Заместитель

14 июля 2003 года Последний месяц прошел совершенно непримечательно. Его можно описать двумя словами: чтение и рисование. Не очень-то веселые каникулы для двадцатилетнего парня, но я пока не способен на большее, да и делать тут особо нечего. Правда. Конрад рано утром уезжает в свой офис (клянусь, этот человек страдает, когда слышит слово «каникулы»), по дороге забрасывая меня к мастеру Остерманну в студию, и мне приходится сидеть там, пытаясь реабилитироваться после большого скандала, который он мне устроил, когда я вернулся из Рима. 1. Я – лентяй (почему все так любят использовать это слово применительно ко мне?), и нет никаких оправданий тому, что я бездельничал после аукциона. Его не волнует. 2. Если нашелся один идиот, заплативший много денег за мои работы, найдется и второй (?) 3. Кто-нибудь должен поддерживать его в старости, поэтому отныне он – мой менеджер (????), и мы делим прибыль пополам (это не чересчур?). 4. Д'Аннунцио звонил ему и сказал, что я впустую растрачиваю свой талант. Ему следует быть со мной строже. 5. Искусство — это на десять процентов вдохновение, а на девяносто — труд, и он больше не будет тратить свое драгоценное время, пытаясь объяснить очевидные вещи строптивому (именно так!) сопляку вроде меня. 6. Сядь. Работай. Молчи. Хайндрику эта лекция показалась очень забавной, и он просто светился от удовольствия. Ну погоди, я скажу здешним дамам, что они могут использовать тебя, как модель. Ой, извини, краска капнула на твои драгоценные итальянские туфли. Когда стряхиваешь кисть, иногда летят брызги… Так что, пожалуйста, не стой слишком близко ко мне. — Дерьмо! Гунтрам! – слишком громко воскликнул он. Да ладно, это всего лишь ботинок. — Извини. — Это что, девчонка фон Кляйста?! Погоди, вот герцог увидит. Ты ходишь по краю пропасти, парень, — сказал он, как следует рассмотрев наброски, над которыми я работал на прошлой неделе дома. — Наконец-то вышло что-то путное, — ответил я, уже погрузившись в свой собственный мир. – У нее правильные черты лица, почти как у Мадонны — той, которая Дева, а не поп-звезда. — Но ведет она себя как поп-звезда, а не как Дева. Ты хоть понимаешь, что сильно рискуешь? — Я обещал не разговаривать с ней. На рисование запретов не было. У нее хорошее лицо. А что мне, по-твоему, делать? Рисовать тебя в форме моряка? Если Конраду не нравится, пусть притворится, что не заметил — как я поступаю в его случае. Сделаю ей светлые волосы. Подвинься вправо, ты загораживаешь свет. Он послушался и отошел, встревоженно глядя на меня. Парень, это не твоя забота. Мне нравится ее изящная фигура и тонкие руки, и она будет хорошо смотреться, сидя за столом и подперев подбородок одной рукой. Сейчас я работаю над ее портретом. Не знаю, что потом с ним сделаю, но писать ее очень приятно. Но вряд ли я его где-нибудь повешу. Я начал еще два холста. Один — пейзаж окрестностей, который пойдет в мусор, потому что выглядит ужасно. Второй – натюрморт со стеклянной вазой и фруктами; я начал его, чтобы потренироваться писать прозрачные предметы. Тоже кандидат в мусорку. Я никогда не стану профессионалом, потому что не хочу писать то, что мне неинтересно и никак не трогает душу. Представьте: ко мне обратятся с заказом написать портрет, а я отвечу: «Извините, вас скучно рисовать». Мне нужно вырваться на свободу и начать смотреть по сторонам, иначе придется рисовать горничных, и Фридрих убьет меня за приставанье к персоналу. Не могу больше так. Взаперти. Время выйти наружу. Я не могу больше обходиться старыми набросками. Пора подготовить поле битвы. Думаю, пейзаж подойдет. Возможно, мне стоит добавить туда деревенских девушек… несколько уток и телят. 20 июля — Здравствуй, Maus. Хорошо провел день? – весело спросил Конрад, вернувшись с работы прошлым вечером. Он остановился на пороге моей студии. Хорошо, посмотрим, смогу ли я загнать добычу в силки. Я нарочно торопливо прикрыл мольберт тряпкой, подошел к Конраду и, встав на цыпочки, поцеловал его. Он пылко ответил, прижав меня к себе, и на какую-то долю секунды моя решимость пошатнулась. Я высвободился из его объятий и игриво улыбнулся. — Ты сегодня в хорошем настроении, котенок, — заметил он. — Да. Пойдем ужинать? — Через полчаса. Что делаешь? — Да так, ничего особенного. Почти закончил одну вещь. Ты был прав тогда, в Риме. — Будем следовать армейскому принципу: облажался – переведи стрелки на другого. Хайндрик, спасибо за неоценимый урок. — Я должен рисовать так, как считаю нужным, и если людям не нравится, это их проблема. Не моя, — я сладко улыбнулся. — Можно взглянуть? — Оно еще не закончено. Молодец, милый. Идешь прямо в расставленные сети. — Гунтрам, я просто посмотрю. Критиковать не буду. Любопытство сгубило кошку. И банкира. — Ладно. Но не жди ничего особенного. Это просто пейзаж окрестностей. Я работал над ним всю неделю, — сказал я, открывая картину. Знакомьтесь — мой Новый Стиль. Да здравствует китч! Две горы, одно озеро, сверкающее серебряной краской, три девушки, одетые как Хайди* (не переборщил ли я с аллюзией на три грации?), две утки из Аргентины (местные отказались позировать) и молодая рыжая тёлка, глядящая на зрителя… У нее такие задумчивые глаза! Я замер, в экстазе глядя на картину. Конрад взглянул на нее, в глазах мелькнул ужас, но он быстро справился с шоком. Быстро, но недостаточно быстро, притворщик. — Тебе нравится? Узнаешь озеро неподалеку? Оно выглядело таким мирным, что я не мог его не нарисовать. Это вещь отличается от всего, что я делал до этого, — гордо сказал я. — Отличается. Без сомненья, — пробормотал он, не отрывая глаз от картины. Да уж, эти розовые и красные деревья на заднем плане могут загипнотизировать кого угодно. Конрад медленно вздохнул и уставился в глаза коровы. — Ты был абсолютно прав. Мне надо освободиться от условностей и рисовать так, как я чувствую. В мире и так хватает уныния, зачем его умножать… Теперь Конрад посмотрел в глаза мне, пытаясь уловить тень неискренности. Я с честью выдержал его взгляд (школа Горана), улыбаясь, как идиот. — Обычно ты более осторожен со светом, — проговорил он. — Тебе не нравится? – я сделал жалобные глаза. — Думаю, я наконец нашел себя. Ой, кажется, я перегнул палку; надо срочно спасать ситуацию. — Может, ты и прав, и это уже чересчур. Я рисовал по памяти, поэтому все выглядит очень ярким. — Как стоваттная лампочка. Но, в принципе, общей идее соответствует. — Нет, ты прав. Зарисовки, сделанные наспех, из машины, и не могут быть хорошими, — я вздохнул. – Но с этим сумасшедшим русским на хвосте никуда не вырвешься. — Гунтрам, ты знаешь, что можешь ездить, куда хочешь. — Да, но это только хлопоты для Хайндрика и остальных. Лучше не надо. Сейчас или никогда. — Ты не можешь тут прятаться всю жизнь. Тебе нужно больше времени проводить вне дома и рисовать, как тогда, когда ты делал эскизы к картине с детьми. Бери с собой Хольгерсена и блокнот. — Да, хорошо бы. У меня почти не осталось заготовок; если начну работать на натуре, это мне поможет. Я не слишком люблю рисовать фрукты и цветы, — сказал я задумчиво. ОК, Конрад, хватит уже смотреть на эту тёлку. Она не испугается и не убежит! — Да, давай так и сделаем. Я пришлю к тебе Алексея, и ты скажешь ему, куда тебе хотелось бы отправиться, а он поговорит с Холгерсеном, — распорядился Конрад. Он клюнул меня в лоб и моментально исчез. Теперь я знаю, что тебе дарить на Рождество, если будешь плохо со мной обращаться. Всё-таки есть в этой корове что-то завораживающее. От нее трудно отвести глаза. — Боже! Гунтрам! Что это за ужас?! — шокированно воскликнул Алексей. — Языческая богиня, вселившаяся в корову. — Ты что, подрядился рисовать календарь для китайского ресторана? — В кризис хороша любая работа, — рассмеялся я. – Ты собираешься сказать Хайндрику, чтобы он меня везде возил? — Конечно. Пора заставить его немного поработать, — сказал он с глубоким удовлетворением. – Что ты собираешься с ней делать? — Не знаю. Отправлю в мусорный бак. — Не смей. Отдай ее мне. — Алексей, я не хотел бы лишиться друга в твоем лице. — Ступай вниз. Герцог ждет тебя и налегает на коньяк. Мне тоже неплохо бы было выпить после созерцания такой красоты, — он засмеялся. Конрад нашелся в библиотеке. Я постучался и, услышав сухое «войдите», открыл дверь. Кажется, корова его расстроила, или он уже жалеет, что дал мне разрешение на свободное перемещение с телохранителем. Будь что будет, подумал я, садясь напротив: не стоит нарушать его личное пространство, которое он сейчас делил с практически пустым коньячным бокалом. — Иди сюда, котенок. Сядь рядом. Я не кусаюсь, — сказал он с фальшивой веселостью. Похоже, он настроен на ссору. Не умеет проигрывать. Я послушался и подсел к нему, позволив обнять меня. Он притянул меня к себе и стал целовать, ласково теребя волосы. Вздохнув, он прижал мою голову к своей груди. Совсем не то, чего я ожидал. Я прикрыл глаза от удовольствия. — Не нужно так ревновать, милый. Это было очень давно, и я с ней и словом не перемолвился в Париже. Все это в прошлом и никогда ничего не значило, — очень мягко сказал он. — Ммм? Есть, в чем признаваться, Конрад? – спросил я, чувствуя, как внутри закипает гнев. — Эта корова на переднем плане… Моя связь с той певичкой в Париже продолжалась всего одну ночь, но ты же знаешь американок. Немного секса, и она уже считает, что ты обязан на ней жениться или обеспечить пожизненное содержание. Мне казалось, ты понял и простил меня. Что за черт?! Опять эта Сексуальная Цыпочка? — С ее стороны тебе совершенно ничего не угрожает. Просто ненормальная женщина, которая не понимает слова «нет». Я даже не помню ее имени, — взволнованно проговорил он. Я недоумевал. С чего вдруг он про нее вспомнил? Натворил что-нибудь и прикрывается старой связью? Или он думает, что я что-то скрываю от него, и добивается признания такими «аккуратными методами»? Что-то не то с коньяком? Ну ладно, подыграем ему. — Конрад, ты хорошо себя чувствуешь? Я ничего не понимаю. — Та идиотская картина наверху. Корова очень похожа на нее, уже не говоря о том, что три женщины танцуют в точности, как в ее видео. Что означают утки и горы, я еще не понял. Должно быть, это что-то специфическое, аргентинское. — НЕЕЕЕТ. Никакого скрытого смысла там нет! – запротестовал я. — Гунтрам, не дурачь меня. Это совсем не похоже на твой обычный стиль. Ты меня за что-то наказываешь, — вид у него был такой несчастный и печальный, что у меня заныло сердце. Как я мог причинить ему боль? — Нет, нет, нет. Это просто дурацкая картина, которую я собирался выбросить. Я надеялся, что ты придешь от нее в ужас и позволишь мне ездить куда-нибудь еще, кроме студии Остерманна, — поспешно сказал я, беря его ладони в свои. – Я бы никогда не стал бы так грубо тыкать тебя лицом в твое прошлое. Я – полный идиот: раскололся меньше, чем за пять минут! — Чего-то такого я и ожидал, — бесстрастно сказал Конрад. Он отнял руки и принял свою обычную царственную позу. – В следующий раз говори мне прямо, чего ты хочешь. — Хорошо. Извини. Но ты бы сказал «нет» — не отрицай! – разочарованно проговорил я. Снова он меня переиграл. — Что опять, Гунтрам? — Я устал сидеть взаперти. Хочу выходить из дома. Самостоятельно, — уточнил я. — Тебе известно, что в данный момент это невозможно. Все, что я могу сделать – это позволить тебе гулять по городу с Холгерсеном или другими телохранителями. — Я не преступник, а чувствую себя, как заключенный! Невозможно прожить всю жизнь, прячась, только потому, что один ненормальный бандит любит искусство. Это сводит меня с ума! Я скоро начну перерисовывать картинки из интернета! — Рад, что ты наконец понял то, о чем я говорил тебе в Риме. Понадобился почти месяц, — сухо сказал он. — Ты сам говорил, что Репин опасен, — я расстроился оттого, что меня быстро вычислили и теперь высмеивают. — Да, но я продолжаю жить своей собственной жизнью… В конце лета отправлю тебя на две недели в Аргентину. В сельский дом. Тебе нужно отдохнуть, а я в августе буду много ездить, так что нет смысла тебе киснуть здесь. Ты можешь уехать, а я присоединюсь к тебе после пятнадцатого. Моника все организует. — Ты отпустишь меня в Аргентину? – спросил я, надеясь, что не ослышался. — Да. В августе. Только в поместье, Гунтрам. Без меня никаких забегов по городу. Холгерсен и его ребята поедут с тобой. Можешь пригласить своих друзей навестить тебя, если хочешь. В доме достаточно места. — Это… Я даже не знаю, что сказать. — Поезжай, хорошо проведи время и нарисуй что-нибудь получше этого ужаса наверху. — Я думал, что после моего последнего раза в Аргентине ты больше никогда меня туда не пустишь… — Зачем тогда, по-твоему, я подарил тебе дом? Меры предосторожности приняты, земля вокруг принадлежит мне. Так что там должно быть безопасно. В середине августа я приеду к тебе, и мы вместе проведем неделю в городе. Я бросился ему на шею и стал страстно целовать. Он тоже не остался равнодушным. — Пойдем в спальню, — пробормотал я, наслаждаясь тем, как он покусывает мою шею. Он ничего не ответил, продолжая кружить языком по коже. Мои стоны стали громче, а возбуждение – сильнее. Не прерывая поцелуев, он толкнул меня на диван. Я обвил руками его шею и потянул на себя, выгнув шею и подставляясь под его губы. Внезапно Конрад остановился и скомандовал: — В спальню! Он встал и дернул меня за руку. Мы, держась друг за друга, взобрались наверх и направились прямиком в спальню. У двери он отпустил меня и сел на край кровати, на ходу сорвав пиджак и сдернув галстук, сбросив туфли. — Погоди, вот Фридрих увидит, как ты обращаешься с одеждой, — лукаво усмехнулся я. — Иди сюда, котенок. Не тяни, — искушающе прошептал он, вытаскивая ремень и проворно расстегивая воротник. Я приблизился к кровати и встал рядом, вне пределов его досягаемости, ожидая инициативы от него. — Хочешь устроить шоу? – спросил он. — Бессовестный! – я изобразил возмущение, сняв куртку и отбросив ее в сторону. Завтра Фридрих будет кричать на обоих. Конрад схватил меня за руку и заставил встать между его раздвинутыми ногами. Его огромная ладонь отправилась в путешествие по моей спине, и я расслабился под его прикосновениями, прикрыл глаза, наслаждаясь разрядами электричества, бегущими по всему телу. Его пальцы занялись пуговицами моей рубашки. Затем Конрад ловко стянул её и стал целовать меня в живот, щекоча кожу невесомыми касаниями. Я положил руки ему на плечи и замурлыкал, как кот, когда он стал расстегивать мои брюки. Он медленно огладил мой член, и я почувствовал, что вот-вот сойду с ума от желания. Наклонился, чтобы поцеловать его, а он воспользовался моментом, уронив нас обоих на постель. Я выпутался из своих штанов и начал шарить в его. — Очень хочется, милый? – хихикнул он, но я продолжал свое занятие, даже не потрудившись ответить на его подначку. Я настолько растворился в ощущениях от его поцелуев, что даже не заметил, когда он успел перевернуть меня и навалиться сверху. Мы целовались еще увлеченнее, чем прежде; его рука скользила по моему члену все быстрей и быстрей. Я хотел продержаться подольше, но вскоре выплеснулся ему в ладонь. Я еще не отдышался, когда он вошел в меня и стал ритмично вбиваться. Обхватив его бедра ногами, я попытался поймать его ритм. Через некоторое время я почувствовал, что он кончает. Мы оба совершенно выдохлись. Устроив его голову на своей груди, я стал медленно поглаживать ее, пытаясь изгнать остатки напряжения, которое до сих пор чувствовалось в его плечах. До меня вдруг дошло, что все то, что произошло с нами в Аргентине в прошлый раз, может повториться. — Конрад? — Да, сейчас пойдем есть. — Я не об этом. Я о Буэнос-Айресе. — Только не говори мне, что ты боишься, — он поднял голову с моей груди и сел на край кровати. – Мы обо всём позаботились, и не должно быть никаких проблем. Просто держись подальше от сои. — Я думаю о том, что произошло между нами в прошлый раз. Не хочу повторения. Это было очень тяжело. — Гунтрам, с тех пор обстоятельства изменились. У тебя был тяжелый год, и тебе надо хоть немного побыть в родных местах, среди соотечественников. Пригласи своих школьных друзей, соседа. — В прошлый раз, пока я не сел в самолет, ты вел себя, как одержимый, — очень серьезно сказал я. В этот раз я не дам ему наворотить дел. — Поэтому я приеду к тебе через две-три недели. А до этого с тобой будет Холгерсен, — любезно объяснил он. Некоторые вещи никогда не меняются. Никогда. Недоверчивый псих! ------------------------- Примечания переводчика: * Хайди – главная героиня повести швейцарской писательницы Иоханны Спири (1880 г.). Видимо, в данном случае автор имел в виду швейцарский национальный женский костюм: юбка, корсаж, кофта с короткими (до локтя) или длинными рукавами и фартук плюс головной убор.