Think and Talk

“- Я недавно вернулся в Готэм и у меня появилось желание внезапно всплыть у тебя. Но сейчас явно не лучшее время. - Я тебя провожу.” Как только они сворачивают с главной улицы, разъяренный Джим хватает Освальда за лацканы пиджака и с силой впечатывает в ближайшую стену, крича о том, что в голове Кобблпота так и не уложилось: “Я говорил тебе никогда не возвращаться сюда!”. Освальд искренне напуган: он прекрасно понимал, что своим возвращением спровоцирует неадекватную реакцию, но не мог предугадать, насколько сильно в глазах Джима будет выражено желание убить его прямо на этом месте. Он судорожно извиняется, поднимает безоружные руки и всеми силами пытается достучаться до самой гуманной стороны Гордона, чтобы вселить хотя бы мизерную крупицу доверия к себе. А если не доверия, то хотя бы жалости. Работало это, как оказалось, практически одинаково. Джим отпускает его и отходит в сторону, обреченно проводя ладонью по своему лицу. Дышит ровнее, слабо покусывает губу и подавляет желание убить мерзавца, из-за которого теперь все висело на волоске. Но как только Освальд снова начинает говорить, гнев накатывает с новой силой, хотя на этот раз сдержаться уже чуть легче. - Джим, - Кобблпот осторожно приближается и старается удержать зрительный контакт, - Послушай меня. Это все, чего я прошу. Я хочу помочь тебе, правда. Рано или поздно ты сам поймешь это, ты поймешь, что только я могу тебе помочь. Ведь ты уже спас мне жизнь, Джим. Позволь мне доказать, что ты сделал это не зря. - Зря. Я и так уже понял, что зря, - голос детектива больше похож на рычание, но все же он не звучит так угрожающе. Многочисленные слова Освальда, кажется, добрались до Гордона, но даже сейчас он продолжает сжимать ладонь в кулак. - Джим, - говорит Кобблпот чуть тише и хромающей походкой достигает полицейского, - Тебе нужно успокоиться. Пожалуйста, просто успокойся, - он смотрит в глаза и подносит руки к поясу Гордона. Еле заметно подрагивающие пальцы накрывают ремень и вытягивают его из пряжки. х х х Гордон приподнимает голову и моргает чуть медленнее, чем обычно, делая судорожный вдох приоткрытыми губами и не фокусируя взгляд абсолютно ни на чем. - Все в порядке, Джим? - слышится будто взволнованный голос. В ответ Гордон нервно усмехается и коротко кивает, через мгновение уже стирая это выражение с лица. Кобблпот удовлетворенно улыбается и, опуская взгляд обратно, вновь касается языком возбужденного члена самого честного полицейского в Готэме. Джим Гордон прислоняется спиной к стене в какой-то подворотне. Джим Гордон прикрывает глаза и облизывает пересохшие от частого дыхания губы. Джим Гордон не понимает, что происходит, но жаловаться ему явно не на что. Освальд коленями стоит на неприветливом асфальте, не заботясь о сохранности совсем новенького костюма (в ближайшем будущем он сможет позволить себе еще тысячу таких же), горячо выдыхает, с нажимом проводит кончиком языка по всей длине и, плотно обхватывая губами головку, поднимает робкий взгляд трогательных глаз, что Гордону кажется еще более неприемлемым, чем все остальное, происходящее в этот момент. Но как только он открывает рот, чтобы высказать хоть что-то, горло перехватывает резкий шумный выдох: Освальд, не размыкая губ, касается чувствительной кожи языком и неторопливо двигается головой вперед, держась ладонями за бедра Джима, которые, как легко можно было почувствовать, всеми силами желали двинуться навстречу Кобблпоту, но все еще подчинялись остаткам холодного полицейского рассудка. Гордон все еще не хочет отдаваться полностью, несмотря на то, что сопротивление происходит только на мысленном уровне. Совесть говорит: “Прекрати это, прекрати это немедленно. Это неправильно, это не то, чего ты хочешь”. Джим думает: “Это неправильно. И это то, чего я хочу.” Сомнения отходят на второй план, когда лоб Освальда касается низа живота, а сам он замирает, сжимая пальцы на бедрах Гордона, втягивает воздух носом и двигает головой в обратном направлении, почти целиком выпуская орган. Останавливается, буквально испытывая терпение, осторожно надавливает языком на головку снизу и прижимает к неровной поверхности нёба. Ладонь Джима опускается на темный затылок и пальцы зарываются в волосы; при очередном движении Кобблпота воздух из легких выбивается глухим толчком и глаза зажмуриваются только сильнее, не желая видеть. Джим думает: “Плохо, плохо, это все очень плохо”. Джим говорит: “Быстрее, Освальд, твою же…”. И этот темный затылок, качнувшись вперед, моментально ускоряется и помогает себе рукой, этот темный затылок очень хочет угодить. Гордон стягивает волосы сильнее и вынуждает двигаться резче, глубже, ровно так, как подсказывают ощущения, а не умирающая от противоречий совесть. Кобблпот тихо, как-то даже жалобно, но откровенно мычит, поднимается одной ладонью от бедра выше, забирается под рубашку и цепляется пальцами за живот Джима, несдержанно царапает кожу и, слыша чужое шипение, аккуратно заглаживает оставшиеся отметины. Гордон откидывает голову и прижимается затылком к уличной стене, сжимает волосы Освальда уже в кулак и, стиснув зубы, вколачивается бедрами в человека, которого, как он уже не в первый раз понимает, нужно было убить по-настоящему. Джим думает: “Я пущу ему пулю в лоб, я пущу ему пулю в лоб, я пущу этому ублюдку..” Джим шепчет: “О боже, да.” Учащенное дыхание Гордона перерастает в глухой рык, все громче и громче, до кульминационного стона, окончание которого было упрямо подавлено. Освальд шумно сглатывает, все еще тяжело дыша, подносит ладонь к своему лицу и вытирает губы кончиками пальцев, игнорируя платок в кармане брюк. Будто несмело поднимает взгляд, продолжая стоять на коленях, но улыбается самоуверенно. Детектив уже более расслабленно приваливается к стене и болезненно морщится, буквально ощущая физическую боль от навалившегося осознания. Джим думает: “Дальше будет хуже.” Джим смотрит в сторону и молчит. Абсолютно невозможные отношения с Кобблпотом, как после понимает Гордон, прекрасно вписываются в ненормальную атмосферу этого ненормального города. Но не в его принципы. Пока еще нет.