Behind The Scenes

— Стоп! Снято! Крик Йейтса разнёсся по огромной съемочной площадке, представленной парадным залом Малфой-мэнора. — Эмма, встань уже с пола! — Не могу! — хохотала лежащая на полу девушка со специально сбитыми волосами и грязью на лице и руках. — Хелена, встань с неё! — прикрикнула, давясь смехом, Хелен, которая минуту назад была непроницаемой и холодной Нарциссой Малфой. — Нет! Мы не пересняли мой любимый момент! — улыбаясь, как и все на площадке, возразила Хелена. — Продолжим через час, и ты услышишь, как Эмма визжит, — голос прозвучал из угла, где должен был покорно наблюдать за муками Гермионы Драко Малфой. В отличии от большинства, он был чист и ухожен, специально отбеленная кожа блестела при нормальном освещении, но с лица теперь исчезла актерская маска, и это снова был веселый Том Фелтон, любимчик всего каста. — Жду не дождусь, — сказала Хелена и встала с Эммы, протягивая ей руку. — Спасибо, — произнесла та и подошла к своей ассистентке за бутылочкой воды. Дэвид Йейтс — главный режиссер сего спектакля — стоял за камерой и разговаривал с операторами, обсуждая последующие дубли. Затем он повернулся к Тому и сказал: — Том, в следующем дубле постарайся отразить всю ту дрянь, что чувствует Малфой-младший из-за криков Гермионы на своем лице. Эмма, больше визга. Хелена, — он повернулся к ней, — как всегда идеально. А теперь час на обед! Разошлись! Весь каст со смехом покидал съемочную площадку, направляясь в разные стороны. Эмма хотела быстрее смыть искусственную грязь с рук и лица и съесть хоть что-нибудь за этот бесконечно долгий день. Ассистентка сообщила, что бейгл с лососем и сыром «Филадельфия» уже ждёт актрису в её гримерной. Том тем временем прощался со своей девушкой Джейд Гордон, которая собиралась уехать на обеденный перерыв домой. — Точно ничего не надо привезти? — спросила она, перекинув сумку через плечо. — Нет, спасибо, мой обед в гримерной, — ответил Том и снял пиджак Драко Малфоя, в котором было почти невозможно дышать. — Тогда увидимся через час, — Джейд поцеловала его в щёку и исчезла. Том отправился в свою гримерную, по пути расстегивая белоснежную рубашку, сковывающую движения. Там он переоделся в футболку и шорты, протер лицо и руки от белой пудры и принялся за свой сэндвич. Эмма, сняв с себя грязные джинсы, да и всю остальную одежду, кроме белья, включила на компьютере свой любимый сериал «Теория Лжи», села за столик, предназначенный для грима и причесок, и начала есть свой обед. При этом она думала о том, как будет сниматься следующий дубль, как ей повернуть голову или сжать кулак. В общем мелочи, которые необходимо обдумать любой актрисе во время обеденного перерыва. Дверь резко распахнулась и с грохотом закрылась. Прямо напротив вздрогнувшей и развернувшейся Эммы стоял Том. В его ещё десять минут назад холодных глазах горел огонь, а искры, казалось, опаляли обнаженную кожу Эммы. Она посмотрела на него как всегда, будто с высока, и отвернулась обратно к своему компьютеру. Сердце колотилось бешено и неостановимо. Как и всегда, как только они оставались наедине. Это была игра для двоих. Игра, которую никто не обговаривал, в которой никто не устанавливал правила. Он был собой и показывал, что хочет, а она притворялась, что не хочет. Игру можно было осязать. Но только им двоим. Она передавалась от её тела к его подобно магнитным волнам одного поля и другого. Эмма отвернулась и сделала вид, будто не замечает его, хотя отложила свой надкушенный бейгл и вытерла руки влажным полотенцем. Она успела только сделать глоток кофе и поправить волосы, как ощутила сильные руки на своей шее. Не может сопротивляться. Отдается во власть его умения. Он знает, что делать. Он знает, как она любит. Именно так. Потянуть за шею и заставить её встать. Повернуть к себе, не разрывая контакта. Заставить посмотреть ему в глаза. Быть здесь главным. В них всё ещё метались искры, но когда он так близко к ней, всё меняется, всё постороннее забывается и уходит на второй план. Том чувствовал её горячее дыхание на своем подбородке, чувствовал, как дрожит её тело. От этого не мог не ухмыльнуться. Она всегда дрожит, как в первый раз. Он видел огонь желания в её глазах, хотя она всё равно пыталась сохранить холод. Плохо получалось. Ему нравилось врываться в её гримерную, когда она уже раздета. Тратить время придется лишь на самое сладкое. Секунда, что они стояли на ногах друг напротив друга, показалась часом. И вот сильные руки Тома подхватили Эмму под попу и усадили на столик. Девушка со стоном прижалась спиной к холодному зеркалу и повернула голову влево. Том знал что делать. Поцеловать в шею. Страстно, ласково и нежно. И не оставить засосов. Он научился. А Эмма в свою очередь знала, что нужно провести ногтями по его лопаткам и ниже. И не оставить царапин. Она научилась. Несмотря на то, что у них никогда не было много времени друг для друга, на поцелуи они не скупились. Самое важное — дойти до предела прикосновениями. Её шея была такой тонкой и нежной, что он всегда боялся причинить ей боль. Но она стонала и выгибалась ему навстречу. Значит, ей хорошо, ей нравится. Его ладонь, грубая, жёсткая, но ласковая, коснулась внутренней стороны бедра Эммы и медленно двинулась вверх. Том гладил её бедро, касаясь подушечками пальцев кружевной оборки на тонких трусиках. — Эмс, — шепнул он где-то возле уха, перейдя поцелуями к нему от шеи, — я скучал. Эмма глубоко вдохнула, втянув воздух сквозь зубы. Он чуть прикусил зубами её мочку, а затем перебрался губами к щеке. — И я скучала, — прошептала она ему в самые губы, прежде чем он поцеловал её. И снова: каждый раз, будто первый. Эмма как всегда вздрогнула, Том впился пальцами ей в бедро и спину. Несколько секунд они не отвечали друг другу, а просто прижимались и соприкасались губами. А потом всё исчезло. Вокруг их маленького мира всё перестало существовать. Для неё — только он, для него — только она. Его язык проскользнул в её приоткрывшийся рот и тут же словил её стон наслаждения. Том будто пробовал этот стон на вкус, желая получить ещё один. И ещё один. И ещё один. И всё равно всегда будет мало. Её руки взяли края футболки и разом стянули её с него. Теперь она могла потрогать его плечи, грудь, живот. Прижаться так, чтобы чувствовать его кожу своей. Снова подарить ему стон, ведь он так их любит. Зарыться пальцами в волосы, ощутить их мягкость и жёсткость одновременно. Руки Тома поднялись по её спине и коснулись застёжки этого совершенно сейчас ненужного лифчика. Сняв крючки с петель, он коснулся кончиками пальцев тонких лямок и помог им спуститься по нежным рукам Эммы вниз, открывая вид на маленькую грудь. Розовые соски потемнели и уплотнились в горошины, давая понять, что их хозяйка абсолютно готова. Тому так хотелось коснуться губами этих сладких бугорков, но так не хотелось разрывать поцелуй. И он решил, что ещё успеет. Сжав в руке одну грудь и массируя её, Том зарылся в волосы Эммы другой рукой и прижал её лицо ещё ближе к своему. В такие моменты он сердился, что Бог обделил людей. Как же мало, катастрофически мало двух рук, чтобы вдоволь насладиться чудесным женским телом. Да, Том не любил таких худых, не любил маленькую грудь и маленькую попу, ему хотелось больше, не слишком, но больше. Но с Эммой всё не так. Она — исключение. Эта девушка делает с ним то, что не может никто, при этом не прикладывая никаких усилий. Да, исключение, подтверждающее правило. — Том, — на вдохе шепнула она. И ему стало всё понятно. Она не может больше ждать. Да и он тоже. Как же не порвать по её просьбе эти трусики, если хочется как можно скорее от них избавиться? Нет, она просила. Он приподнял её одной рукой, а второй стянул этот бессмысленный кусок ткани. Вот и всё. Дотронуться. Коснуться её. Почувствовать, убедиться, знать, что она хочет его так же сильно, как он её. Том любил с этого начинать. Она всегда выгибается и вскрикивает, что сделала и сейчас. Как только он коснулся её нежных складок пальцами, она откинула голову назад и подарила его слуху такой любимый звук. Он не сдержал удовлетворенной улыбки. Иногда ему кажется, что он сможет кончить от одного лишь её голоса, от этих безумно возбуждающих ноток. В низу живота начало тянуть слишком сильно, напоминая Тому, что у него есть лучший друг, которого необходимо порадовать. — Давай, прошу, — почти рычала она, сжав своими щиколотками его ноги чуть выше колена. Том улыбнулся и стянул с себя шорты вместе с боксерами. Эмма как всегда посмотрела на его член и, глубоко вдохнув, облизнулась. А он как всегда вспомнил, как лишил её девственности, в тот момент радуясь, как мальчишка, что это сделал именно он, а не Дэн и не Руперт. Том раздвинул её ноги своими, погладив большими пальцами ещё не зажившие красные следы с прошлого раза. Они занимались сексом так долго и страстно, что он натер внутреннюю часть её бедра своими бёдрами. Он придвинулся ближе к ней и почти коснулся её своим членом. Их лбы соприкоснулись — они оба любили смотреть на первое движение. Эмма удобнее схватилась за его плечо и шею и снова облизнулась. Он коснулся её нежных половых губ, и она вся содрогнулась, а Том попытался представить себе, что он любит больше, чем дрожь её тела. Он вошёл в неё и почувствовал невероятное облегчение. Как безумный любитель кроссвордов, который долго не мог вспомнить нужное слово, сидел, думал, соображал и вдруг вспомнил. Том чувствовал то же самое. Теперь всё так, как надо, всё встало на свои места. Он дал ей время привыкнуть. Эмме всегда нужна минута, и Том покорно выжидает эти шестьдесят секунд. А затем, резким движением бёдер, она даёт ему понять, что готова. И тогда он сразу начинает делать так, как нравится им обоим. Под нужным углом, в нужной скорости, с нужной глубиной проникновения. Рукам Эммы он позволял делать с ним что угодно, пусть трогает, гладит, впивается ногтями. Его же руки были заняты более важными вещами. Одной рукой он держал её грудь, гладил спину, трогал лицо, шею, плечи, бёдра — всё, что ему хотелось. Но вторая рука полностью отвечала за их обоюдное наслаждение. Том прекрасно знал, что Эмма не кончит, если он не будет стимулировать её клитор. А если она не кончит, то он не получит нужной дозы наслаждения. И не почувствует, как её мышцы, и так очень туго обтягивающие его член, станут сокращаться, доставляя ему неимоверное удовольствие. Каждый раз они забывали, что стены гримерной — словно картон, и каждый раз им везло — они оставались незамеченными. Но в эти минуты Том готов был пожертвовать всем, что он имел, лишь бы слышать её стоны, знать, что не только ему до невозможного приятно. С каждым толчком Том увеличивал скорость, стараясь как можно сильнее сократить ту десятую долю секунды, когда он был не в ней. Старался крепче держать её бедро, чтобы быстрее притянуть её к себе обратно. Ему нравилось целовать её, чувствовать, как её сбивающееся дыхание врывается ему в рот, задерживаясь на нёбе, даря новую порцию дрожи. И каждый раз, он чувствовал себя листком на дереве, не желающим падать вниз. Ветер дует снова и снова, но он держится за ветку и не отпустит её, пока не получит то, что хочет. — Ты такая красивая, — прошептал Том, ловя губами её улыбку. — Не останавливайся, — чуть слышно сказала она сквозь возобновившийся поцелуй. — Хочу, чтобы ты видела, как ты красива. Он резким движением вышел из неё и снял со столика. Том повернул её лицом к зеркалу и, обхватив её руками, поцеловал в щёку, в висок, коснулся губами уха и сжал её грудь в ладонях. Эмма откинула голову назад и чуть приоткрыла губы, наслаждаясь самыми нежными на свете прикосновениями. Том, резко оторвавшись от неё, наклонил её вперед, заставляя выгнуться в спине. Эмма облокотилась о свой гримерный столик и взглянула в зеркало. Она не знала и даже не могла догадываться, как может выглядеть Том, когда он любуется ею, незаметно для неё самой. И теперь она видела это восхищенное лицо, подрагивающие губы и не моргающие глаза, которые словно боялись, что если закроются, то пропустят что-то очень важное. Его руки гладили её спину и округлости попы, а глаза всё так же носились по всему её телу, отказываясь пропустить даже крохотный кусочек. Эмма улыбнулась, глядя на его отражение в зеркале, и сказала: — Ты тоже красивый. Он поднял голову и посмотрел в её глаза в отражении. Они были такими тёплыми и ласковыми, а губы улыбались ему. Он тоже улыбнулся в ответ, а затем подтолкнул её наверх, чтобы она снова выпрямилась. Он взял её правую ногу и закинул её на столик. Ему хотелось прижиматься грудью и животом к её влажной спине, чувствовать, как она двигается. Эмма была не против. Она подняла руки и, откинув голову, зарылась пальцами в волосы Тома. А затем вздрогнула, почувствовав, как он снова входит в неё, медленно и осторожно. Его правая рука начала массировать её клитор в такт движениям его бёдер, постепенно ускоряясь и ускоряясь. Вторая рука Тома крепко держала её грудь, сжимая её в ладони. Том хотел, чтобы это никогда не кончалось. Хотел всю жизнь стоять вот так, чувствовать, как их тела соединяются всеми доступными человеку способами. Но это невозможно. Плохое может продолжаться сколько угодно долго. А вот хорошее, а тем более прекрасное, имеет свойство заканчиваться. И сейчас он чувствовал, что приближается к финалу. И Эмма, словно прочитав его мысли, сказала: — Я совсем скоро, — выдохнула и сжала зубы, — Прошу, быстрее. Он ускорился до максимально возможного темпа, его рука, стимулирующая её клитор, почти онемела от такой скорости, но он этого не чувствовал. И вот, она вцепилась ему в волосы со всей силы и закусила губу, сдерживая рвущийся наружу крик. Её мышцы резко стянули его член, и сам Том неожиданно вздрогнул и, закрыв глаза, приоткрыл рот и глубоко вдохнул. В следующую секунду они оба замерли, наслаждаясь самым сладким моментом, заполняющим всё пространство внутри и как будто всё снаружи. А затем её дрожащее тело обмякло в его руках, но он держал её и продолжал медленно поглаживать её клитор. Он знал, как ей нравится. Вот и до Тома дошла стадия дрожи, но он держался на ногах, чтобы держать Эмму и продлевать ей удовольствие как можно дольше. Больше всего ему нравилась их способность кончать одновременно, ведь нет ничего лучше, чем чувствовать, как твой партнер получает от тебя удовольствие. Ещё несколько секунд они стояли в таком положении, Том не выходил из неё. А потом её нога, лежавшая на столике, обессиленно рухнула вниз. А ещё Тому нравилось то, что она дрожит ещё минут пять после того, как всё закончилось. Значит, ей очень приятно, а больше ему ничего не надо было. Они в молчании оделись, привели себя в порядок, а затем повернулись друг к другу, чтобы сделать то, что они делают всегда. — Ты меня любишь? — спросил Том. — Нет, — ответила Эмма, — А ты меня? — Нет, — выдохнул он, глядя ей в глаза. — Отлично. Значит, мы в порядке. Том кивнул и улыбнулся. — Жалеешь? — спросила Эмма, когда он уже коснулся ручки двери. Он повернулся к ней и, усмехнувшись, сказал: — Если бы жалел, ничего бы не было. Эмма улыбнулась и, взяв свой недоеденный бейгл, сказала: — Увидимся через полчаса. Том кивнул и вышел. Он знал, что, вернувшись в свою гримерную, оставшиеся полчаса будет сидеть и думать о том, что всё зашло слишком далеко. Настолько далеко, что теперь он не может заняться сексом с Джейд, не вспомнив Эмму. Что Джейд не удовлетворяет его так, как Эмма. Это вообще земля и небо. И что хуже всего, у него не было чувства вины по отношению к Джейд. Если первые раз десять оно было, то сейчас им даже не пахнет. И ему было всё равно, узнает она или нет. Он снова оделся в костюм, ему уложили волосы и нанесли нужный грим. Он вышел на съемочную площадку, где Йейтс как всегда стоял за камерой, Эмма разговаривала с Хеленой, обсуждая все подробности, а Том стоял и не мог сосредоточиться ни на чём. — Готовы? — словно сквозь пелену донёсся до него голос режиссера, — Эмма и Хелена — на пол, остальные по местам. Давайте, ребята! Сегодня мы закончим эту сцену! Эй, где гримеры? Припудрите Эмму, у неё румянец, а Гермиона вообще-то бледная от жуткого страха. Том посмотрел на лежащую на полу Эмму, поймал её мимолетный взволнованный взгляд. Даже не заметил, что Джейд уже вернулась и стоит в стороне рядом с операторами. — Камера… Стоп! — крикнул Йейтс, — Том, ради всего святого, убери этот отсутствующий взгляд со своего лица и покажи весь ужас Малфоя. Дубль сорок четыре. Камера, мотор… Да, всё это было очень плохо. — …Что ещё ты и твои дружки взяли в моём хранилище?!.. А что было хуже того, что ему стало всё равно на Джейд, так это то, что он отвечал на вопрос Эммы ложью. — …Я ничего не брала… Прошу вас… Уже целых три недели назад он мог бы ответить вместо лживого «нет» словами «да, конечно, люблю». Но он из раза в раз твердил глупое «нет». Почему? Потому что она неизменно отвечала «нет». Но Том не знал одного. — …Я тебе не верю!.. Эмма тоже врала.