки побелели. – Не я убил ее, но именно мои руки были багряными от ее крови и внутренностей… Я никогда не смогу простить себе этого, - после этих слов Раммштайнер запнулся. Больше он не знал, что говорить, хотя внутри все равно все нестерпимо болело и ныло. Горечи внутри него было столько, что подчас казалось, что его скоро начнет тошнить этим отвратительным унынием. – Так если я не могу себя простить, - голос альбиноса вдруг приобрел былую твердость. Его речь наполнилась грубостью и вызовом, - то пусть это сделает за меня кто-то другой. Пускай даже Бог, - парень поднял голову и посмотрел на Эрнста. Не покорно и умоляюще, а настойчиво и с толикой приказа. Нахальные алые глаза как бы спрашивали «Ну, как тебе это?». - Бог все тебе простит за искреннее раскаяние в грехах, - уклончиво ответил Эрнст, чуть склонив голову, чтобы его лицо было обращено к альбиносу. Раммштайнер даже вздрогнул. Он был готов поклясться, что слепой священник, глаза которого были скрыты черными очками, одарил его понимающим и всепрощающим взглядом. Этот взгляд уверял, что никакой не Бог, а Лили его простит…