***
Этим утром Луи вплетает в волосы Гарри нарциссы, которые они купили ночью. Стайлс читает вслух Корсо, и они не заботятся о времени, потому что только половина шестого, и до школы более трех часов. Есть ночи, в которые на сон накладывается табу: реальность слишком прекрасна, чтобы оставлять её хоть на час. Такие ночи в их мире – обычное дело. Поэтому чуть позже Гарри по одной прижимает маленькие липкие звездочки к тонкой синеватой коже под глазами Луи. Он отмечает, как серебристые созвездия сочетаются с цветом глаз, на которых он помешан так безнадежно. В них он видит больше, чем астрономы НАСА в свой Хаббл. Тонкой кисточкой, которую он только что окунул в жидкую подводку, Гарри выводит слезу над своей скулой. Как только маленькое изображение капли оказывается на его коже, он чувствует, как Луи оставляет влажный поцелуй на его лопатке, а затем начинает напевать «Please Mr. Jailer»* – Посмотрим вечером «Плаксу»? – Если ты хочешь, Оленёнок. Когда Луи впервые назвал так Гарри, он объяснил это его огромными глазами и длинными стройными ногами. Именно он заставил мальчика увидеть его красоту, начать воспринимать себя как произведение искусства, холст, который может быть каждый день разной картиной. Сегодня – Рембрандт, завтра – Шагал, а ещё через день – анонимный уличный граффитист. «Ты – всё, что ты захочешь», – твердил Томлинсон. И они оба были этим всем. Луи утыкается носом в место, где шея любимого переходит в плечо и какое-то время просто вдыхает его. Гарри соблюдает запрет Луи насчет парфюмерии. Запах мальчика был его утопией. Ему казалось, будто это тело вот уже семнадцатый год вбирает в себя запах лучей солнца, что его касались, запах лунных дорожек на газонах, каждого пережитого рассвета, запах воздуха на такой высоте, где перестаешь её чувствовать, запах инди-песен, каждой капли дождя, встретившейся с кожей, падающих звезд, последнего дня зимы и первой июньской полночи, запах спасения, любви. Он также пах для него матерью, лица которой в его памяти не было. Они с Гарри посадили вереск на её могиле. Каждый раз, когда на коже того появляются ссадины, причиной которым служит отец, Гарри идет туда и срывает маленькую веточку с сиреневыми цветами. Он приклеивает её вместе с липким пластырем к поврежденному участку кожи, и Луи не спрашивает, зачем он это делает. Он может просто находиться рядом, и это уже снимает боль всех сортов. Наверное, это от того, что он дает ему любовь всех сортов. Всю, какая есть в пределах того, что можно вообразить. Они любят сильнее, чем позволено людям. Хотя люди и знают о существовании такой любви. Они приписывают её своему Богу. Гарри всегда мечтал любить так, как не может никто. Испытывать нечто уникальное, вкладывая в это все свое естество. Когда в детстве его приводили в церковь, он чувствовал себя как на бойцовским ринге. Он хотел выиграть у того, ради кого тут собиралось столько народу, особенно по воскресеньям. Он хотел затмить этого парня со странным именем «Бог», о котором все твердят. Они говорили, что Бог любит каждого. Гарри было страшно представить, как он сможет тягаться с кем-то настолько сильным и обладающим таким огромным запасом любви, что он может давать её всем и даже Майлзу из дома напротив, который все время дразнил Гарри девчонкой. Тогда он решил, что, во что бы то ни стало, любить ещё сильнее, ещё больше – это единственный способ обойти этого Бога. Позже он случайно узнает, что Бог не любит его за то, что он засматривается на их почтальона, а не на соседскую девочку Розали. Это обрадует его – ведь Бог не так всемогущ, раз не любит хотя бы его. Ещё позже он узнает, что Бог выдумка и соревновался он все время только с самим собой. Это обрадует его – ведь Бог всегда напрягал. И он выиграет, когда встретит Луи. – Мы можем не идти туда сегодня? – Мы можем всё, родной. Гарри спрашивает у Луи разрешения практически на каждый свой шаг. Для Луи этот мальчик с лицом ангела Боттичелли есть само разрешение жить. Луи оставляет невесомый поцелуй на пульсирующей венке под тонкой кожей на шее Гарри. Тот заводит руку за спину, чтобы взять его за запястье. Он подносит руку Луи к своему лицу и целует сбитые костяшки, а затем прикладывается к раскрытой ладони щекой. Луи обхватывает свободной рукой живот Гарри, по-прежнему находясь позади него. Так они: один в позе лотоса, другой сзади на подобранных под себя коленях, сидят на полу, перед зеркалом, стоящим в углу. Они не смотрят в него – они знают, что прекрасны. – Лу, давай сегодня. Мне снова снилось это. – Когда? – Позавчера. – Почему сразу не сказал? – Не знаю, прости.***
До появления в жизни матери Гарри нового мужчины, она регулярно водила сына в церковь. Примерно с двенадцати до пятнадцати это уже носило для него принудительный характер. Потом появился Робин, который был не столь религиозен и несколько изменил взгляды Энн на воспитание сына. Было решено дать Гарри свободу в плане посещения церкви. С того момента он не приближался к зданию, где на одной из исповедей ему сказали, что Господь будет гневаться, если юный мальчик не выкинет из своей голове мысли о других мальчиках; где ему сказали, что так не должно быть, так нельзя. Он решил тогда, что он сам и есть одно большое «так не должно быть» и «нельзя». Позже он плюнет на это с высоты, на которую его вознесет Луи, но оставленный отпечаток, он перманентен. И именно по этой причине на протяжении трех лет ему раз в неделю или две снится один и тот же сон. Он заходит в церковь и медленно проходит между рядов скамеек, подходя практически вплотную к кафедре, за которой стоит священник. На лице того нет никаких эмоций, он лишь пристально смотрит на Гарри, а после спокойно говорит ему: «Попроси у Господа прощения, Гарри, покайся». Какое-то время стоит тишина, и священник повторяет свои слова. Все с той же монотонностью. «Попроси у Господа прощения, Гарри, покайся.» Гарри хочет задать вопрос, спросить, почему он должен делать это, но что-то мешает ему. В следующий момент за спиной у Гарри скамьи уже заняты десятками людей, все они одеты в черное, будто это похороны. Их лица размыты, словно их и нет вовсе. Гарри не оборачивается, он просто знает, что они там. И ему страшно от того, что все они ждут от него слов, но он понимает, что не может ничего сказать. Просто не может. Ещё несколько мгновений тишины, и эти люди за его спиной начинают вторить словам священника: «Попроси у Господа прощения, Гарри, покайся». И он готов сказать то, что они хотят услышать, но он по-прежнему не может. Он просто не способен произнести ни единого слова, это, кажется, физически невозможно для него. «Попроси у Господа прощения, Гарри, покайся.» Голоса сливаются в тошнотворную какофонию, и священник уже со злостью смотрит на него, все быстрее повторяя слова. Гарри одновременно видит перед и за собой, будто на триста шестьдесят градусов. Он не может пошевелиться и не может ничего сказать, хотя старается изо всех сил произнести нужные им слова. Он скован, он напуган, он чувствует, что не должен быть здесь. Здесь – в этом месте, здесь – в этом теле. «Попроси у Господа прощения, Гарри, покайся.» Он испытывает ужас, и будто именно он сковывает движения, сковывает все тело и даже веки, которые он не может опустить, чтобы перестать видеть лицо священника и фигуры в темном. В какой-то момент гул перерастает в нечто похожее на писк ультразвука, и Гарри просто сдается. Он перестает пытаться сказать то, что от него требуют, перестает пытаться пошевелиться и закрыть глаза. Писк режет слух ещё несколько мгновений или часов, и внезапно наступает полная тишина. Когда всё замолкает, он понимает, что может закрыть веки, что и делает. Гарри физически чувствует, что его глаза теперь закрыты, но перед ним не темнота. То же здание церкви, тот же обзор на триста шестьдесят, тот же священник и те же люди на скамьях. Только все в огне. Они все горят. Они не шевелятся и не издают и звука. Просто горят. Огонь не переходит на пол, стены, кафедру и скамьи – языки пламени охватывают только их всех. Гарри чувствует, что может двигаться, может говорить. Он разворачивается в сторону больших дверей выхода, они закрыты, но он уверен, что распахнуть их не составит труда. Он отрывает одну ногу от пола, чтобы сделать шаг и просыпается. С появлением Луи, это стало сниться реже. Намного реже. Но все же не перестало. В последних двух снах Гарри даже успевает сделать полноценный шаг, прежде чем проснуться. Возможно потому что перед этими двумя разами, они проделали кое-что, что Луи придумал в качестве борьбы с преследующим его мальчика кошмаром. И они решили, что не остановятся, пока Гарри не сделает достаточно шагов, чтобы выйти оттуда.***
Над городом только начинают сгущаться сумерки, когда две фигуры сворачивают с широкой улицы в переулок между двумя домами, нулевые этажи которых отведены под какие-то забегаловки. В коридоре из двух краснокирпичных стен виднеется другая, весьма оживленная улица, но они не выходят на нее, а сворачивают ещё раз, чтобы оказаться в небольшом закрытом дворе нежилого здания. В некоторых окнах выбиты стёкла, целиком или частично. Мутность старых, пыльных и грязных стёкол контрастирует с чернотой там, где они отсутствуют. Гарри кажется, что кто-то может наблюдать оттуда, но он находится в таком оцепенении и одновременно предвкушении, что грань, между тем, все равно ему на наблюдателей, что рисует его воображение, или он рад им, она очень тонка. Кирпичные стены пестрят в основном красными и черными надписями, выполненными аэрозольными красками и гласят разные панковские и анархистские фразочки. Луи знает это место, потому что когда-то нередко бывал здесь со своей старой компанией, с которой расстался, когда в его жизни появился Гарри. Он считал их хорошими людьми и, возможно, даже не ошибался, но они просто были не нужны ему больше. Они не были какой-то сектой, что не выпускает своих адептов – просто компания подростков с претензией на принадлежность субкультуре мятежников, так что у Луи не возникло проблем, когда он буквально в одночасье оборвал контакты с ними. Он забыл, как забыли и его. Он передал в руки Гарри книгу в темной обложке и твердом переплете, а также небольшую бутылку с керосином и подошел к лежащей на боку металлической бочке без дна и ногами подкатил её в центр небольшого четырехугольного двора, где стоял Гарри. Он поставил её в вертикальное положение и немного вдавил в землю для устойчивости. Луи забирает из рук парня предметы и становится напротив. – Смотри внимательно, любовь моя. Луи раскрывает книгу и вырывает случайные страницы. Он передает их Гарри, после чего рывком выдирает ещё несколько, но уже оставляет их себе. Несколько секунд зрительного контакта, а после он резко бросает книгу в металлическую бочку, что стоит прямо между ними. Он снова смотрит на Гарри и скручивает с бутылки, наполненной керосином крышку. Вытягивая руку над бочкой, он переворачивает пластмассовую бутылку вверх дном и выливает всё содержимое. Гарри сосредоточенно наблюдает за каждым действием парня и судорожно сглатывает, когда тот достаёт из кармана джинсов газовую зажигалку. В следующую секунду он сдвигает с нее крышку и теперь виден синеватый трепещущий обрывок пламени. Луи подносит его к бумаге, сжатой в руке и поджигает. Огонь быстро принимается пожирать листки, поэтому, не медля, Луи протягивает руку с зажигалкой в сторону Гарри и тот моментально реагируя, подносит к газовому пламени бумагу в руке. В следующее мгновение они поднимают друг на друга глаза, и Гарри по губам читает беззвучное «давай». Одновременно они бросают горящие листы в металлическую бочку, и моментально на её дне вспыхивает сильное пламя. – Смотри, Гарри. Она горит, как и они все. Они больше не могут говорить тебе, кем быть. Они ничего не могут, они просто горят. Они сами горят в огне, которым пугают всех вокруг. Смотри, малыш, смотри. Эта жалкая бумага не может диктовать тебе, кем быть, она может диктовать только им, но сейчас она просто горит. Минута – и это лишь пепел. Смотри, любимый, смотри как хорошо пламя справляется. И он смотрит. А главное – видит. Он видит, как пламя рвется наружу из металлических оков, пожирая то, что подано ему сегодня на ужин. Он видит, как сгорает то, что жгло его. Пламя отбирает право на существование у того, что отнимало у него право быть тем, кем он является. Пламя, которое создали они с Луи. Гарри смотрит в его глаза, в которых так красиво мелькает огонь. Звездочки, что он приклеил на его лицо ещё утром, ярко отражают оранжевые языки пламени, завораживающе переливаясь. Но даже они не способны отвлечь от взгляда этих глаз, в которых он видит не только тот огонь, что отражается прямо сейчас. В которых он видит храбрость, которой ему самому всегда не хватало. В которых он видит веру в себя, которой ему также всегда не хватало. В которых он видит то, к чему он будет стремиться, и, если понадобится, ползти на последнем издыхании. Это отсутствие страха. Около десяти минут они стоят молча, глядя на постепенно затухающее пламя, а небо, ограниченное квадратом стен дома становится все темнее. Гарри обходит небольшое пепелище, чтобы приблизиться к Луи и обнять его. Он крепко обхватывает его руками, так, что тому приходится приложить усилия, чтобы пошевелить руками и обнять Гарри в ответ. Он оборачивает руки вокруг его талии и прижимает к себе со всей силой. Так же он обнимает его во сне, когда они остаются на ночь вместе. Будто чем крепче объятия, тем больше шансов забрать его кошмар себе. – Спасибо, что делаешь это для меня. – Я уничтожу всё, что заставляет тебя бояться. Я обещаю. Гарри зажмуривается, крепче сжимая его в своих руках. Из уголков глаз сбегают две горячие слезы. Они скатываются по его лицу и капают прямо на открытую часть плеча Луи. Гарри знает, что не услышит от него просьбы не плакать или чего-то в этом духе. Никаких запретов на эмоции, когда они вдвоем. Гарри не скажет этого, но чтобы Луи уничтожить всё, что пугает его, ему придется уничтожить и себя самого. Потому что единственный страх, отодвигающий все остальные на задний план – это страх потерять Луи. Это тот страх, что забрался в него глубже всяческих инстинктов. Это как базовая опция, этому не нужно выходить на передний план сознания, оно просто есть и всё. Это вне контроля. Они продолжают стоять, держа друг друга в объятиях, пока с неба не начинает капать мелкий дождь, который уже через несколько минут смешает с землей пепел, в который они сегодня превратили, возможно, одну сотую или тысячную, но все же часть кошмара Гарри.***
В «семье» Луи есть большие деньги. В семье Гарри нет больших денег, но и кавычек нет. Мама Луи умерла при родах. Когда Луи было десять, отец сказал ему это. В тот же период Марк полагал, что вышел из затяжного кризиса, в котором пребывал все эти десять лет. Он начал приводить домой женщин, выпивать больше, чем обычно, пропадать на работе дольше, чем обычно. Он начал прикладывать силу в воспитании сына. По мере того, как тот становился подростком, а сам Марк все больше ударялся в разгульный образ жизни, почва для конфликтов разрасталась. После домашнего каминг-аута у Луи появилось два протезированных зуба. В пятнадцать лет. А в спальне отца появился новый ковролин, поскольку перестелить пол оказалось проще, чем вывести пятна крови со светлого покрытия. Марк одновременно ненавидит и любит своего сына. Он подсознательно винит его в смерти Джоанны и отдает ему любовь, положенную ранее ей. После каждой их стычки, он старается откупиться. Материальное положение позволяет тариф в несколько сотен за особенно неосторожный и сильный удар. Высокая цена за количество карманных денег, превышающее суммы когда-либо появлявшиеся в руках большинства его сверстников. Именно поэтому они с Гарри сегодня празднуют успешное окончание учебного года не совсем обычным способом. Никто из них никогда не пробовал кокаин, так что они как неумелые котята возятся с двумя купюрами, сидя на полу, с которого со вчерашнего дня никто не удосужился убрать рассыпанные светло-зеленые блестки. Сначала они хотели сделать это одновременно, но потом Луи настоял на том, чтобы принять дозу первым. Гарри просто послушался его, не задавая вопросов, чему Томлинсон был несказанно рад, ведь ему не слишком то хотелось пугать мальчика и произносить вслух «Если мне продали какую-то отраву по самой высокой цене в городе, и от нее суждено сдохнуть в конвульсиях как только она коснется слизистой, то я не хочу, чтобы это был ты». Оба стояли на коленях перед стеклянным письменным столом, и Луи, высыпав половину содержимого крошечного пакетика, распределил порошок на четыре части, из которых после сформировал тонкие ровные дорожки. Две для себя, две для него. Не медля, чтобы не смущать Гарри своей неуверенностью в собственной затее, Луи подносит скрученную в трубочку купюру носу, а затем припадает к дорожке, довольно быстро снюхивая её. До того как ощущения успевают вдарить в голову, другой ноздрёй он вдыхает вторую дорожку. Он запрокидывает голову и несколько секунд пытается сосредоточиться на собственных ощущениях. Сначала он не чувствует чего-то особенного, но когда опускает голову и открывает глаза, он понимает, почему ради этих ощущений тратят деньги и здоровье. Он смотрит на чуть испуганного Гарри и в тысячный раз признает, что он самое прелестное создание во Вселенной. Луи хочется взвизгнуть от дикого восторга, который он испытывает, глядя на мальчика. – Солнышко, попробуй! Ты заслуживаешь этого, давай! Гарри несколько сбит с толку интонацией Луи и всем его состоянием, но ему не терпится прочувствовать то же самое. По одной он отправляет дозы белого порошка прямиком к своему сознанию, и через несколько секунд первый в жизни приход накрывает его с головой. Следующие сорок минут они проводят за гранью. Ощущения существенно отличались от тех, что вызывала трава. Косяков они на двоих выкурили больше, чем стандартные парочки за год отношений съедают порций пресловутого мороженого в кафе, так что могли судить о разнице. Если ключевым эффектом от марихуаны была вселенская расслабленность и беззаботность, то сейчас было нечто совершенно иное – энергия плюс возбуждение, граничащее с чистым счастьем. Хотя, источником последнего вряд ли являлся только кокаин. Две трети часа до первых откатов чуть было не обернулись выпотрошенными подушками, подобие драки которыми они затеяли. Помимо этого среди итогов были простыни, сбитые двумя телами, что перекатывались по кровати, игриво сжимая друг друга везде, где можно и нельзя, притертые полы, так как то же они делали и в нижней плоскости. Чуть больше, чем секс без секса по Брэдбери**, но меньше, чем полноценный акт. Их собственная форма обмена любовью под кайфом. Кроме двух юных тел в ход пошли краски. Так на лице Гарри появился перламутровый перевернутый крест, который проходил продольной полосой от лба до подбородка по переносице и поперечной короткой прямо по губам. Право, из-за поцелуев она довольно быстро исчезла. Так на спине Луи нашли пристанище строчки, посетившие затуманенную кудрявую голову. Гарри много писал, поэзия была средой обитания его мыслей практически 24/7 и часто требовалось что угодно, чтобы черкнуть нужную строчку или даже единственное слово. Впервые этим «что угодно» стало тело Луи. Синей краской, тонкой кисточкой, вовсе не аккуратно между выпирающих, будто сложенные крылья, лопаток было выведено: «Your shining will issue you wherever you hide But don’t let them grab you by the throat too tight».*** Реальность застигла их в положении, которое могло показаться странным кому угодно, но не им. Луи лежал на кровати, спустив ступни на пол, а Гарри сидел рядом с кроватью, обхватив ноги Луи и упираясь лбом в его колени. Ему хотелось выражать свою преданность постоянно. Это чувство есть составляющая любви, но он будто чувствовал её и отдельно. Наивысшая нужда и наивысшее желание отдавать. Он много раз пытался донести до Луи, что он без него ничто, но тот не хотел принимать это и лишь твердил, что, с ним или без него, Гарри значимое и удивительное создание. Слабая тревога и тошнотворная пустота понемногу проникали в разум, но они знали, что спасут друг друга от этого. Луи поднялся в сидячее положение и посмотрел сверху вниз на мальчика в своих ногах. Он осторожно провел по растрепанным кудрям и приподнял его лицо за подбородок, поглаживая мягкую линию скулы большим пальцем. В чуть раскосых и блаженных зеленых глазах он пока не видел признаков отходняка, хотя, рано или поздно пришлось бы прийти к не столь приятной части употребления. – Ещё или хватит на первый раз? – он купил на четыре дозы, восемь дорожек, так что в пакетике оставалось ещё вдогонку. – Хочу кое-что попробовать. Спустя десять минут уже принявший Луи был усажен Гарольдом посреди кровати. Ноги его были скрещены, и он чуть откинулся назад, опираясь на руки – как и просил кудрявый, который в свою очередь подполз к нему с остатками роскоши в пакетике и купюрой. – Попробуй не шевелиться, ладно? – Как скажешь, Оленёнок. Гарри уселся аккурат на пах Луи, разместив ноги по обеим сторонам от его тела. Луи вскинул брови и многозначительно посмотрел на мальчика, но их взгляды не встретились, поскольку тот заново скручивал развернувшуюся бумажку. Более ловко, чем в первый раз, сделав это, он попросил Луи ещё немного откинуться назад, и тот выполняет просьбу. Кончиками чуть дрожащих пальцев Гарри пробегает по его груди и указательным проводит линию вдоль ключиц. На одной из них он запечатляет легкий влажный поцелуй, что вырывает из легких Луи полустон. Он раскрывает маленький пакетик и на выступающую кость ключицы аккуратно в подобие дорожки высыпает примерно половину оставшегося порошка. Приставляя конец бумажной трубочки к белой неровной полоске на коже, он медленно проводит вдоль, немного рассыпая, но большую часть все же вдыхая. Довольно быстро он проделывает то же самое на второй ключице, высыпая остатки и проводя носом по нежной коже, обтягивающей изящно выпирающую кость. Отбрасывая бумажку, он прижимается носом к тому же самому месту и глубоко вдыхает, в надежде смешать кокаиновый кайф с тем, что дает ему запах Луи. Символично, что именно в момент, когда его легкие заполняются ароматом любимой кожи, кокаин дает о себе знать пульсацией в голове. Гарри выдыхает ртом, опаляя нежную кожу и заставляя Луи дернуть бедрами вверх. В ответ он вжимается в него своими и движется носом вдоль ключицы к шее, все так же жадно вдыхая. Луи прощается с крышей от щекочущего горячего дыхания на шее и имитирующих половой акт движений бедер Гарри на своих. Каждая манипуляция отдает буквально ожогом каждого нерва и вспышками в голове. Он чувствует зубы мальчика на своей шее и кажется, будто он уже серьезно намерен прокусить кожу, но тут на смену приходит горячий язык и губы. Луи расслабляет руки и падает на спину вместе с Гарри поверх себя. Воспользовавшись тем, что парень на пару секунд оторвался от его шеи и позволяя тому единственный вдох, он притягивает его за подбородок для поцелуя. Из-за перевозбуждённости и нетерпеливости обоих на тот момент, поцелуй выходит коротким и страстным. Моменты срывания одежды сливаются в секунды траты времени на ткань, а не тела друг друга. Вплотную касаясь друг друга торсами и полностью возбужденными членами, они лежат на боку и, кажется, почти не моргают, испивая друг друга взглядами. Одни бездны в тонкой окантовке радужки сливаются с другими, образуя бесконечность в этом контакте. Некая застывшесть в их позе кажется крайне странной после предшествовавшего ей небольшого урагана, однако куда более странно называть что-либо странным в поведений людей, что под кокаиновым кайфом. Луи проводит ладонью по ребрам, обтянутым светлой и горячей, как подогретое молоко, кожей и останавливает руку на бедре, ощутимо сжимая пальцы. Гарри отвечает на это совсем невинным, практически детским жестом: трется носом о его щёку и издает звук, напоминающий короткое мурчание. – Мой котик, – Луи нежно поглаживает поясницу любимого, а затем довольно резко переворачивается, укладывая мальчика на обе лопатки и нависая сверху. Наркотик это или сам Гарри (стоит ли проводить тут черту?) – что-то провоцирует в Луи страшное противостояние высочайшего трепета перед этим созданием и желания сделать с ним всё, что хочется, не задумываясь об осторожности и чём-либо ещё. Чуть прилипшие ко лбу и разметанные по подушке кудри, распахнутые глаза с зияющей чернотой широких зрачков, румянец на бледных щеках и приоткрытые губы. Порно-звезда это или ангел с полотна времен Ренессанса – Луи определиться не мог. Нечто прекрасное и возбуждающее в нем всё живое, от инстинктов к духовному – вот чем был для него этот мальчик. Кокаин не утрировал чувств, он их делал чище и проще для осознания, помогал им пробраться до самых костей, проникнуть в каждую клетку. Луи медленно засосал нижнюю губу, естественный вкус которой отдавал спелой малиной, как всё происходящее отдавало легчайшей галлюцинацией. Сдавшийся желанию и белому опьянению, Гарри проявил инициативу, требовательного углубив поцелуй и вдобавок к этому обхватил Луи стройными ногами. Он почувствовал, как членом прошелся по животу парня и был уверен, что способен кончить лишь от пары-тройки таких движений. Ему хотелось смеяться, но не словно от хорошей шутки, а от счастья, что щекотало бока изнутри. Возбуждение было его существенной частью, но не перекрывало общую эйфорию. Это прекрасно работало вместе. В ответ на такой дерзкий жест Луи чуть более резко, чем следовало бы, схватил Гарри за горло, слегка придушив. Движимый возбуждением, он порой позволял себе грубость и силу, которые годами копились и не находили выхода. Но с Гарри этими выплесками руководила не агрессия и злость, а страсть в чистейшем и самом ядовитом для сознания виде. Он понимал, что Гарри не должен служить этакой боксерской грушей, на которой можно вымещать подобное, но пока это не выходило за пределы их сексуальной жизни, пока Гарри так стонал от особенно грубых манипуляций и с таким упоением разглядывал следы, оставленные Луи, он не собирался брать это под жесткий контроль. Почти сразу же Луи отдергивает руку как ошпаренный (ему показалось, что он приложил слишком много силы) и нежно целует красиво выступающий кадык. Мальчик прикрывает глаза и ещё сильнее откидывает голову назад, желая показать всю свою беззащитность перед этим зверем, что был для него ручным, хотя Гарри этого и не осознавал. Мягко выцеловывая шею и линию скулы, Луи позволяет себе один особенно сильный засос и начинает спускаться поцелуями к груди. – Лу, у меня же тоже есть подарок, – внезапно вспоминает Гарри. – Да, я знаю, и я собираюсь взять его прямо сейчас. С этими словами Луи сползает ниже, незамедлительно берет член мальчика в руку и обдает его теплым дыханием. Такие действия моментально встречают ответ в виде хриповатого стона и дернувшихся коленей. Он плавно двигает рукой по всей длине и начинает обхватывает губами головку. – Боже, Лу, я не об этом, подожди, остановись, – звучал он неубедительно, но ему правда казалось совершенно необходимым вручить свой подарок прямо сейчас. – Не хочу останавливаться. Томлинсон снова взял влажную головку члена Гарри в рот и, сделав несколько хаотичных движений языком, вобрал чуть больше длины. Он начал сосать и дрочить ему одновременно, не оставляя своему малышу, так отчаянно пытающемуся что-то сказать, шансов на сопротивление. Луи старался взять немного глубже с каждым движением головы, втягивал щеки, а обе руки теперь поместил на бедра Гарри, чтобы сдержать движения, которые мальчик не мог контролировать. С мокрым звуком Луи выпустил член изо рта и снова взял его в руку. Он подул на влажную нежную кожу, что так красиво обтягивала венки, опутывающие приличных размеров орган. Прежде чем он вновь начал сосать, Гарри чуть приподнялся на локтях и вновь попросил его остановиться. Получив снисхождение на этой раз, мальчик хихикнул и, перевернувшись на живот поперек кровати, потянулся к тумбе. Только он хотел открыть выдвижной ящик, как почувствовал легкий шлепок на попе. Скорчив подобие серьезности на мордашке, он обернулся и увидел невозмутимого Томлинсона, сидящего, подобрав под себя ноги. Сначала на кровать полетела полупустая бутылочка смазки, а затем, прежде чем достать свой подарок, он попросил Луи закрыть глаза. Через несколько секунд Луи почувствовал, как на его голову было водружено нечто. По очередной просьбе он не открывал глаза ещё десяток секунд, а когда ему это наконец было позволено, он увидел перед собой Гарри стоящего на кровати на коленях и держащего квадратное зеркало размером примерно с лист А3 (обычно оно стояло на полу рядом с двумя побольше). В зеркало он увидел, что же было у него на голове. Терновый венец, выполненный в металле. Тонкие прутья с редкими длинными шипами переплетались между собой и немного поблескивали, отражая источники света. – Он прекрасен... – Луи дотронулся кончиками пальцев до выступающих шипов, – Котик, это так красиво, спасибо, мне невероятно нравится. В ответ Гарри только улыбнулся и положил зеркало на тумбу, когда заметил, что Луи уже смотрит на него, а не на себя. Возбуждение обоих никуда не девалось, и Луи, будучи не в силах медлить, мягко толкнул Гарри в грудь так, что тот вновь оказался на спине. Мальчик без малейшего стеснения раздвинул ноги, и сквозь легкое безумие во взгляде читалась просьба. Но Луи хотел по-другому сказать «спасибо» за подарок. Он надавил на согнутые колени Гарри, заставляя его выпрямить ноги. С ухмылкой в ответ на недоумение кудрявого, он перекинул одну ногу через его бедра, раздвигая ноги пошире, но не садясь. Луи взял бутылочку смазки и протянул Гарри, который был в некотором смятении. – Поможешь мне с этим? Он подвинулся чуть ближе, располагаясь теперь над торсом мальчика. – Д-да, – не справившись с собственным дыханием и сделав лишних два вдоха, ответил Гарри. Не разрывая зрительного контакта, он окунул чуть дрожащие пальцы в прохладную относительно разгоряченной кожи смазку. Раздвинув руками ягодицы, сидящего на нем Луи, он нашел подушечкой пальца вход и позволил себе слегка подразнить парня, обводя колечко мышц. Луи тяжело шумно выдохнул и провел ладонью по бицепсу Гарри, другой упираясь в его грудь. Мысль о том, как Луи примет в себя его член, заставила Гарри не медлить и перейти к растяжке. Один палец прошел довольно легко, хотя даже так он чувствовал давление гладких стеночек. Он аккуратно ввел второй палец, после чего Лу зажмурился на несколько секунд. Почувствовав, как парень максимально расслабился вокруг его пальцев, он начал движение ими. Спустя пару минут пальцы проходили совсем легко, и Гарри стал слегка разводить их, давить на стеночки, ища ту самую сладкую точку. Нащупав небольшой бугорок, он одновременно надавил на него и с силой сжал свободной рукой ягодицу, которую придерживал, немного отодвигая. Луи громко простонал и наклонился ближе к Гарри, практически ложась на него грудью. Он хотел прикусить его плечо, но смог лишь слегка поцарапать его зубами, так как в следующее мгновение Гарри начал напористо массировать простату очень быстрыми круговыми движениями. Луи издал высокий стон, а после начал сбивчиво шептать. – Да, так, котик, правильно, ты делаешь это так хорошо. Чувствуя внутри себя совершенно потрясающее давление, посылающее наслаждение в каждую клетку тела, его уже мало волновало, насколько хорошо он растянул – он хотел в себя член. – Твои пальчики прекрасно справляются, но мне нужно больше, прямо сейчас, давай. – Но, Лу, ещё не всё... – Хочу тебя внутри, – с этим словами, он снова сел ровно и резко соскользнул с пальцев Гарри, чтобы переместиться ближе к члену, который уже истекал естественной смазкой. Проведя несколько раз вверх вниз рукой по нему, Луи направил его к своему входу. Он закусил губу от великолепного ощущения соприкосновения головки с влажным из-за используемой Гарри смазкой входом и начал уверенно опускаться на член. Насаживаясь, он чувствовал, что орган проходит в него не так легко, но к его удивлению, практически не было боли. Насадившись до основания, он сосредоточился на ощущении наполненности и замер на пару десятков секунд. Гарри ощущал потрясающий жар и тугое тело вокруг своего органа, хотелось двигаться, но он не мог пошевелиться. Как завороженный он смотрел снизу вверх на Луи, который прикрыл глаза и слегка откинулся назад. Металлические шипы отбрасывали острые тени на косые скулы и прикрытые веки, волосы спадали на лоб и глаза. Это лицо и тело были такими родными и знакомыми, но одновременно с этим какими-то недосягаемыми, будто принадлежавшими божеству, которое на самом деле никто никогда не видел. Луи начал двигаться. Сначала не торопясь и очень плавно. Они взаимно ощущали каждый миллиметр друг друга. Он опускался до основания и поднимался, оставляя внутри себя одну головку, это происходило медленно и тягуче. Спустя несколько сладостно-мучительных минут Луи распахнул глаза, и это стало точкой невозврата. Смотря друг другу в глаза, они перешли к более, чем быстрому темпу. Движения не были ритмичными, никакого такта. Неустанно двигая бедрами, Луи то наклонялся совсем близко, так, чтобы чувствовать дыхание Гарри на своем лице, то откидывался назад, максимально выгибая спину. Это обеспечивало проникновение под разными углами и максимум наслаждения обоим. Они буквально ударялись друг о друга и искры имели место быть там. Руки Гарри метались от поясницы с бедрами Луи, пальцы оставляли красные следы, часть из них станет синяками. На мгновение Луи замер и попросил Гарри взять его член в руку. Мальчик послушался его и уже в следующую секунду Луи одновременно трахал себя его членом и толкался в плотно сжатое кольцо пальцев. В какой-то момент конец стал ощущаться совсем близко для обоих. Гарри начал особенно агрессивно двигаться навстречу Луи, совершая мощные и быстрые толчки. Он убрал руку с члена и обе поместил на талию Луи, попытавшись приостановить его. Он до боли сжал руки под ребрами парня и тот замер, почти что выпустив член из себя. На мгновение Гарри позволил себе сосредоточиться на сумасшедше приятном ощущении того, как горячее тело обхватывало только головку члена, а остальную его часть обдавал контрастный по температуре воздух. После этого он, не ослабевая рук на талии Луи, начал совершенно безумно вбиваться в его тело. Он входил глубоко, резко и невероятно быстро, попадая прямо по простате. Он не позволял Луи и движения, а когда тот зажмурился от напряжения вперемешку с удовольствием, Гарри почти прорычал, чтобы он открыл глаза. Луи абсолютно точно не мог собрать мыслей воедино, когда был близок к тому, чтобы ментально распасться на кварки, но само его тело было пронизано осознанием того, это один из редких моментов, когда Гарри по-настоящему доминирует. Во всеобъемлющем смысле этого слова. Ему нравилось понимать, что его мальчик чувствует свою силу в данный момент, Луи хотел, чтобы он чувствовал это. Он знал, что ему это нужно. Последний десяток толчков и с криком, практически неестественно выгнувшись в позвоночнике, Луи кончил, ощущая сильнейшие волны наслаждения и облегчения, раскатывающиеся от солнечного сплетения по всему телу. Почувствовав сперму на своем животе и последний раз глубоко войдя в буквально раскаленное тело, Гарри кончил внутрь Луи, хрипя его имя и глядя прямо в синие, потемневшие глаза. Душевный, физический и зрительный контакт – формула Хаоса на двоих. Они каждый раз открывали её заново. Луи опустился на грудь Гарри, подрагивая всем телом, и почувствовал такую же дрожь под собой. Ещё какое-то время Гарри не выходил из него. Он собрал скудные остатки сил и обнял Луи, чуть сильнее прижимая к себе. Они лежали сердцем к сердцу, и это могло не иметь конца. Слова были не нужны. По щеке Гарри скатилась крупная слеза, а затем ещё одна и ещё. Он не всхлипывал или что то такое, а влага от слез смешивалась с потом и была неощутима на теле, куда скатывались соленые капли, но Луи почувствовал. Он чуть приподнялся и, ничего не говоря, губами собрал слезы с любимого лица. Он целовал его щеки, веки, нос, губы – все лицо. Мягко и осторожно. Тем не менее, Гарри не мог остановить слезы. Им не было объяснения и ясного основания. Возможно, это переизбыток эмоций говорил за себя. Легко соскользнув с него, Луи почувствовал сковывающую боль в бедрах, но не придал ей отрицательного значения. Он лег на спину рядом с Гарри и притянул его к себе, укладывая головой на грудь. Он молча гладил его спину, ребра и руки, чувствуя горячую влагу на собственной коже. Гарри шептал «спасибо» снова и снова, пока силы совсем не покинули его, и он не начал посапывать как котенок.***
Он разворачивается в сторону больших дверей выхода, они закрыты, но он уверен, что распахнуть их не составит труда. Он отрывает одну ногу от пола, чтобы сделать шаг. Он делает его. Затем ещё и ещё, один за другим. Он ускоряется, он бежит, врезается грудью прямо в двери и те легко поддаются. Перед ним бесконечная синева и отсутствие страха.