Do or die

Ким Чжинхвана пидорасит. И будь он в другой ситуации или в другой жизни, имя "Ким Чжинхван" и слово "пидорасит" никогда не стояли бы вместе. Вот Ханбина с Чживоном может пидорасить – когда энергии, льющейся через край, хватит еще на десять таких же ебанатов. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не повесилось. Или – в случае с Чжинхваном – не распускало бы руки. Даже Чжунхэ с Юнхеном может пидорасить. Первого – от обострившегося чувства собственной охуенности, второго – от женского внимания, и, о, если бы речь шла о матери и десятке родственниц женского пола. Чжинхвана пидорасить не может, потому что он взрослый, умный, рассудительный, умеет контролировать себя и свои действия, и даже поток нецензурных слов в особо критичных ситуациях – в отличие от своих донсенов. По крайней мере, пока Ханбина нет рядом. Любовь к чипсам и микки маусу, а еще юношеский максимализм и девиз "do or die" – почти единственное, что выдает в Ханбине 18-летнего. И разодранные коленки после очередной экстремальной прогулки с Чживоном на скейтах. – Вам совсем делать нехер? – Чжинхван злится и расстраивается. Потому что его донсены дурни, которым мало синяков, полученных на тренировках. – Прости, Чжинхванни-хён, – Ханбин уставший, но отдохнувший и радостный, тыкает пальцем Чжинхвана в родинку, стоит, смотрит и не думает отходить. Чжинхван не видит за ним Чживона, все еще мнущегося в дверях. Да что говорить, весь остальной мир не видит. "Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю", – Чжинхван в разговорах с Ханбином всегда слышит этот мысленный посыл, и, боже, зачем сопротивляться, когда чувствуешь себя мышью, которая по собственной глупости попалась в лапы голодного кота. – Вы дети, что ли? – Чжинхван ворчит чисто для проформы и обдумывает пути отступления. В голове фонит от интуитивного стремления бежать. – Хён, заклеишь мне коленку? Попался. Ханбин забивает себе место рядом с Чжинхваном, когда вечером они собираются в гостиной, и начинает бездумно теребить заклеенный ранее Чжинхваном пластырь на своей коленке. – Ханбин, не трогай. Ханбин, уткнувшийся в телек, будто и не слышит. Там, по чистой случайности, его опять восхваляют и сравнивают с Квон Чжиёном. Рядом сидит Чжунхэ с привычным бич-фэйсом и все еще не теряет надежды подъебать Ханбина. – Надеюсь, что ты последуешь примеру и сделаешь себе такую же стремную химию на башке. Ха-ха. – Чжунхэ закатывает глаза и ведет плечами, всем видом требуя к себе внимания. "Тогда, наконец, настанет мой звездный час", – следует как логическое продолжение. Чжинхван, наверное, не вовремя решает стукнуть Ханбина по руке – тот в ответ ловко перехватывает и сплетает их пальцы, и совсем не обращает внимания на ворчание Чжунхэ. Чжинхван понимает, что опять попался. А Чжунхэ – опять проиграл. Чжинхван не железный, а Ханбину, кажется, все эти прыжки и перевороты в танцах нужны для того, чтобы лишний раз облапать Чжинхвана. Он ставит Чжинхвану подножку, потому что уверен, что поймает, и ловит, конечно. – Прости, хён, – в этот момент Ханбин мог бы театрально развести руками, если бы не удерживал Чжинхвана за плечи – оголенные плечи, потому что "хён, тут жарко, ну сними толстовку". Чжинхван злится, потому что Ханбин делает вид, что ничего не происходит. Ну и вообще какого хера, Ким Ханбин. Чжинхван дергает плечом и ретируется в сторону Чживона. Сомнительный выбор, потому что Чживон – тактильный маньяк и тоже любит складывать на Чжинхвана свои конечности. Ханбин смотрит ревностно, с обидой и отворачивается. Чжинхван не чувствует удовлетворения и думает, что так быть не должно. И он вовсе не хотел видеть в глазах Ханбина ревность. – У меня много дел, и нет на вас времени, – говорит Ханбин новеньким стажерам. Чжинхван бы им посочувствовал, если бы не сочувствовал сейчас Ханбину. Не считая общих тренировок, Ханбин постоянно тусит в студии то с Чживоном, то с продюсерами YG, то в одиночестве. Чжинхван знает, что ему там не место, поэтому – как бы ни хотелось – старается облегчить жизнь Ханбина в другом. Не только он – они все стараются. И все еще очень остро воспринимают неудачи друг друга и винят в большей степени себя. Правда, иногда Чжинхван делает исключения – когда усталость берет вверх и заглушает интуитивный посыл "бежать", когда переживания за Ханбина сильнее их дурацких – конечно, дурацких – игр в кошки-мышки, когда Чжинхван просто скучает. – Пошли домой, трудоголик, – он входит с тихим стуком и аккуратно прикрывает за собой дверь. Ханбин ему искренне улыбается – боже, еще может – и довольно выдыхает, когда Чжинхван начинает разминать его напряженные плечи. – Ребята уже ушли? Чжинхван кивает, а Ханбин, кажется, опять улыбается – Чжинхван не видит, но чувствует. – Еще пять минут, хён, и пойдем. Ханбин позволяет растрепать свои волосы. А по дороге до общаги он берет Чжинхвана за руку и делает вид, что ничего не происходит. Опять. Каждый раз, когда у Ханбина на лице проступает тщательно скрываемое отчаяние, Чжинхван закрывается в ванной и плачет. Ханбин возвращается домой со съемок, устало трет глаза, а голос звучит на несколько октав выше обычного. – Я опять забыл слова. У Чжинхвана внутри все проваливается, потому что за неудачи Ханбина хочется винить себя. Они как единый организм: плохо одному – плохо всем. Чтобы смыть из взгляда Ханбина разочарование, Чжинхван готов на многое – даже перестать убегать (конечно, если сам Ханбин перестанет делать вид, что ничего не происходит, но Чжинхвану сейчас не хочется об этом думать). Ханбин прислоняется лбом к его плечу, но сразу же отстраняется. Ему, наверное, тоже не хочется показывать свою слабость. В глазах предательски жжет. Чжинхван хотел бы сейчас быть сильным для Ханбина, но опять оказывается самой плаксой. – Чжинхванни-хён, ну чего ты рыдаешь? – Ханбин тянет его на свою кровать, а потом накрывает их одеялом. – Я не рыдаю! – Ну-ну, – голос у Ханбина мягкий и тихий. Интуиция Чжинхвана молчит – ему не хочется убегать. – Я не рыдаю! Мне просто грустно. – Мне тоже грустно, хён, – Ханбин носом тычется в его родинку, и Чжинхвана обволакивает ощущением своего и родного. Ханбин под одеялом его обнимает и притворяется спящим – сегодня он больше не хочет испытывать судьбу. – It’s motherfucking do or die, – у Донхёка заедает всю последнюю неделю заглавный трек Epik High, записанный не без участия некоторых личностей, от которых Чжинхван вот уже неделю уносит ноги. Он уже даже был в гостях у Табло-хёна. Был ровно до того момента, как нагрянули эти самые личности. Особенно одна. Чжинхван гибкий, пластичный и хорошо ориентируется в пространстве, что не мешает ему в который раз за неделю под трели Донхёка вписываться в косяк, вместо двери. – Пожалуйста, замолчи, Донхёк! – Чжинхван исступленно орет на всю общагу, потому что все плечи, мать их, в синяках, и не успевает затормозить. Зато Ханбин успевает и ловит за секунду до столкновения с кухонным шкафом. И лучше бы не ловил: ханбиновы руки, сцепленные на животе, душевному равновесию Чжинхвана не добавляют ни грамма. – Хорошая же песня, – кричит Донхёк с другой стороны квартиры. Просто иногда Ханбин включает свой любимый мод "я самый крутой и классный", а он еще заносчивый засранец и носит приспущенные штаны. И это проблема. У Чжинхвана под майкой встают соски и дрожь по всему телу, интуиция нашептывает, oh shi-, скорее бежать – в комнату к Донхёку, в квартиру к Табло, в окно, в конце концов. Чжинхван смотрит в стену с каменным еблом и умирает от эмоций. Ханбин спускает руки с талии и аккуратно лезет ими под майку. Держать лицо перед стеной становится тяжелее, но все равно легче, чем перед Ханбином, когда тот резко разворачивает к себе. Ханбин все-таки решается, а у Чжинхвана была неделя, чтобы убежать.