Perfect Sense.

Когда холодные пальцы стучат по экрану айфона, Кёнсу наплевать, что сейчас пять утра, ветер подгоняет его со спины, а голос дрожит, как только он отвечает разбуженному другу. Кёнсу знает себя достаточно хорошо, чтобы ненавидеть каждую клетку, составляющую его тело. Но больше себя он может ненавидеть только счастливые лица вокруг, которым достаётся всё, чего он не имеет. Он не лучше и не хуже проходящего мимо прохожего, но тот, почему-то, несёт цветы на день рождения своей дочери, чтобы порадовать с утра, ведь её очень трудно застать дома из-за учёбы, в то время как До находится в трёх километрах от своей квартиры, в которую идёт пешком, где его никто не ждёт. Помимо жизненных мелочей ему ещё известен тот факт, что сейчас, как и почти всегда, никого не интересует то, что он чувствует. Самое странное, что знакомые ему люди словно совершенно забыли, что это значит. - Кёнсу? - У этого козла есть девушка, - быстро говорит он в трубку и после молчания слышит искренне разочарованные и жалеющие вздохи. Друг шуршит, наверное, одеялом, меняя положение на сидячее и разлепляя глаза, чтобы придумать хоть парочку связанных слов для Кёнсу, который, судя по завывающему ветру, вновь пешком добирается до дома. - Хочешь зайти к нам? – Бекхён шепчет, чтобы не разбудить жену, и собирается встать с кровати, дабы подготовиться к приходу гостя, но тот отвечает резко и отрицательно. - Не хочу будить ещё и Тэён, и Чондэ. Они оба улыбаются; Бекхён – под одеялом рядом с дорогими людьми, а Кёнсу потрескавшимися от холода губами. - Просто хотел сказать, что работы и побочных отвлекающих моментов у меня не намечается, поэтому заходите, когда будете рядом. Бекхён утвердительно мычит, потому что вскоре обязательно выкроит время для лучшего друга, а Кёнсу кивает самому себе, потому что уже всё сказал единственному близкому человеку; что это всё, ради чего он разбудил его, но знает, что тот не будет злиться, а ещё знает то, что не позвонить бы не смог. Спустя несколько секунд прощаний из трубки разносятся гудки. Парень полной грудью вдыхает неприятный запах газа, оставленный выхлопной трубой проезжающего мимо автомобиля. Кёнсу ошибается во всём сказанном ранее, но сейчас ему остаётся только кутаться в серое пальто, скрывать взгляд от прохожих в высоком воротнике, лишь бы в очередной раз не попасться на чужую, такую красивую, но пустоту в глазах. - Кажется, тебе пора. Девушка удивлённо раскрывает глаза, резко присаживаясь в постели, даже не думая прикрыть обнажённую грудь. - В каком смысле? Чонин тушит сигарету в пепельнице, что стоит на тумбе около кровати, тяжело выдыхая и прикрывая глаза. Сейчас будет самая тяжёлая часть. - Ну, через час мне на работу, поэтому я хотел бы поспать, - он делает вялое движение, что отдалённо напоминает равнодушное пожимание плечами, только в варианте «лёжа», - поэтому тебе надо уходить. Он не видит, как она, чьё имя Чонин не помнит с момента, когда его произнесли в первый раз, прожигает его взглядом, как у неё дергается глаз и дрожат губы, а даже если бы видел, то это никак бы не затронуло его. Но ради приличия он предпочитает не смотреть. Спать в одной постели с кем-то ему кажется невыносимым, но это никак не влияет на то, что порой ему хочется случайных связей. Жаль только, что бегущим за ним дамочкам никто не сказал, что они случайные (разве что пьяный Чанёль иногда пытается, доказывая, что с ним, а не с этим паршивцем, у них будет светлое будущее и милые детки, но его никто не слушает). - То есть ты напился со мной, привёл к себе, трахнул, а теперь прогоняешь? - Вроде того. Девушка вспыхивает гневом, но ничего не говорит, поднимаясь и собирая свои вещи с пола. Чонину нравится эта тишина, но как только дамочка заканчивает одеваться, то покрывает его всеми известными ей (и не очень) ругательствами, громко хлопая входной дверью на прощание. Только после этого Ким может упасть в спокойный сон, забываясь в нём на час больше нужного. Он шипит и ругается, вскакивая с постели, быстро натягивая на себя штаны, рубашку, пиджак, всё остальное-важное, о чем он успевает вспомнить, прежде чем выскочить из квартиры и помчаться в метро. И только оказываясь у запасного входа в его многоэтажное место работы, Чонин понимает, что забыл телефон, а щёлочку для прохода внутрь ему никто не оставил. Он устало стонет, отходя от двери на пару шагов, заглядывая в стеклянные стены здания, в надежде увидеть какое-нибудь более или менее знакомое лицо. Не заметив никого нужного, парень уже просто так стал оглядываться по сторонам, вдруг остановив взгляд на большом открытом окне на втором этаже в доме рядом. Ким не привык обращать внимание на маленький домик, стоящий за соседним небоскрёбом, да и вообще на весь этот переулок, так скромно уходящий от этой оживлённой рабочими улицы. Но в ту секунду, что он смотрит на неказистый домишко, он впервые видит там кого-то. Молодой человек, возможно, примерно его возраста, с растрёпанными в разные стороны волосами, домашней серой футболке выглядывал из уж слишком большого окна для такого крохотного жилого места с сигаретой между тонкими бледными пальцами. - Извините! Большие глаза тут же опускают свой взор на нарушителя тишины, выжидающе смотря. - У Вас не найдётся ещё одной? Кёнсу с ног до головы оглядывает симпатичного парня около офисного здания, заламывая бровь. Обычно все рабочие сбегаются в это место ровно в шесть без опозданий и не через эту дверь. Может быть, к нему сейчас обращается какой-то привлекательный вор, немного неряшливо одетый в потрясающий костюм, но, тем не менее, он кидает ему сигарету, заставляя парня подбежать ближе к его окну, чтобы он мог рассмотреть его получше. - А огоньку? Чонин обворожительно улыбается, а Кёнсу закатывает глаза, но бросает зажигалку, лежащую рядом. Когда она должна вернуться обратно, то незнакомец попадает в окно только со второго раза, отчего До фыркает, затягиваясь, и едва шепчет: «придурок», одновременно с этим позволяя себе откровенно любоваться мужчиной под окном. Ему уже всё равно нечего, да и никогда не было что терять. - Меня сегодня называли и хуже, поэтому я не стану обижаться. Кёнсу удивляется тому, что его услышали, но выражает это лишь слегка приподнятыми бровями. - Тогда, может, стоит задуматься? – изо рта бледного парня выходит дым, мешающий нормально разглядывать его, - хотя всё равно все существа мужского пола – придурки. С губ Чонина срывается смешок. - Может и так. Но ведь ты тоже парень. Он не замечает, как переходит на менее уважительный стиль разговора, однако собеседник не начинает возражать. - Да, но моя проблема в том, что придурки как раз в моём вкусе. Чонин вдыхает в себя табачный дым, на долю секунды делая озадаченное выражение лица, пока, наконец, он не возвращает на себя широкую улыбку, уже с нескрытым интересом разглядывая человека в окне, тем самым давая ему понять, что слова были поняты верно. На это Кёнсу никак не реагирует, и они просто смотрят друг на друга несколько минут, не находя общих тем для разговоров, но и причин, чтобы расходиться. Телефон Кёнсу вибрирует, и он отвлекается, замечая засветившееся на экране «Чунмён», но, не собираясь отвечать на пришедшее сообщение прямо сейчас, До возвращает свой взгляд на шатена, вспоминая о работе. - Так ты один из тех, - Кёнсу кивает в сторону небоскрёба, в закрытую дверь которого недавно бился незнакомец, - кто просиживает задницу в офисе с утра до вечера? Он надеется, что это не слишком грубо, но Чонин, задумчиво затянувшись и покивав головой в разные стороны, в результате положительно кивнул, понимая, что данное определение идеально описывает его работу. - Тогда почему входишь не через главный вход? Устало выдохнув и окружив себя полупрозрачным дымом, Ким принялся объяснять о карточках при входе; о том, что он забыл её обновить, и что ему настолько лень это делать, что он заставляет своего помощника каждый раз бегать к этому входу, чтобы тот мог зайти. Он рассказывает о двадцати трёх компаниях, расположившихся в этом здании, заодно удивляясь, что человеку, живущему по соседству, о них ничего неизвестно. Иногда Кёнсу начинает смеяться, прикрывая ладонью улыбку, загораживаясь почти выкуренной сигаретой, а у Чонина внутри необычно теплеет от увиденного. - ... и я в основном исправляю слова журналистов и пишу нормальные статьи. А ты чем занимаешься? На секунду Кёнсу задумывается, глядя куда-то мимо собеседника, и из оцепенения его вновь выводит вибрация мобильного, на который в этот раз он даже не смотрит. - Я смотрю, как, где и сколько людей заболевают, стараясь сделать так, чтобы умерло поменьше, - заметив озадаченное лицо парня, который потушил сигарету ногой почти в тот же момент, что и он свою в пепельнице, брюнет поправляет лезущие в глаза волосы с короткой улыбкой, - я - эпидемиолог. Чонин присвистывает, потому что с кем-то с подобной профессией он знакомится впервые, не имея среди многочисленных друзей даже какого-нибудь стоматолога. И если он имеет представление, чем занимаются на работе стоматологи, то об этом он не слышал никогда. Он хочет добавить что-то ещё, а потом вновь поговорить о какой-нибудь ерунде, рассчитывая прогулять рабочий день, или, если незнакомец разрешит, с его телефона позвонить Сэхуну, но дверь во многоэтажку неожиданно раскрывается, и оттуда выглядывает голова сжавшегося парня. -Хённим? Чонин оборачивается, удивлённо смотря на Сэхуна, не сразу понимая, что вышли за ним. В это время Кёнсу берёт телефон в руки, понимая, что на этом его общение с парнем закончилось, возможно, навсегда, а боссу, скорее всего, что-то от него нужно. Но подходящий к двери незнакомец оборачивается и машет на прощание рукой, одаривая Кёнсу улыбкой, от которой он может покраснеть, но позволяет себе только фыркнуть. - Меня, кстати, зовут Чонин. - Удачи с этим! Он криво улыбается, закрывая окно. Потому что он знает, как всё это заканчивается. Чунмён: «Ты нужен мне на работе.» «Срочно!» - Господи, почему так долго? Брюнет, поправляя наспех накинутый белый халат и кое-как причёсанные волосы, отмахнулся, подбегая к боссу с бумагами в руках. Он не успел задать вопрос, как Чунмён развернулся в противоположную сторону от него, заставляя эпидемиолога вновь бежать за ним следом. Быстрые цоканья двух пар мужских туфель поднимались на второй этаж, двигались по коридору. Кёнсу, будучи до сих пор настроенным скептически, вновь пересмотрел медицинскую карту пациента, к которому они шли, пробежавшись по ней глазами, чтобы убедиться в своём недоумении ещё раз. Пак Хёншик. Двадцать два года. Никаких особых проблем со здоровьем: зрение – в норме, слух – в норме, спина, зубы, желудок и всё, что можно было бы написать сюда – не написано. Никаких рецептов не выдавалось, ни в каких витаминах не нуждался, а, что самое главное для До Кёнсу, не заражён никакими инфекционными заболеваниями. Единственный недостаток в этом идеальном организме – мелким почерком начирканная психологом, к которому он ходит раз в месяц, надпись: «склонен к агрессии; легко возбуждается до раздражения». За сегодняшний день добавлена надпись о том, что, после неожиданно наступившей и также неожиданно быстро закончившейся депрессии двое суток назад, Хёншик полностью лишился обоняния. И Кёнсу до сих пор в недоумении. - Так, - делая быстрые маленькие шаги, чтобы поспевать за боссом, Кёнсу взглянул на него, - зачем тебе понадобился я? До едва ли не поскользнулся, когда они свернули в инфекционный отдел. - Прочитал причину его нахождения здесь? - Да. Чунмён впустил учёного в триста двадцатый кабинет, заходя следом и закрывая за ними дверь. За стеклом лежал высокий парень довольно приятной наружности, если не считать не самого счастливого выражения лица, от которого у До появилось неприятное ощущение. Мужчины заняли два стула; микрофон был пододвинут к Кёнсу. - Итак, - заговорил младший, ещё не включая микрофон и скрещивая руки на груди, - у нас есть агрессивный молодой человек, недавно заплакавший и переставший нюхать. - И ещё четыре таких же в соседних комнатах, двое в Пусане, несколько в других городах, тринадцать в Японии, двадцать пять во всей Америке. О Европе и Африке тоже известно, но данных нам не дали, - Чунмён кашлянул, наблюдая за реакцией опешившего друга, - и мы не можем знать, сколько людей ещё не обратилось в больницы. И все они, как выразился ты, заплакали и перестали нюхать. Глаза эпидемиолога постепенно начали округляться, прежде чем он не сообразил сделать более серьёзное выражение лица, чтобы парню за стеклом не было крайне неудобно от его взгляда. Правда, выглядел тот скорее злобно, нежели напугано. - Источник? - Неизвестен. - Они сталкивались между собой? - Нет. - Их хоть что-нибудь объединяет? – обречённо прошептал До, косясь на босса, пододвигаясь к микрофону и включая его, уже не надеясь на положительный ответ. И в этот раз безошибочно, - звучит как нечто глобальное. Чунмён согласно кивает, елозя на стуле. - Здравствуйте, господин.., - Кёнсу ныряет в карту глазами, вновь в упор смотря на раздражённого пациента, - Пак Хёншик. Меня зовут До Кёнсу, и мне нужно задать Вам несколько вопросов. Отсутствие ответа Кёнсу принял за нечто положительное и, нервно сглотнув, кивнул самому себе, продолжая. - Вы уверены в том, что, кроме отсутствия обоняния, с Вашим организмом всё в норме? Эпидемиолог пододвинул к себе белые листы и взял ручку, намереваясь записывать слова мужчины, но реакция на его слова у Хёншика не была спокойной. Тот резко сел на кушетке с таким видом, словно в любую секунду готов был сорваться с места и проломить стекло к двум врачам. До поджал губы. - Со мной всё будет в норме, когда вы, - он указал пальцами на двух врачей за стеклом, - выпустите меня отсюда. Кёнсу выключил микрофон, понимая, что дальнейшее общение вряд ли окажется полезным, в то время как Чунмён бормотал, что лучше будет обратиться к четырём другим пациентам. - … а ещё мы должны ему сказать, что выпускать его отсюда никто не собирается. Чонин, засунув руки в карманы брюк, с задумчиво-угрюмым выражением лица поднимался по лестнице следом за Сэхуном. Мальчик на побегушках ярко расписывал выход директора с утра и его печаль в глазах, когда он узнал, что любимый всеми редактор отсутствует, а ещё какой у него зоркий глаз, что смог разглядеть хённима из окна. Всё это сопровождалось «да, хённим?», «ну ведь круто же, хённим!», на что Чонин просто мычал. В результате О сжал губы в узкую полосу, решив молчать хотя бы до того времени, пока они не поднимутся. Сэхун юркнул между столов, пропадая из поля зрения старшего, у которого оно, в принципе, и так ограничивалось только полом. Чонин быстро занял своё место, привычно сгорбившись и включив уставший ждать его компьютер. Чонин пролистывал полученные страницы будущего журнала, составленные статьи. Чанёль изощрялся как мог, чтобы придать всему изящный и утончённый вид, получив от директора втык за то, что прошлый выпуск было скучно читать даже его тринадцатилетнему сыну. Чонин хмыкнул, всеми страницами ощущая вылезание коллеги из кожи. Его почтовый ящик был забит письмами от друга, сидящего в трёх столах от него, взывая Чонина к появлению на работе и жалости, чтобы хоть самые страшненькие дамочки из клубов смотрели на высокого, с хорошим чувством юмора, милого парня рядом с тобой, свинья, хватит спать со всеми и не ходить на работу, может хоть кто-нибудь в этом мире не любить тебя с первых секунд знакомства до утра? Чонин только фыркал, стирая мешающие мэйлы. - Хённим? Чонин развернулся на стуле, сталкиваясь со взглядом подошедшего Сэхуна, с кипой бумаг в руках. - Да? - Тебе просили передать.., - стопка листов приземлилась на его стол, радуя Кима только тем, что он не прогнулся, - вот это. Редактор окинул всё вымученным взглядом и с тяжёлым вздохом взял пару первых листов. Сэхун не уходил, наблюдая. И немного нервируя. - Если ты хочешь, - с опаской произнёс Чонин, замечая, как загораются глаза О, - ты можешь помочь мне. Уже через минуту Сэхун приволок стул с другого конца зала, чтобы сидеть рядом с гениальным хёном и пытаться понять что ему нужно делать. Уже через две минуты Чонин снова думает, что он в три раза быстрее справился бы один. Спустя некоторое время место Чонина пускай и находится в состоянии полной не уборки, но большая часть информации обработана или удалена по причине своей бесполезности. Сэхун рисует звёздочки на понравившихся ему статьях, а над латинскими «i» смело исправляет точки на сердечки. Его телефон мешающе вибрирует каждые две минуты, сообщая о пришедших сообщениях от Ханя, сидящего в пяти рядах от них. Чонин недовольно косится на младшего, потому что Хань тоже должен работать, а Сэхун деловито отвечает ему, видимо, даже не собираясь сообщать горе-любовнику, что у него, несмотря ни на что, вполне себе традиционные вкусы, отчего Ким невольно жалеет Лу. И невольно вспоминает курящего парня в соседнем здании. Он смотрит в окно, ему видно двухэтажный домик, но через стекло он не замечает никого внутри. Но даже если бы заметил, то Чонин не знает, что бы делал. Наблюдал, вероятно. Но его смущает только вопрос: «зачем?». В середине дня у всех перерыв, и Чонин, как и все, собирается провести следующий час в кафе. Естественно, уже в лифте он оказывается окружён двумя коллегами. Справа – О Сэхун, тыкающий пальцами в мобильник, постоянно врезающийся в плечо и извиняющийся. Слева – Пак Чанёль, который готов взорваться в любую минуту, но держится до того момента, пока они не садятся с подносами обеда за стол. - Ты ведь опять разбил кому-то сердце? – вымученно стонет гигант, чьи ноги едва помещаются под столом, расталкивая две чужие пары. - Я ведь не заставляю их ходить за мной. И Чанёль стонет ещё более громко и отчаянно. Чонин трёт сонные глаза, а затем вылавливает из супа лапшу и говядину, игнорируя прожигающий взгляд Чанёля. - Неужели она для тебя тоже была плоха? – казалось, Пак давится куском свинины, сглатывая слёзы. Чонин пожал плечами, продолжая свой обед и призывая Сэхуна поступить так же, потому что скоро возвращаться обратно. О недовольно передразнил его, но отложил телефон в сторону, положив в рот кимбап. - Я сегодня познакомился с одним парнем… Чанёль и Сэхун уставились на него с раскрытыми ртами. - И говорить с ним было приятнее, чем спать с той девушкой. Железные палочки Пака со звоном упали на пол. Сэхун закашлял, с яростью забив себя по груди, задыхаясь рисинками. - Нет, ну… - Э-это, всё в порядке, хённим! - То есть, если тебе нравятся парни… - Ничего страшного, мы понимаем! - Не то чтобы понимаем… - Но это вполне в порядке вещей! - Д-да, это у тебя поэтому ничего ни с кем не выходило… - Ты обязан нас с ним познакомить! Чонин поражённо заломил бровь, оглядывая друзей. - Я просто поговорил с ним. Я даже не знаю его имени. Они переглянулись, а затем стали наблюдать за тем, как Чонин продолжил обед, улыбаясь им уголками губ. Нервно выдохнув, парни занялись тем же самым. Улыбка исчезла с его лица, когда Ким посмотрел в окно кафе. За стеклом дул свирепый ветер, развевавший волосы прохожих, а он искал среди них едва знакомое лицо. Чонин не сказал им, что даже смотреть на него было приятнее, возможно, всего. Рабочий день, как обычно, заканчивается с уходом босса, но Чонин сидит немного дольше остальных, попросив Сэхуна и Чанёля не ждать его. Правда они, привыкшие к этому, даже не собирались. Он вполне мог доделать оставшуюся ему мелочь завтра, но что-то заставляло его и дальше щёлкать пальцами по клавиатуре. Открытые окна отражались в его уставших глазах, и, когда последнее слово было дописано, компьютер выключен, Ким поднялся с места, отправляясь домой налегке. Если бы он пошёл со всеми, то его бы потянули через главный вход. А он не выходит через него уже чёртову неделю с момента встречи курящего парня и появления необычной болезни - «сильный обонятельный синдром» -, которому пришлось посвятить целую страницу в экстренном выпуске. Он сбегает по лестнице, открывая дверь и замирая на месте. Это именно тот тёмный и лохматый от ветра затылок, что он искал все эти дни. Чонин просто уверен в этом. Уверен, что он должен был быть именно в таком сером пальто и таких чёрных джинсах. Чонин не остаётся незамеченным со скрипучей дверью, отчего парень с ключами в руках испуганно оборачивается. Они смотрят друг на друга, около минуты не решаясь заговорить. У них похожие уставшие взгляды, но это всё, что Чонин находит в них одинакового. И вблизи он намного красивее – думает Чонин; думает Кёнсу. У Кёнсу есть над чем подумать, у него трещит голова, поэтому сознание умоляет и кричит идти домой, но голос практически незнакомца заставляет идти у него на поводу. В конце концов, с ним случалось такое миллион раз. Одним больше, одним меньше. - Ты ведь никогда не был в таких офисах? И именно поэтому он подбегает к Чонину, словно бы не было длинного и тяжёлого рабочего дня, чуть улыбаясь в ответ на радостное лицо Кима, когда дверь за ними закрывается. Кёнсу сидит на столе Чонина, листая предложенные ему прошлые выпуски журналов, в каждом из которых Ким показывает ему на собственные статьи или обработанные им тексты. Когда тот запинается в своём рассказе, брюнет, наконец, говорит своё имя, а редактор признаёт, что оно очаровательно, отчего парень может лишь невнятно отмахнуться. Кёнсу действительно старается читать статьи с глубоким интересом, но у него спирает дыхание от того, что Чонин сидит на столе рядом и наклоняется слишком близко, указывая на разные слова пальцем, перелистывая страницы. Каждый раз, когда он наклоняется так, Кёнсу убеждается в том, как тот красив. Чонин наклоняется каждый раз, чтобы посмотреть на красоту Кёнсу. - А что ты скажешь мне об этом? – спрашивает Чонин, когда в их руках оказывается последний номер. На странице, что показывал Ким, большими буквами было написано название так называемого нового вируса. Он описывал разные причины его появления по мнению людей и как многие пытаются бороться с этим самостоятельно. Проблема в том, что они не задаются вопросом: «что будет дальше?», потому что Кёнсу не может перестать думать об этом. - Ничего, - с улыбкой отвечает тот. - Ничего? - Мне нельзя говорить об этом. Лицо Чонина сначала удивлённое, затем он закатывает глаза. - Но? Кёнсу снова смеётся так, что у Чонина всё убегает из-под ног, а мир переворачивается, просто потому что Кёнсу смеётся, прикрывая ладошкой растянувшуюся улыбку в виде сердца. - Разве я сказал «но»? - Мне показалось, ты собираешься. Чонин неловко смотрит на него от нахлынувших ощущений, а Кёнсу чуть ухмыляется. - У нас ни одной зацепки. Видя удручённое лицо Кёнсу, Чонин понимающе кивает, даже не думая в чём-то упрекнуть этого язвительного человека. Сейчас он выглядит грустным ребёнком, получившим низший балл по любимому предмету, и сказать что-то не так не хватит сил. Ким уносит все журналы на место, прося Кёнсу подождать его. И когда он возвращается, то Кёнсу действительно ждёт, но его плечи трясутся, лицо закрыто руками, и он слышит хрипы и плач. Чонин подбегает к тому слишком быстро, и слишком обеспокоенно он осматривает его и спрашивает о проблеме для едва знакомых людей. Кёнсу рыдает, потому что это всё – его вина. Он не может вылечить людей, и все будут страдать из-за него. Он не может стать таким, с кем кому-нибудь захотелось бы остаться. Другие не уходят от него просто так – это всё мерзкий Кёнсу, который никогда ничего не будет достоин. Он вспоминает своего первого и последнего умершего пациента, извиняясь перед ним. Просит прощения у родителей, что выгнали его из дома из-за отношений с однокурсником. И ему жаль Бекхёна, что терпит его на протяжении четырёх лет. Кёнсу захлёбывается в слезах и не держится на ногах, потому что каждый грёбанный раз виноват был только он. Чонин потихоньку понимает в чём дело. Он слышит все слова, совершенно не касающиеся его жизни, но он придерживает парня за талию вплоть до того момента, пока они не оказываются в чужой для него квартире, открывая за Кёнсу дверь. За Кёнсу укладывая его самого в постель. Кёнсу не злится, что они оба лежат в его постели в одежде. А ещё больше он не злится на то, что Чонин лежит рядом. Такой незнакомый, но тут же ринувшийся на помощь. Ким не знает, заразно ли это, но всё равно сейчас рядом и обнимает Кёнсу как самый родной человек на этой планете. Когда последние капли скатываются по раскрасневшимся от рыданий щекам, До падает в сон, утыкаясь носом в белую рубашку, чтобы удивиться как-нибудь потом, что проснулся не один. И посреди ночи он просыпается, чувствуя, как грудь под его ладонью нервно дёргается, а комнату сотрясают всхлипы. Чонин молча плачет, прижимаясь к Кёнсу ближе, сильнее сжимая его руку, и вдруг ощущая, что её сжимают в ответ. - Прости, - сбивчиво шепчет тот, будто здесь ещё кто-то, кого можно разбудить, - я не хотел будить те-… - Всё в порядке. Всё в порядке. Это ударяет Чонину в голову, словно его посещает какое-то озарение. И ему плевать на то, что он не засыпает ни с кем в одной постели – он очень хочет сделать это, но не может перестать плакать. Кёнсу не смыкает глаз до Чонина и обнимает его крепко-крепко на протяжении всей печальной ночи. Не в своей квартире Чонин просыпается от чего-то влажного, тыкающегося в его нос. Он открывает глаза и первым делом видит руку, держащую марлю, которая и оказывается надоедающим предметом, а на своих бёдрах обнаруживает человека. Это, конечно же, Кёнсу с сигаретой во рту, который уже переодет в свежее, но волосы его по-прежнему мило взлохмачены, а лицо по-детски сосредоточено. - Ты всегда выглядишь так привлекательно с утра, тыкая кому-то марлей в нос? Кёнсу только ядовито ухмыляется, и, пускай это и ухмылка уставшего от всего подростка (или старика?), Чонин вспоминает, что перед ним взрослый человек. И он готов поклясться, что До на секунду отвёл глаза, покрываясь смущённым розовым цветом. Всего на одну секунду. Большее Кёнсу не должен себе позволять. - Ничего не чувствуешь? Ким не сразу понимает, что речь идёт о запахе, поэтому с его губ едва ли не срывается: «слезь с меня, если не хочешь это увидеть». Перед тем, как ответить, он забирает изо рта удивлённого брюнета сигарету, вдыхая в себя табачный дым. - А должен? Судя по отчаянному выражению лица Кёнсу – да. Он подносит марлю к собственному носу, делая глубокий вздох, а затем роняя руку на колени. - Это нашатырный спирт. Брови Чонина удивлённо вздымаются. Дым толстым слоем выходит из его рта, а сигарета дымит между пальцев. Кёнсу забирает свою сигарету обратно, схватывая непонятно откуда взявшуюся рядом пепельницу, и сбегает из комнаты. Чонину приходится откинуть одеяло в сторону, чтобы пойти за ним. Он, наконец, может разглядеть его квартиру изнутри, о чём он думал целую неделю. Она оказывается даже больше его собственной, а по своему виду походит на студию какого-то скульптора без этих самых скульптур. И огромное окно только украшает это место. Ему вдруг становится приятно от этого ощущения. Чонин опирается о косяк двери, наблюдая за спиной бегающего на кухне эпидемиолога. - Ты можешь пока принять душ, - доносится до него неожиданно заботливый голос, - а потом завтрак. И нужно будет на работу. Чонин по указаниям идёт в ванную комнату, дверь в которую он нашёл бы и сам, закрываясь. И он не чувствует ничего дурного к себе за то, что это утро ему нравится. Кёнсу нараспашку открывает окно, впуская свежий холодный воздух в квартиру, и выглядывает в него с сигаретой в руках. Прошло два дня с тех пор, как он проснулся не один. Будучи слишком занятым на работе, он пропадал там с Чунмёном с утра до ночи, но пока что их старания ни к чему не привели. Иногда он слышит, как босс закрывается в своём кабинете, выкрикивает ругательства и бьёт кулаком по столу. Иногда ему достаточно увидеть обречённое выражение лица самого терпеливого человека, которого он знает, чтобы всё стало понятным. Это уже не то количество людей, что можно положить в больницу. Кёнсу выпускает изо рта клубки дыма, потемневшими от усталости глазами смотря сквозь. Надо будет позвонить Бекхёну, надо ответить на пять непрочитанных от него смс. Но сейчас До уже ничего не хочет, кроме как проснуться и узнать, что мир пришёл в норму. Но он не спит, да и в мировой истории так никогда не было и не будет: несчастья могли прийти неожиданно, но никогда они неожиданно не убирались. - Эй! На серой, постепенно темнеющей улице Кёнсу стал рыскать глазами в поисках нарушителя его тишины. Но он сразу знал, кого ищет, поэтому растянул губы в ленивой улыбке, стоило Чонину замахать руками прямо под его окном. Он не был в офисной строгой одежде, лишь в джинсах и тёмно-зелёной куртке, отчего казался явно моложе своих лет. - Не поздно ты пришёл на работу? – задумчиво спросил брюнет, не отрывая от пришедшего глаз. - Сегодня у меня выходной. Кёнсу многозначительно хмыкнул, кивая и вопросительно заламывая бровь. Чонин отчего-то неловко переступал с ноги на ногу, ненадолго замерев с опущенным лицом, пока Кёнсу докуривал сигарету и едва улыбался самому себе. - Может, сходим в ресторан? – наконец выпалил Ким, смотря на него с счастливо-широкой улыбкой. - Я не голоден, - Кёнсу пожал плечам и вызывающе усмехнулся, потушив сигарету в пепельнице. - А могу ли я зайти к тебе? - Не стоит, - он быстро оглядывает неубранное пространство квартиры. - А просто погулять? – уж слишком безнадёжно выпалил Чонин, шаркнув ногой. До наигранно задумался, посмотрев вверх, а затем закрыл окно, чтобы спустя две минуты уже оказаться в чёрной куртке рядом с Чонином. Ему кажется это неожиданным и странным, но Чонин прижимает его к себе за плечо, по-собственнически не отпуская. Они бредут так по улице, стараясь не заглядывать в неприятные лица прохожих. Чонин первым начинает разговор, спрашивая об обыденных вещах и рассказывая о себе. «Ничего особенного,» - думает учёный, и он прав, но продолжает смеяться над каждой даже неудавшейся шуткой. Кёнсу замечает его отчаянные взгляды в стороны каждого кафе, мимо которого они проходят, поэтому вскоре у Чонина в руках маленькая коробочка с несколькими хрустящими куриными крылышками. Он благодарно улыбается и заставляет Кёнсу кушать прямо из своих рук, чему тот сопротивляется довольно слабо, мысленно давая себе подзатыльник. Но ведь Чонин так улыбается. Уже темнеет, когда они сидят на скамье и смотрят на быстро проезжающие машины, большое количество людей, несмотря на тёмное время суток. Все они – не ищут способа вернуть жизнь в прежнее русло; они привыкают к тому, что с ними стало. Кто-то сильнее дымит сигаретой, кто-то выкидывает пакеты духов. А холодная рука Кёнсу сжата не менее холодной рукой Чонина, но непередаваемое тепло от этого разливается по двум телам, в две души. Кёнсу не знает, каким образом они вваливаются в его квартиру, путаясь в ногах и шагах, яростно раздирая друг другу губы и скидывая куртки. Это просто происходит, как и сильные руки на его бёдрах, как и рычащий от возбуждения голос, как и желание языка попробовать всё разгорячённое тело; они просто происходят. Чонин роняет его на кровать, падая сверху и опаляя дыханием бледную шею. Он сдирает с него одежду, стараясь не отрываться от раскрасневшихся пухлых губ. Кёнсу наблюдает, как оседлавший его бёдра парень наконец стягивает синюю кофту с себя, вновь припадая к его груди. Ещё недавно казавшаяся такой холодной кожа обжигает, потому что не ладони крепко держатся друг за друга, а тела сталкиваются, не оставляя между ними лишних и нет миллиметров. За зелёный свет Ким принимает стон брюнета под ним, что он различает сквозь громкие сбивчивые вздохи, когда прикосновения к паху даже сквозь джинсовую ткань становятся болезненными. Ремень со звоном расстёгивается и летит вместе с джинсами на пол, как может посудить по звуку До. Затем нижнее бельё, и в результате Чонин, у которого обнаруживается телосложение любителя побывать в танцевальном зале, оказывается перед ним совершенно обнажённым. Не то чтобы Кёнсу не переставал на него смотреть, не то чтобы для него это впервые, но обычно полностью раздет оказывался он, а ещё перевёрнутым на живот, лишённых нежных поцелуев и с болью уткнутым носом в постель. Именно поэтому тело начинает предательски дрожать, когда мягкие пальцы аккуратно тянут его джинсы вниз, немного надавливая. Чонин несколько раз водит по возбуждённому члену любовника ладонью, отмечая про себя, что это сопровождается такими сладкими и молящими стонами, какими раньше его не одаривал никто. И после очередной просьбы «пожалуйста, не останавливайся» он чертовски хочет прекратить и удовлетворить самого себя, но мысль о том, чтобы вести себя с этим человеком грубо, разбивает его на части. Поэтому он буквально повинуется каждому слову глубокого голоса, не без помощи отыскав в тумбе смазку. Кёнсу закусывает губу, чтобы сильно не дёрнутся от леденящих пальцев, так слабо толкающихся в него. Он удивляется другой ладони, что одновременно с морозными действиями поглаживает его бедро, и глаза становятся ещё шире, когда Чонин спрашивает разрешения. И Кёнсу впервые не жалеет, что позволяет. Его ноги крепко держатся за чужое тело; так, что Чонину даже становится больно. Но он не обращает на это никакого внимания, осыпая шею любовника поцелуями, превращая её в изображение космоса. Это заканчивается так же быстро, как и начинается. Просто на что-то долгое у обоих нет терпения. У Кёнсу на глазах наворачиваются слёзы от тягучей боли, но он считает, что от дикого блаженства. А Чонин находит эту узость, обволакивающую его член, единственным приятным сексом в своей жизни. Их имена так громко разносятся по комнате вместе со звуками частых толчков, что стены впитывают их, грозясь вот-вот отпечатать. И Чонину кажется, что то, как Кёнсу тянет его имя, изгибаясь в пояснице, когда из него начинает вытекать горячая сперма – настолько ласкает слух, что походит на своеобразную награду. Одна рука Кёнсу держит лежащего сверху него Чонина за плечо, другая сжимает густые волосы. Он не чувствует запах одеколона, которым тот любит поливаться с утра, потому что не может, и потому что уже никакого одеколона и нет. Но он представляет, будто эта ночь могла быть обычной даже в таких деталях. Только дальше всё по заезженному сценарию, он уверен, даже если всё выглядит так особенно. Он так больше не хочет. До пытается встать, выбираясь из-под чужого тела и заставляя Чонина отползти. - Что-то случилось? - Нет.., - Кёнсу тяжело выдыхает, садится, потянувшись за пачкой сигарет на тумбе, и ненадолго задумывается, - Да. Ты не мог бы уйти? - Прямо сейчас? Ким удивлённо поднимается, на секунду замирая. Кёнсу кивает в ответ, что-то бормоча, на что Чонин уже ничего не говорит. Он не может побороть желания, поэтому целует его в спину, прежде чем встать и собрать свою одежду с пола. Комната наполняется едким дымом под шуршание вещей. Спустя две минуты входная дверь захлопывается, а Кёнсу падает на кровать, закрывая глаза, но оставляя открытым замок. Сегодняшний рабочий день до определённого момента ничем не отличается ото всех других ни у Чонина, ни у Кёнсу. Эпидемиолог бегает по больнице, сталкиваясь с другими, обычными врачами, которые лечат, потому что знают что и как, ведь простые и не очень болезни и травмы никто не отменял. Поэтому люди с «острым обонятельным синдромом» в больнице больше не лежали – они лишь занимали место. Такими были все. И пускай большинство к этому привыкло, остались те, кто не считал это нормальным. Кто хотел всё вернуть. Например, чтобы хоть раз почувствовать слабый запах одеколона, уткнувшись в грудь любимого человека. Таким был не только Кёнсу. Помимо его босса, рядом с ними шатался другой эпидемиолог, способный мальчишка моложе их двоих, которого выперли по ненужности из больницы на окраине – Ким Минсок. Уже как с неделю он ошивался с ними, вживался в их настолько непривычный и быстрый ритм, будто он приехал из другой страны, но здесь его старание и небезразличие ценились этими двумя. И улыбчивый, пускай и приставучий парнишка, уже через два дня обращающийся к ним на «ты», был принят с радостными лицами. - А вот тут вот, хён, смотри, - крикнул Минсок, заставляя Кёнсу резко остановиться и обернуться, чтобы дождаться его, - вы заметили, насколько позже в эту часть пришёл синдром? А почему? Он говорит быстро, и у Кёнсу ходит кругом голова, когда они заходят в лабораторию. Ким тыкает в маленькую карту миру, распечатанную на белом А4, положив её на стол. - Да, да. Чунмён, всё это время находившийся тут с колбой в руках, заинтересованно глянул на него. - Причина, скорее всего, в том, что они просто редко контактируют с людьми за их территорией. - Значит, если бы не контактировали вообще, то к ним вирус бы не пришёл? Глаза Минсока готовы прожечь в нём чёрную дыру, и Кёнсу неуверенно заламывает бровь. - Лишь возможно. В конце концов, он понимающе кивает, делая хмуро-сосредоточенное лицо, вызывая у других фыркание. Следующая цель – Чунмён, и босс даже немного напрягается, одной рукой в перчатке поправляя защитные очки, но младший лишь предлагает помощь, а не заваливает тонной вопросов. Следующие минуты проходят в относительной тишине – негромкие реакции между веществами, перелистывание бумаг Минсоком, скольжение бледной руки До по столу, приседание на корточки, сопровождаемое мерзким шуршанием надоевшего белого халата и стук о стол. Кёнсу хватает себя за голову, сжимая корни волос до боли и стучась лбом об дверцу ящика перед ним. Коллега и босс бросаются к нему, но Кёнсу продолжает стучать зубами, кусать губы и дрожать, а перед глазами всё медленное и расплывающиеся. Может быть, от слёз. В компании относительно оживлённо, но Чонин особо не обращает на это внимания, включив музыку в наушниках. Мимо него даже пару раз пробегает громко топающий Чанёль, но он по-прежнему не отвлекается от работы. Ну как, не отвлекается. Дописывая каждое предложение, Ким вспоминает сигаретный дым, пухлые губы, податливое тело и большие, но очень грустные глаза, застывая на пару секунд, а затем снова возвращаясь к тексту. Он пытается понять, что же, в конце концов, сделал не так, но глобальной ошибки в своих действиях отыскать не выходит. - Почему же, чёрт возьми? – шипит Чонин, яростно протирая сонные глаза. - Что? Он удивлённо поворачивается на низкий голос, обнаруживая рядом со своим столом уставившегося на него Чанёля с кружкой обжигающего кофе в руке. От накатившей неловкости, видимо, из-за собственного поведения, гигант тут же делает пренебрежительный вид, выпрямляясь, будто он просто случайно проходил мимо, а не стоял около друга в течении нескольких минут. Прочистив горло, Пак кинул на него пару убегающих взглядов. - Чего там у тебя случилось? Чонин фыркнул от такой потрясающей актёрской игры, скрещивая руки на груди. - Ты следишь за мной? - Я? – Чанёль обиженно нахмурился, - конечно же нет! Как ты мог подумать такое? Они молча смотрели друг на друга. Не дождавшись ответа, Ким решил вернуться к работе, разворачиваясь на стуле, но он остановил его, хватаясь за спинку чужого стула. - Так что у тебя случилось? А Чонин – ни слова в ответ. Его губы вздрагивают на секунду, да ни звука не слышно. Ведь он, возможно, хочет сказать, какие перемены произошли! В нём самом, во всём вокруг. Чанёль пытливо смотрит, а он испуганно, будто гигант вот-вот и не оставит от него живого места, моргает. Да, его гложет печаль, а ещё страх перед одним парнем, что живёт в соседнем доме. Ему хочется пойти снова на прошедший обед с двумя привычными коллегами и спросить совета, а в ответ увидеть удивлённо раскрытые рты. И он жаждет выговориться, как Кёнсу дьявольски хорош, ведь он, будто действительно демон, умеет зачаровывать. Что-то неземное в нём определённо есть, думает Чонин. Но он замирает, не удостаивая Пака и словечком. И только неожиданно опускает голову, а плечи его вдруг неестественно сотрясаются, а из горла срываются хрипы. - Ты чего? – обеспокоенно мямлит Чанёль, хватая друга за плечи, - слушай, не хочешь говоришь – не нужно, я-а..! Чонин хватает Чанёля за воротник, скатываясь со стула на пол и утягивая друга за собой. - Я видел дыры вместо твоих глаз, всё лицо в крови, и никто ничего не мог сделать. - Там было темно. Там так темно, Минсок! И так больно! - Что? - Из ушей, из носа у тебя лилась кровь, будто не могла остановиться, а ты трясся и трясся, а вся моя одежда уже пропиталась тёмно-красным цветом и терпким запахом. - Чунмён, скорее, принеси это чёртово успокоительное! - Сделайте с ним что-нибудь! Чонин, успокойся, это всё неправда, неправда! Где-то в другом конце зала, проливая одноразовый стаканчик с кофе, Сэхун упал на пол, ударяясь головой, начиная видеть что-то самое ужасное и плохое, что уже не называют жизнью, когда к нему подбегают несколько работников, а Чанёлю сдавливает горло воротник. Где-то в больнице Чунмён справляется с трясущимися руками, чтобы шприц не выпал, а Минсок неожиданно рыдает, сжимая ладонями лицо До, что пытается дёрнуться в разные стороны. - Там так темно и страшно… Кёнсу закрывает глаза и жадно хватает воздух, когда игла касается его кожи, но он резко встаёт, отталкивая двоих рядом, не обращая внимания на царапину, появившуюся от неудачного укола. И они поднимаются за ним следом, а шприц звонко разбивается, выпадая из рук Кима. Они выбегают из кабинета, сталкиваясь с санитаром тележкой, что развозит ужин для пациентов. Им хватает пары минут, чтобы вчетвером разворошить всю еду. Кёнсу слишком неожиданно понимает, что вся еда камнем оказывается в нём, едва пережёванная, а лицо – хуже, чем у неаккуратного ребёнка. По коридору разносились звуки очень громкого и усиленного шуршания в пакетах, оглушающий звон кастрюлей и ложек. Они все перекидываются взглядами. И они полны страха и отчаяния. И первым в себя, на удивление, приходит Минсок, к чему-то безнадёжно стягивающий с себя уже не ослепительно-белый халат. Кёнсу и Чунмён не говорят ничего, зато отчаяния в их глазах не меньше. Учёный облизывает свои розовые губы, на которых остался соус от мяса. Он сглатывает и чего-то ждёт; вернее, ждут все рядом. Ким опускает голову, задумчиво смотря на светлый больничный пол. - Безвкусно. Этой болезни названия никто не стал придумывать. Дверь открыта нараспашку, впуская в подъезд холодный ветер, заодно мешая согреваться замёрзшему, но он не закрывает её, продолжая стоять там же и выжидая. Наконец, из здания напротив выходит тот, кого он ждёт, и кого он совсем не хочет сегодня упускать. Чонин, до этого по-особому грустный, поднимает голову, замечая стоящего в дверях своего же дома Кёнсу. Он буквально срывается с места, чтобы подбежать к нему и обнять, стянуть пальцами ткань потрёпанного серого пальто. Им кажется, что вот так вот - всё в порядке. Кёнсу стоит на цыпочках стараясь уложить голову как можно удобнее на подрагивающем плече, в то время как Чонин немного нагибается. Дверь за ними захлопывается, а впереди лестничный пролёт, прежде чем они доберутся до квартиры, в которой останутся совсем вдвоём. Кёнсу забывается. Чонин забывается тоже. И им не кажется, что в мире есть что-то ещё. Осторожно двигаясь в медленном такте покачивающегося танца, Кёнсу, уже выпивший не один бокал вина, и держа ещё не допитый в руке, очень старается не упасть, хотя иногда забывает об этом, придерживаемый сильными руками на талии. Он уже сказал о том, что ладони Чонина больше его раза в два, что вина ему достаточно, что музыка слишком громкая, но она приглушена до того, что кажется лишь фоном, смешавшимся с воздухом, будто тема к сериалу, будто она никогда не выключалась и не выключится. Запах алкоголя пропитывает их, как и его свойства, но Чонин упрямо продолжает делать медленные шажки, крепко держа владельца квартиры, который становится всё разговорчивее; Чонин не хочет этого упустить. Поэтому даже когда их ноги вот-вот запутаются, и пошатывающиеся тела грозятся рухнуть на пол, Ким берёт ситуацию в свои дрожащие руки, сжимая длинными пальцами бокал, ничем не отличающийся по счёту. По лицу Кёнсу расплывается улыбка; дикая, с появлением которой он обычно начинал остервенело говорить о своей ненависти к чему-либо. В основном в этот вечер причиной его подобной физиономии было расстройство, по поводу безвкусного вина. Где горчинка? Где его сладость? Почему он словно заливает в себя пустоту? И пьяные слёзы таились в уголках словно мокрых глаз, но не скатывались. Однако сейчас он молчал об этом, припадая к чужому уху. - Я ненавидел их всех. Каждое слово Кёнсу выделял, делая большие паузы между ними. Чонин вопросительно взглянул на него, сталкиваясь с помутневшим взглядом. - Кого - всех? - Всех счастливых, - Кёнсу вполне уверенно остановился, больше не давая двигать собой под музыку, и отпил вина. Чонину казалось, что время потекло медленнее, лишь бы дать До успеть сказать всё, что он хочет; будто бы всё подстраивается под него, - всех не одиноких. Но упрямый эпидемиолог оказался недостаточно сильным, чтобы не дать редактору посадить себя на подоконник и прижать к окну. - Я ненавидел всех пациентов, выздоровления которых ждал хоть кто-то, - продолжал он, - ненавидел лучшего друга, его ребёнка и жену. Чонин прижался к нему, упираясь головой в неравномерно вздымающуюся грудь. Бледные пальцы закопошились в его волосах, слабо сжимая тёмные пряди. Низкий голос всё ещё что-то бормотал, но Чонину казалось, что он услышал достаточно. Он выпрямился, притягивая Кёнсу ближе, сталкиваясь губами с его. Они кажутся горячими, но он продолжает слабо сминать их, целовать нежно, не заходя дальше. Из закрытых глаз льются тонкие струи слёз, а вместе с ними движения становятся более податливыми. - Ты нужен мне, Кёнсу, - он слышит глубокие вздохи, чувствует замершее тело, но не смотря принимается целовать влажные щёки, - тебе больше не нужно ненавидеть. После прошедшей ночи Чонин больше не возвращался к себе, только иногда вспоминая, куда же положил свои ключи. Да и в принципе из холодной, но по-своему доброй, квартиры учёного он выходил редко, предпочитая лежать на диване около большого окна с какой-нибудь книгой с полки в ожидании молодого эпидемиолога. Не то чтобы он так любил читать, но в этом месте занятия подобного рода совершенно не изнуряли его, а казались по истине правильными, возможно, из-за огромного окна и тусклого света из него, ведь прямые солнечные лучи никогда не попадали в место обитания До Кёнсу. Чонин плюнул на всякие статьи, совершенно забыв о том, что может писать. Ему – да и всем – было уже всё равно: вход в здание был воспрещён по причине карантина. Ким порой прислонялся к стеклу и смотрел на небоскрёб, листая свои воспоминания. Он провёл там слишком много времени. Но чтобы отвлечься, ему хватает упавшего листа со стола от лёгкого ветра, крика с улицы или пыхтящего с пакетами Кёнсу, который собирается сделать им ужин. И у Чонина не выходит ничего, когда он пытается помочь. Но даже в этот момент они счастливы так, как не были раньше. - Что-то новое. Минсок кивнул. Кёнсу продолжал включать видео заново, сосредоточенно уставившись в монитор. На видео, снятом на телефонную камеру в Тегеране, молодой парень набросился на пожилого мужчину, а затем начал кричать и на подошедших людей, пытающихся его успокоить. С разъярённым лицом, он смог нанести удары почти всем, да и оператор едва от него убежал. В описании видео автор утверждал, что после этого парень с улицы потерял слух и уже находился в панике, но не собирался ни на кого нападать. На другой вкладке Кёнсу держал открытой перевод статьи, выпущенной одной из больниц в Тегеране. Подозрительно похожий юноша с видео жуткого качества был на фотографии, зато описание было крайне скупым. И это была не единственная страница, которую Минсок показал. Похожие случаи происходило по всему миру, пускай и пока что в малых количествах. - Американцы назвали это «острым синдромом потери слуха», - Ким напомнил о своём присутствии, появившись ниоткуда и поставив на стол две кружки кофе. Кёнсу взглянул на время – он сидит так уже двадцать минут, - люди чувствуют злобу ко всем, а выливают особенно всё на тех, кто находится рядом. Плохая мысль, которая когда-либо овладевала ими, захватывает разум. Он взял обжигающую кружку в руки, смотря на коричневую бодрящую жидкость. Выходит, осталось не так долго. Кёнсу попробовал представить мир, в котором он сам – не слышит. Он зажмурился. А если он будет слеп? Его пробила дрожь. Скрип двери, и оба учёных заинтересовано оглянулись. Босс, уже давно обо всём осведомлённый, шагал к ним, почему-то, с улыбкой на лице. - Ребёнок. У нас есть ребёнок. Коллеги непонимающе переглянулись. Минсок вовремя поставил кружку на стол, потому что в этот момент Чунмён схватился за спинки их стульев, заставляя парней чуть дёрнуться, а кофе пролить несколько капель на белый халат Кёнсу. - Ребёнок со всеми чувствами. У нас есть шанс! Даже если бы кто-то из них однажды попытался, он никогда бы не смог передать той радости, которую они пережили в тот момент, находясь в постоянном страхе и агонии. Это было единственной хорошей новостью касательно вируса, прогресс которого никому не удаётся остановить. Минсок визжал громче всех, в результате выбежав из кабинета и столкнувшись с медбратом, у которого разлетелись все листовки. Он ещё никогда не помогал никому с таким удовольствием. А Кёнсу смеялся до слёз вместе с боссом, хлопая в ладоши; он полон сил, чтобы попытаться найти их спасение в очередной раз. Кёнсу возвращается позднее обычного, припарковывая машину как всегда не вблизи дома, попросту по отсутствию парковочных мест возле него. Сильное переутомление болью отдаётся в висках, но в этот раз оно волнует его ещё меньше обычного. В какой-то мере сегодняшняя работа была упорной и плодотворной. Он играет с ключами пальцами, быстрыми шагами сворачивая после заражённого небоскрёба. На его удивление, Чонин решает встретить его на улице, с набитой чем-то сумкой в одной руке и сигаретой в другой. Он кивает в сторону двери, и До заинтересованно подбегает, чтобы увидеть суть проблемы. Большими чёрными буквами на листе было сказано: «карантин». Его больше не пустят в родную квартиру, к которой он прирос всеми своими конечностями, всей душой? Светлое настроение на какой-то момент испарилось, позволяя «бездомному» со всей дури треснуть ногой по двери. Но никакого ответа. Надпись не исчезла. И не должна была, на самом деле, но Кёнсу хотел верить. - Спокойней, - замёрзшая ладонь Чонина коснулась его плеча, заставляя обернуться и взглянуть в ответ грустными глазами, но голос казался по-прежнему горячим, как только заваренный дома чай, - ведь это причина побывать у меня. Не могу же я постоянно ходить в твоих растянутых футболках? Он добился желаемого: пухлые губы дрогнули в улыбке, и сам Кёнсу поддался, позволяя увести себя от собственного дома. В сумке оказалась его же одежда, которую Чонин подобрал «на свой вкус». Когда они подошли к машине, то учёный спросил адрес, на что Ким открыл дверь на пассажирское сиденье, делая пригласительный жест. - Я поведу. - Ты хоть когда-нибудь в машине-то сидел? – фыркнул Кёнсу, вспоминая, что ни разу не видел того за рулём или около принадлежащей ему машины. - В своей – нет, но права имеются. Чонин ещё раз указал на пассажирское место, уже более настойчивее, смешно сдвигая брови, на что Кёнсу закатил глаза, но всё же послушно обошёл машину и сел. Во время всей поездки, которая оказалась довольно длинной, Кёнсу молился, чтобы она не оказалась последней, потому что, видимо, последний раз за рулём у редактора был слишком давно. Его квартира кажется чуть меньше, но, на самом деле, в ней нашлось довольно много небольших комнат. Самым странным для Кёнсу, с тесной душевой в своей квартире, становится то, что ванная комната меньше лишь спальни. В целом, ему нравится, хоть он и не хочет этого говорить, но ему понравилось упасть на мягкую кровать Чонина, понравилось раскладывать свою одежду среди его, готовить ужин на его кухне из продуктов, за которыми тот сбегал. Ему нравится, хоть и сначала он не очень хочет и отказывается, делать с возлюбленным фото на старый полароид, показывая два пальца. А Ким крайне доволен собой, приклеивая фото к холодильнику на магнит в виде спагетти с томатным соусом. Он наблюдает за своим гостем, облокотившись о стену: Кёнсу доставал полотенце и одежду для сна (вызывая у Чонина сильное желание остановить его, потому что, может, стоит обойтись вообще без последнего?), словно бы находился в своей квартире и, что было на радость Киму, Кёнсу вроде бы не испытывал никаких неудобств. - Я видел, тебе понравилась ванная. Кёнсу встрепенулся, сменяя удивлённый взгляд улыбчивым, но ничего не ответил, поправляя прядь волос и хватая вещи. Чонин с широкой улыбкой на лице надвигался к нему, возможно, с намерением съесть, отчего Кёнсу невольно захотелось попятиться. Но он же в гостях. И он загнан в угол. Чонин прижал его к себе, ладонями поглаживая талию и обжигая дыханием ухо. - Примешь её со мной? Кёнсу выдирается недолго. Его сажают туда словно ребёнка, пока вода только начинает набираться. В свою огромную ванну Чонин не скупится лить жидкости для пены, при этом нагло разглядывая порозовевшего от нахлынувшей жары, должно быть, парня. От приятной воды едва ли не шёл пар. Он молча сел возле, не залезая в воду, положив голову на край ванны. Кёнсу поступил так же, но при этом согреваясь водой и быстро поднимающейся пеной. Чонин будто давал Кёнсу время отдохнуть от всего произошедшего, насытиться тишиной, вставшей между ними и их взглядами, не отрывающихся друг от друга. Это длилось практически вечность, как показалось эпидемиологу, а вечность закончилась в тот момент, когда пена стала вываливаться из краёв на пол. Чонин поднялся и быстро разделся, погружаясь в воду нагим напротив. Он ловко приподнимал и целовал бледные ноги До, пока не оказался слишком близко, уже между ними, постепенно надвигаясь, что вызвало ощущение дежавю. А Кёнсу, решив немного разбавить эту атмосферу «хищник-добыча», не обнял его, как следовало бы, а слепил корону из пены на ещё сухой голове. Правда, это больше было похоже на просто белый пузырчатый комок, тянувшийся вверх, но смеха Чонина хватило, чтобы успокоить Кёнсу и его произведение. Мыльная вода струйками скатывалась по тёмной коже лица. Брюнету предстояло ещё вымывать из глаз Чонина мыло, с весёлым смехом и постоянными ругательствами; пробовать с его рук пену и рассказывать о том, что в детстве она казалась горькой и воздушной. Теперь же она кажется никакой. - Ты что, ел пену в детстве? – поморщился редактор, ткнув пальцем в его пенный нос. - Случайно! Брызги! И Всё лицо Чонина было атаковано водой и пеной. Этой ночью Кёнсу засыпал с лёгкостью, как и Чонин, который засыпает лишь в полном одиночестве. Когда Кёнсу открыл глаза, он уловил звуки чего-то жарящегося с кухни и удивлённо потянулся. Ему захотелось вдохнуть посильнее, чтобы почувствовать запах, но он быстро вспомнил, что это бесполезно. Одеяло было откинуто в сторону, и новые шаги оповещали о его пробуждении. Чонин, впервые занимающийся завтраком вместо любимого человека, был неожиданно схвачен цепкими руками в крепкие утренние объятия. - Доброе утро, - пролепетал сонный голос, а нос утыкался в горячую спину. Но Кёнсу не получил должного ответа. Его резко оттолкнули к стене, но он скорее чувствовал удивление, а не боль, сотрясшую позвоночник. Чонин смотрел на него с такой ненавистью в глазах, которой он ещё никогда ни у кого не видел и не вызывал. Он мог прочесть там всё: презрение, отвращение, ярость. Кёнсу пытался унять дрожь, пробившую тело, но ему становилось только хуже, когда его схватили за локти, не разрешая отойти и заставляя слушать, чувствовать. - В чём же оно доброе, если я проснулся рядом с вечно недовольной шлюхой? – черты лица Кёнсу дрогнули, а Чонин продолжал, фыркнув, слишком мерзким, словно бы не своим голосом, - мало того, это ещё парень! Он закатил глаза и быстро отошёл, резкими, сумасшедшими движениями скидывая всё, что стояло на столе, а затем опрокидывая и его с яростным хрипом. - Ты правда думаешь, что кому-то нужен? – выплюнул Чонин, приглаживая растрепавшиеся волосы, - что кто-то захочет однажды завести с тобой семью? Кёнсу скатился по стене, жмурясь и закрывая уши. Он очень сильно пытался, но всё равно слова доносились до него, а щёки становились влажнее и влажнее от скатывающихся капель. Чонин кричал обо всём: о работе, шефе, коллегах, квартире, Кёнсу… о последнем больше всего. Каждая буква была словно пропитана ядом, убивающим всех, кто слышит его речь. И До практически умер, когда тот наклонился к нему: - Я не влюбляюсь в парней, и одна мысль о тебе – противна. Ты жалок, - Чонин схватил его за лицо, не намереваясь отпускать, пока он не закончит, - ты даже не сможешь подарить мне детей, как положено в семьях, шлюха с членом. Теперь с него было достаточно. Кёнсу оттолкнул его, получая в ответ тысячи ругательств, и побежал прочь из квартиры, по пути схватывая лишь своё пальто и ключи и попадая ногами в ботинки. Он не оборачивался – ему было достаточно того, что он слышал, как Чонин шёл за ним, осыпая ненавистью всё, что только можно и нельзя, и, уже более менее придя в себя, всё равно не мог остановить слёзы. Уже на холодной улице он натянул на себя пальто, будучи лишь в белой рубашке и боксёрах, и залез в машину. Но даже так – он всё ещё не чувствовал себя в безопасности. Он отдалялся от приютившего его дома, превышая скорость. Кёнсу приходил в ужас от того, что он видел из машины: выбитые стёкла витрин, мусор всюду, а из людей – лишь норовящие разбить машину хулиганы. Кёнсу возвращался домой. Он припарковал машину как можно ближе ко входу, потому что на правила уже наверняка всем наплевать, да и так у неё есть шанс остаться незамеченной, а ещё учёный не хотел слишком долго бежать по холоду с голыми ногами. Ему было плевать на надпись «карантин», потому что он всё равно с минуты на минуту станет таким же. Он никуда от этого не скроется, он ничего не смог сделать. Но главной причиной, когда он открыл дверь и не стал закрывать её, было то, что ему уже всё равно. Разбивая зазвонивший телефон, Кёнсу руководствовался тем, что не ради чего. Кидая на пол и в стены все вазы и статуэтки, ломая всё, что можно, и раздирая кулаки в кровь, Кёнсу кричал только два слова: все лжецы. И больше ему нечего было добавить, когда он обессиленно упал рядом с кроватью. Он повторил эти слова вновь, но в этот раз не услышал их сам. И Чонин не слышал собственных всхлипов тоже, вновь и вновь набирая один и тот же номер; не слышал гудков и того, что он недоступен. Только понимал по экрану, что никто не берёт трубку, но всё равно, рыдая, просил прощения и просил вернуться, пытался объяснить, что не отвечает за эти слова, что ему больно, и что он ему нужен. Но весь мир для него стал немым, и он для себя тоже. Чонин даже не был уверен в том, что говорит именно те слова, которые хочет сказать; что язык не заплетается. Бекхён провёл в разрушенной квартире полностью заражённого дома весь день, приобнимая за плечи лучшего друга. Он не уставал заваривать чай заново, носить кружки со сладостями на подносе, сидеть на полу рядом. У них альбом и ручки, но Кёнсу настолько не хочется ничего «говорить», что двух страниц им хватает на весь день. «Как ты?» «Я ненавижу всех.» И сталкивающийся с подобным настроем парня чаще всех Бекхён знает, что не нужно уверять его в обратном, пытаться развеселить или что-нибудь ещё. Он обвивает его своими руками, устаивая для До Кёнсу сильную защиту от внешнего мира, и этого вполне достаточно. Кёнсу хочет забиться в очередной истерике, оттолкнув Бёна от себя и вышвырнув того из дома, ведь у него есть всё, он никогда не поймёт! Но сил больше нет, а объятия сжимаются так сильно, будто бы он понимает. Кёнсу устало смотрит в светлое окно. Он всю жизнь пытался не умереть в одиночестве, постепенно в нём пропадая. Бекхён ушёл только когда стемнело, убедившись, что лечь спать До в состоянии и сам. Недоверчиво шмыгнув и кивнув, он ушёл, а, вернее, хватая свои вещи, побежал в машину, чтобы поскорее добраться до своей семьи. Спустя пару минут к Кёнсу зашла женщина в защищённом костюме, на которую он удивлённо уставился, а та лишь положила на тумбу пакет. Она показала на губы и ушла. Должно быть, еда. Кёнсу достал оттуда завёрнутую в фольгу тарелку с рисом. Положив её обратно, он пошёл в постель, зарываясь в одеяло. Чонин проснулся со странным биением в груди. Сердце, словно молотом, колотило в нём, будто вот-вот вырвется и растянет кожу, как в американских мультфильмах. Он бы решил, что умирает, что у него какой-нибудь грипп, чувствуя, как кровь бурлит везде, где только может, если бы не радость, заполнившая голову. Сейчас Ким однозначно знал, что по его венам, кроме крови, ещё течёт счастье, любовь! Он знает, что это, ведь у него всё это есть. Сейчас он чувствует это как никогда раньше. Он спрыгивает с мятого дивана, натягивая на ноги джинсы вместо пижамных штанов, вытаскивая на улицу велосипед и бегом начиная крутить педали. Чонин не обращает никакого внимания на обнимающихся прохожих, таких счастливых и радостных, несмотря на всё происходящее. Ему совершенно плевать на всё, кроме одного единственного человека на Земле. Забывая про то, что по утрам люди умываются и делают завтрак, он чувствует, как колёса едва ли не отрываются от велосипеда под таким напором. Метро кажется слишком медленным. Но нельзя найти слишком быстрого способа добраться туда, куда ему нужно! Нельзя оказаться там с такой скоростью, с которой он хочет! Его ноги не устают, набирая скорость в горку, несмотря на редкие подобные спортивные вылазки. Он движется не телом, но чувствами; не ногами, но счастьем. Ким падает на развороте, но на его рвение это не влияет никак: велосипед лежит чуть поодаль от его бывшего места работы, локоть и ладонь в крови, а джинсы подраны, но Чонин бежит к маленькому дому в повороте, бежит по лестнице в квартиру, но не находит никого. К горлу подкатывает ком, но он считает, что рыдать ещё рано, спускаясь обратно на улицу и оглядываясь. Знакомая чёрная машина пыталась развернуться, чтобы выехать на главную дорогу из переулка. Но она остановилась сразу же, как водитель заметил человека около двери. Кёнсу чуть не выбил дверь, выбегая на улицу, крича имя, которое крутится на его языке всё утро, забывая о том, что его не слышат. Но Чонин всё равно оборачивается, едва ли успевая раскрыть руки для объятий, когда Кёнсу с несвойственным ему рвением врезается в него, заливаясь счастливыми слезами. Чонин целует всё его лицо, наконец находя губы. Он никогда не чувствовал себя счастливее, чем сейчас, на холодной улице в белой футболке, но с горячей любовью в руках. Чувства Кёнсу никогда не были такими искренними и сильными. В глазах щиплет от слёз, и он закрывает их, отдаваясь темноте. С поцелуем Чонин ощущает, что сердце заколотилось ещё быстрей, превращая свой стук в один непрерывающийся звук. Он давно не смотрит, предоставляя себе возможность только чувствовать. Он уверен, что эта настоящая любовь, которая осталась такой единственной на Земле, и сейчас не страшно, что он больше никогда её не увидит.