Один на двоих

      Цицерон хорошо служил Матери Ночи.       С того самого дня, как Братство выбрало его Хранителем, он был терпелив и заботлив. Знал, что Мамочка его любит, чувствовал в смрадном дыхании смерти её незримое присутствие. Но она всегда молчала, и эта тишина, наполненная запахами масла и тлена, сводила с ума.       Хохот спасал. Спасала и память о собственном призвании. О крови на руках, о прекрасном противнике, лучшей жертве из всех возможных. Лекарственный смех во тьме подземелий, в самых тайных уголках испорченной души. Однако все это недолговечно, память уступает реальности, когда Цицерон сам становится продолжением своей жертвы, темным слугой, шутом Матери. Хохот становится уже не эхом чужого голоса в голове, а своим собственным: живым, надрывным.       Когда настало время искать других братьев, он понял, что в Скайримском Убежище нет настоящего Братства, лишь группа наемников. Цицерон возненавидел их, особенно шлюху Астрид, державшую всех в железном кулаке. Девка не уважала Мать, не уважала Братство, и знание этого душило шута.       Тогда он вновь и вновь расхаживал перед гробом Матушки, сначала причитая, а потом и раздражаясь. Она молчала, и тишина отравляла кровь, мутила разум. Почему она не сделает его Слышащим?! Еще не поздно, Братство можно возродить! Но гробница тиха, лишь доносится шелест воды...       Теперь Цицерон знает, почему Матушка заставила его ждать. Она готовила подарок для своего верного слуги, драгоценный дар за долгие годы терпения и тишины.       Мамочка подарила своему Цицерону Слышащего. Однако Хранителю потребовалось время, чтобы оценить это по достоинству. Поначалу душу мучили злость и негодование, когда он распахнул створки саркофага и посмотрел в ошалелые карие глаза с расширенными от ужаса зрачками. Дерзкий мальчишка, новичок, посмевший влезть в гроб Матери... Согревший её косточки и нетленную плоть своим живым телом, получивший в ответ её голос.       Скоро, очень скоро пришлось убедиться, что юный Слышащий совсем не такой уж слабак, каким кажется, хоть и новичок в Братстве. Кинжал и магия в его жилистых руках могут разделаться с любым врагом.       И только Хранителя пощадил. Слышал ли мальчишка голос Матери в голове, когда стоял рядом с ненавидяще шипящим врагом? Или это его собственная интуиция подсказала не гневить госпожу? Ведь если бы он поднял оружие, то Хранитель тут же отбросил бы ненужную симуляцию тяжелой раны, и Слышащего не уберегло бы от смерти даже расположение Матери Ночи. - Хороший Слышащий...       Посмеивается Цицерон, запуская пальцы в короткие светлые волосы, сжимая и оттягивая растрепанные прядки. Маленький бретонец всегда возвращается к Цицерону. После каждого путешествия, каждого контракта спускается в Данстарское убежище, сразу направляясь к саркофагу. И шут про себя благодарит Мать, разделяя с ней Слышащего. Он принадлежит Матушке и ее Хранителю, разумом и телом. Один на двоих.       Один для двоих.       Рука сжимается на загорелой шее, сдавливает дернувшийся кадык. Слышащий хрипло стонет, выгибаясь в слабой попытке схватить приоткрытыми губами воздух.       Цицерон давит сильнее, царапая ногтями теплую кожу. Смех разносится по помещению, отражается эхом от стен и звенит в холодном воздухе. Их греет только пламя в очаге, и шут мстительно припоминает, как лежал здесь же в крови, а наглый мальчишка просто ушел, не оборачиваясь. Да, сохранил ему жизнь, но все же... Неприятно. - Что говорит тебе Мамочка, Слышащий? - глумливо спрашивает Цицерон. - Что она передает своему Хранителю?       Рука отпускает горло, и бретонец кашляет, жадно ловя воздух губами. Помутневшие карие глаза смотрят одновременно с легким страхом и с покорностью. Хороший, хороший Слышащий... Послушный подарок от Мамочки. - Кровь... Течет по небу, - мальчишка морщится, до хруста выгибает руки, пытаясь выкрутить туго стянутые бечёвкой локти. - И пьянит того, кто видит...       Они с Матушкой делят его на двоих. Ей достается разум, который медленно тонет во мраке, привыкая к убийствам, а ему, терпеливому, заботливому Цицерону - сильное, гибкое молодое тело и голос в тишине. Высокий, красивый голос... - О, Цицерон видит, - хихикает шут, ласково похлопывая бретонца по раскрасневшейся щеке. - Видит и ценит милость Матери! Да... Мамочка всегда любила Цицерона, всегда-всегда, и заботилась о нем так же, как и он о ней, - юноша вздрагивает, вновь стонет от жесткого укуса за край уха и грубого прикосновения сухой ладони к неприкрытому паху. - Тело за тело, да, Слышащий?       Шут не бывал слишком жесток с мальчишкой, никогда не резал загорелую кожу до такой степени, чтобы зелье не могло исцелить. Никогда не душил так, чтобы лишить Слышащего голоса. С подарками ведь нужно быть бережным, их нужно хранить. Цицерон хранил мага также тщательно, как и смех, которым благословила Мать Ночи.       Только накануне в «Крысиной норе» шут с довольной ухмылкой поймал на кинжал брюхо безумца, выскочившего из темноты на Слышащего. Его Слышащего. Враг, эта каджитская тварь, корчился еще долго, оглашая бульканьем крови в глотке сырое подземелье. Нет, Цицерон мог сколько угодно выкидывать глупости и шуточки, но не позволял ничему угрожать тяжелыми ранами бретонскому магику. Его подарок мог портить только он сам.       Шут чуть отстраняется, расплываясь в широкой ухмылке. Мамочка разговаривала с ним через этот теплый кусок живого мяса. Она отдала своего спикера в руки Хранителя. И ему нравилось заставлять Слышащего ерзать голым задом по грубым ледяным камням в Данстарском убежище. Перед кем он еще был таким — не привычным гордецом с мертвецки безжизненным лицом, а послушным мальчишкой, раскрасневшимся, взволнованным до шального блеска в темных карих глазах?       Цицерон смотрит жадно, голодно. В желтых, как у волка, глазах, бешено мелькают отблески огня. Шут грубо ухватывает мага за колени, рывком разводя крепкие ноги. Тот шипит, кажется, поминая сквозь зубы Ситиса. Снова ерзает, выкручивает руки, едва не дугой выгибаясь. - Ну что ты, Слышащий? - с шутливой лаской спрашивает Хранитель, проводя ладонями по высоко поднимающейся груди с россыпью родинок и мягкими светлыми волосками. - Боишься бедного Цицерона? Не стоит, милый Слышащий, не стоит! - наклоняется, вжимается пахом в дрогнувшие бедра. - Цицерон не обидит тебя, о, нет, нет, нет... - Не трогай, - хрипло требует, ухитряясь толкнуть коленом, но шут хохочет, с силой щипая загорелое бедро. - Прекрати, во имя Ситиса! - Каждый раз одно и то же... - бурчит шут, тут же начиная злиться, будто не смеялся секунду назад. Что за капризный мальчишка!       Слышащий вскрикивает и напрягается всем телом, поджимая плоский живот, когда Цицерон раздраженно проталкивает пальцы в его тело. Щеки покрываются ровным красным цветом, словно внутри бретонца разгорается его магическое пламя. Цицерону уже давно давит тканью пах, но спешить он не собирается - к Слышащему нужен особенный подход.       Шут уверенно вталкивает пальцы в неподатливое жилистое тело, подхватывает свободной рукой под бедра. Ладонь грубо сжимает скользкую от пота ягодицу.        Некстати вспоминается одно из последних путешествий. Но беспокоят не стычки с драконами, этими гигантскими мерзкими тварями. Нет... Ярл Балгруф с таким наглым интересом разглядывал Слышащего... Цицерону хотелось вырезать мерзавцу глаза. Представлял ли ярл себе его магика таким: стонущим, с дрожащими коленками, возбужденно ловящим грубые толчки пальцев? Даже если и представлял... - Ты принадлежишь Матери, Слышащий, - с яростной горячностью повышает визгливо голос шут, каждым словом вплетая свою правду в чужой разум. - А Матушка делится тобой с Цицероном!       Вновь безумный смех. Его пьянит обладание тем, кто должен быть выше, значимей... Но Цицерон знает правду. Нет никого важнее Хранителя. Матушка подарила ему вечную жизнь, а потом спасла угасающий от пережитого ужаса разум, подарив смех, новое "я", незаметно слившееся с собственным, дополнившее его. А теперь, когда безумие перестало быть лекарством, стало угрозой Братству, Мамочка позаботилась о новом даре.       Бретонец жалко кусает испорченные шрамом губы, когда Цицерон убирает руку от его узкой задницы. Хорошенький, послушный... Поглядывает пьяно, мутно, невольно снова поджимая живот и двигает бедрами. Шут хихикает, царапает сломанными ногтями по линии кудрявых золотистых волос от пупка до паха. Пресс мага напряжен, словно каменный, впрочем, как и налитый кровью член. - Поговори с Цицероном, Слышащий.       И тут же Хранитель наклоняется, сразу насаживаясь ртом на возбужденный ствол. Мальчишка заходится стоном, по гибкому жилистому телу проходит судорога. Ну же, гордец... - Ци... Цицерон... - пытается говорить ровно, но только давится вдохами. По загривку шута проходится волна мурашек от звучания собственного имени, и он с влажным звуком приподнимает голову, сжимая член привыкшими к ухмылке губами. - М-м... А-ах... - Слышащий вздрагивает, снова пытается освободить запястья. Недовольно шипит, когда чужая рука придавливает бедра, не давая толкнуться в горячий рот. - О чем... говорить?       Сдается, елозит голым задом по грубым и холодным камням пола. Цицерон выпускает член изо рта, протяжно проводит языком от пряно пахнущих волос в паху к самой головке. Бретонец давится новым стоном, смотрит жалобно, только что не умоляет.       Цицерон не говорит этого никому, но про себя замечает, что все чаще мысли занимает не вездесущий хохот мертвого шута, а эти славные стоны и глубина, завораживающая тональность высокого голоса Слышащего. Не из-за того ли, что он - Драконорожденный? Очень, очень возможно... Хранителю нравится слушать мальчишку, но сейчас тот явно не в состоянии связно болтать. - Расскажи Цицерону про последний контракт, - усмехается, глумится над своим Слышащим, снова касаясь пальцами растянутой потной задницы, обводя круговыми движениями. - Алвина Вальрис... Заказала пасынка... - бретонец дрожит, выгибает спину, успев уже оцарапать ее о камни. - Надо было отправиться... о-ох... - палец мягко скользит внутрь, заставляя краснеть гуще. - в... в... Мр... кат...       Шут притворно злится, кусая торчащий сосок мага. Будто бы действительно хотел послушать отчёт, а не издевался. Его Слышащий уже не нуждается в крепкой бечевке, стягивающей жилистые руки над головой, ведь на упрямство просто не остается воли. Цицерон смеется, наклоняясь к порозовевшему уху, и насмешливо шепчет: - Мой Слышащий, да ты весь трясешься, как подыхающий хоркер. Хочешь, Цицерон тебе поможет?       У мальчишки краснеют уже даже шея и ключицы. Шуту не терпится взять это тело, словно специально сотканное Матерью из пойманного солнечного света только для него, для ее верного Хранителя. И все же он выжидает, терпеливо, но как всегда с нарастающим раздражением. Бретонец прекрасно знает, что чем дольше Цицерон выжидает, тем болезненнее последствия. Сглатывает, встречается взглядом с хищными, золотыми глазами.       Одними губами Слышащий беззвучно обозначает согласие. Большего добиваться от него бесполезно, слишком уж велика гордость маленького бретонца. Цицерон недолго борется со шнурком на штанах, нетерпеливо дергая завязь в сторону. Кажется, в полуприкрытых глазах Слышащего мелькает насмешка, но беззлобная. Мальчишка вообще редко испытывал негативные эмоции, руководствуясь разумом. Какие же они оба разные... Но так даже интереснее.       Цицерон наклоняется над магом, наконец избавившись от верхней куртки и распустив шнуровку на штанах. Подхватывает под бедра, кончиками пальцев почти ласково касаясь ямочек пониже талии. Жаль, что время нельзя замедлить, жаль, что нельзя заполнить пустоту в разуме этим мигом. Впрочем, можно будет повторить... И снова, и снова... Пока воспоминаний не станет достаточно, чтобы вытеснить Ничто.       Имперец посмеивается в покрасневшее ухо мага, помогает себе рукой, грубовато толкаясь в горячее тело. Бретонец терпит, шумно дышит, изредка шипя, когда шут слишком тяжело наваливается на него. Поначалу всегда так: неловко, неудобно, жарко. Движет только упорное желание заставить Слышащего стонать, принадлежать, подчиняться. Цицерон царапает костлявое бедро, первыми рывками вбиваясь в слишком горячее тело. В нос бьет терпкий запах пота и чуть заметный аромат травяной настойки от коротких светлых волос.       Мальчишка то напрягается всем телом, то пытается расслабиться, и это его внутренняя борьба заставляет улыбаться все шире. Шут начинает двигаться размашисто, с глухими, влажным звуками загоняя член в хорошо знакомое тело. Слышащий наконец стонет, а Цицерон чувствует на бедрах тяжесть закинутой ноги бретонца.       Хранитель издает короткий, самодовольный смешок, кидая на мага полный ядовитой насмешки взгляд. Мамочка подобрала своему Цицерону отличный подарок. И бесполезно отрицать, что им обоим доставляет удовольствие не только путешествовать в компании друг друга, но и оказываться в такой ситуации. Мнимая борьба, мнимое соперничество. Главным всегда был и будет Хранитель, а Слышащий... Приятное и полезное дополнение к их с Матерью одиночеству. - Цицерон... - зовет чуть севшим голосом, и у шута по телу вновь проходит волна холодка, тут же сменяющегося одуряющим жаром. На загривке дыбом встают волосы. - Руки...       Хранитель вынужденно замедляется, почти замирая в мальчишке, ловко пилит всегда находящимся под рукой клинком бечёвку, стянувшую руки бретонца от локтей до запястий. Пару раз эбонитовое лезвие царапает кожу, но до крови лишь единожды. Терпения не хватает, зато с изогнутых в ухмылке губ срывается довольный полустон-смешок, когда Слышащий срывает с рыжих волос колпак, тянет за жилистую шею ближе. Жадные поцелуи выходят смазанными, влажными, с тяжелыми шумными вздохами от возобновившихся толчков.       Слышащий не дает мужчине отодвинуться ни на дюйм, хотя Цицерон вынужденно давит всем весом тела, практически навалившись на мага. Оба покрыты испариной, дышат тяжело, прижавшись тесно, жарко. По телу шута проходит невольная дрожь от поглаживающих прикосновений пальцев к затылку и холке. Слишком интимно, слишком приятно. Это злит, но одновременно и раззадоривает.       Что бы Цицерон ни делал, как бы ни мучил или пытался вывести окружающих из себя, бретонец ни разу не злился, не пытался отомстить. Вот и сейчас лишь терпеливо приласкал, хотя у самого уже сводит бедра от боли и резкого физического удовольствия.       Почему мальчишка Слышащий так мягок?! Цицерон прикрывает безумно посверкивающие желтые глаза, отдается на власть одуряющим ощущениям. Подумает позже, а пока... движения отрывистые, болезненно-резкие. Рука мага, ранее цеплявшаяся за крепкое плечо имперца, соскальзывает по взмокшей коже. Пальцы едва ощутимо гладят шрамы, завитки волос на груди и ниже.       Шрамов много. Времени уже меньше. Слышащий тоже это понимает, стонет гортанно, запрокидывая голову. Вид заманчивый, шут охотно с хищной ухмылкой припадает к загорелой коже губами. На вкус она соленая, одуряюще пахнущая усилившимся запахом живого тела. Ему не хватало этого за то время, что приходилось медленно сходить с ума, считая дни во тьме сырых подземелий рядом с гробом и ароматами паслена. Но сейчас Матушка сполна дает насладиться упущенным.       Цицерон сам не понимает, смеется он или стонет, а может и то и другое одновременно, когда по телу проходит сладкая волна дрожи. До боли сжав бедра мага и толкнувшись до предела, шут закрыл глаза, ловя эти секунды долгожданного расслабления. Ему хорошо, а остальное не важно. Хорошо не только физически, когда тело расслабляется после полученного удовольствия, но и душевно. Тьма внутри уступает еще немного, почти незаметно, и всё же возвращает еще одну крупицу былого холодного рассудка. Шут смакует этот момент, как редкую сладость.       Только тихое поминание Ситиса заставляет лениво скатиться со Слышащего, растянуться на спине. Мальчишка отворачивается, в несколько резких движений рукой удовлетворяя себя. Его голос отдается в ушах приятным эхом: еще одна капля в море Пустоты. А камни пола действительно обжигающе ледяные. Это особенно чувствуется сейчас, когда разгоряченное тело распластано в полном покое. Шут неохотно приподнимается, оглядывается, отыскивая взглядом колпак, и затягивает завязки на штанах. Взгляд Слышащего сверлит спину, но оба молчат. Цицерону не нравится тишина. - Я маленьких котят люблю, Крысиным ядом их кормлю... Но Слышащего ядом брать, Нельзя - приходится еб... - Цицерон! - с укором одергивает бретонец.       Хранитель смеется, ловко поднимаясь. Натягивает куртку и тянется, привстав на мысках. Колпака нигде нет, и шут оборачивается, заслышав шорох ткани сзади. Маг смотрит с едва заметной улыбкой и помахивает колпаком, зажатым в руке. - Слышащий опять издевается над бедным Цицероном! - притворно жалуется Хранитель, покачиваясь с носка на пятку. - Стыдно, стыдно!       Маг только качает головой и, морщась, поднимается с пола следом. Карие глаза смотрят задумчиво. - Без колпака лучше, - рассеянно замечает, но протягивает обратно. - Завтра отправляемся в Храм Небесной гавани. Мне понадобится помощь, неизвестно, что встретится по пути.       Шут наблюдает в пол оборота, пока маг приводит себя в порядок. Всё как обычно. Ничего особенного не произошло, только темнеют на загорелой шее следы от пальцев и вспухают царапины от ногтей. Забрав пятерней назад рыжие волосы и натянув на них излюбленный шутовской колпак, Цицерон язвительно отзывается: - Слышащий мог бы позволить бедному Цицерону решить хоть что-то, что касается лично его внешнего вида! Несчастный Дурак хотел бы оставить себе такую малость.       Бретонец отрывает взгляд от тонких ремней наруча, которые застегивал, и выгибает бровь. Правую, да такой красивой дугой, что зависть берет. Шрам, тянущийся от губ к подбородку искажается, когда Слышащий чуть грустно улыбается. - Дураки только те, кто принимают тебя за дурака.       Цицерону не нравится это замечание. Не нравится, что маг вообще лезет к нему в душу. Раньше это было доступно лишь вездесущей Матери Ночи. Однако теперь шут улавливает в карих глазах напротив понимание. Это злит и уязвляет настолько, что Хранитель натягивает на лицо очередную бездумную ухмылку и уходит, мурлыкая что-то незатейливое под нос, чуть пританцовывая на ходу.       Слышащий недолго смотрит вслед, думая о том, что шут вовсе не безумец. Нет, его душа черна и полна злобы, жажды удовольствий - не важно, в убийстве или животном соитии. Но в Цицероне нет того, что отличает всякого больного человека. В нем нет наивности, нет заторможенности или скудоумия. Хранитель умен, ровно настолько, чтобы оставаться дураком для всех. Истину знают лишь двое - Мать и Слышащий.       И если Темная Матрона желает, чтобы маг избавил Цицерона от ужасов прошлого, от отупляющей пустоты в душе - он это сделает. Служа ей верно и искренно. Становясь отправной точкой в жизни Хранителя. Один на двоих. Один для двоих.