Солнце

Юкимура всегда хмур и мрачен, кажется, что он уже забыл, как улыбаться. Канэцугу жаль его —невинную чистую душу, что истерзали ненужные сомнения, но сделать с этим что-либо невозможно, ведь Юкимура не верит ничьим словам. — Ты хороший воин, и для меня большая честь сражаться рядом с тобой, — говорит Мицунари, обходя товарища по широкой дуге и останавливаясь чуть сбоку. Юкимура не реагирует, но на мгновение в глазах его появляется отголосок надежды, почти погибшей веры в то, что он и его таланты ещё нужны стране и живущим в ней людям. — Благодарю вас, — отвечает он совершенно бесцветно и прячет взгляд, утыкаясь им в землю, — мне лестно слышать такие слова от вас. Мицунари тяжело вздыхает, веер глухо постукивает о ладонь в размеренном спокойном ритме, но в следующий миг оказывается у подбородка, настойчиво приподнимая лицо. Юкимура тушуется, густо краснеет, не зная, как ему поступить, и пользуясь этим замешательством, Мицунари быстро целует его. Канэцугу замирает, едва дыша, вцепляясь в дерево до побелевших костяшек пальцев: так вот как их друг платит воинам за верную службу. — Если в следующий раз ты проявишь такое же усердие, получишь плату несоизмеримо выше сегодняшней. Шёпот Мицунари дразнит и терзает обострённые чувства: да, они всего лишь друзья, но тело упрямо предаёт, желая недоступное. Канэцугу никогда не упускает возможности заговорить о любви в присутствии товарищей, флиртует почти в открытую, и Мицунари ведётся из раза в раз, так очаровательно пряча за злостью своё смущение. Однако никогда ещё Мицунари не был к нему так близок, как к Юкимуре сейчас. — Д-да... Я... Я всё сделаю! Глупый юнец совершенно алый, дрожит и дышит тяжело. Мицунари рядом с ним, как опытный соблазнитель рядом с девственницей, и похоже, такая роль ему нравится. — Я рад такому рвению, — кривит он красивые губы в улыбке-ухмылке, не лишённой самодовольства. Ещё бы, он первый, кто смог раскрыть раковину потерявшего всё Юкимуры, вызвав в нём хоть какие-то чувства. Канэцугу рад этому и одновременно расстроен — ему тоже хочется внимания со стороны Мицунари, но тот слишком увлечён спасением бедного юноши, чтобы заметить что-либо ещё. Мицунари для них, словно солнце, вышедшее из-за туч, и теперь оба — и Юкимура, и Канэцугу — уставшие от бесконечной осенней сырости, тянутся к нему, чтобы согреться в его лучах. Когда они скрещивают оружие, Юкимура впервые улыбается — ещё слабо и слишком робко, но даже от этого его лицо преображается, становясь в разы мягче и моложе, наконец, похожее на лицо девятнадцатилетнего юноши, а не измученного войной старика. Канэцугу рад этому, но он всё ещё не может понять, когда грубый и холодный Мицунари становится огнём, согревающим души. Из раза в раз он смотрит на то, как говорит Мицунари перед армией, как отдаёт приказы, как держится перед господином — всегда царственно холодный и непроницаемый, но ответа так и не находит. Люди вокруг делятся на два лагеря: одни ненавидят его, считая истериком и высокомерным ублюдком, другие влюблены в него и готовы по его приказу пойти на самый край земли. Равнодушных к нему практически нет, и Канэцугу отчаянно пытается найти этому причину. Когда он рисует на песке их девиз, Мицунари лишь смотрит скептически, пожимая плечами. Он не верит ни в любовь, ни в дружбу, но каким-то образом становится и любовником, и другом, а однажды обласканный Юкимура семенит за ним верным псом, готовым лизать руку хозяина за каплю нежности. Наверное, со стороны Мицунари это даже немного подло — так пользоваться чужой слабостью, но по его чистым глазам Канэцугу видит, что тот абсолютно честен. Мицунари не из тех, кто руководствуется корыстью, он действительно искренне хочет помочь заблудшей душе. *** Однажды потеряв друзей из вида на одной из стоянок, Канэцугу ищет их по всем окрестностям. — Мицунари! Юкимура! — зовёт он, не понимая, куда они могли так не вовремя запропаститься, но отодвинув широкую ветвь, замирает, кусая губы, чтобы не издать и лишнего звука. Юкимура стоит, оперевшись спиной о дерево, тяжело дыша и зажимая рот ладонью. Мицунари перед ним на коленях, расслабленный и вместе с тем сосредоточенный. Он не слышит ни треска веток, ни чужих шагов — сейчас для него существует только чужой горячий член, который он вбирает в рот, лаская со всем прилежанием. Юкимура хнычет, зажмуриваясь, его пальцы сами тянутся к голове друга, желая вплестись в волосы, но лишь царапают кору. Он не смеет даже двинуться, только покорно принимая ласку, будто боясь, что всё потеряет из-за своей пылкости раз и навсегда. Канэцугу всматривается в его совершенно алое лицо с особенной жадностью, пытаясь понять его настоящие чувства, и всё это вожделение передаётся и ему. Он даже не замечает, как рука соскальзывает вниз, сжимая крепкий бугор, и облизывает пересохшие губы, опуская взгляд на рыжие в свете закатного солнца волосы. К сожалению, Канэцугу не видит, что именно творит Мицунари, но почему-то он уверен, что эти ласки едва ли не более умелые, чем ласки повидавших виды продажных женщин, и в какой-то момент его воображение дорисовывает картины само. Вот Мицунари лижет влажную от слюны и смазки головку, обводит языком по кругу, дразня, вот вбирает в рот — неглубоко, чувственно, влажно посасывая, а после отстраняется, чтобы приласкать по всей длине. Юкимура весь сжимается и замирает, почти не дыша, и Канэцугу замирает вместе с ним, трогая себя совершенно отстранённо. Кончают они одновременно, только Канэцугу пачкает ладонь, а Юкимура — чужие алчущие губы. — Я надеюсь, теперь ты мне поверишь? — Мицунари поднимается с колен, отряхивает хакама совершенно обыденным жестом, а Юкимура слабо кивает в ответ, всё ещё не придя в себя после яркого оргазма. — Ты мне нужен. Твои таланты, твоё копьё и твоя душа, — продолжает Мицунари, беря его за подбородок и заставляя посмотреть на себя. — Не смей больше даже помыслить о своей негодности. Юкимура сдавленно хнычет, и когда от него отстраняются, спешно оправляет одежды, долго осматривая себя, чтобы невзначай не оставить ни единого следа, указывающую на порочную связь, и бредёт в совершенно противоположную от Мицунари сторону. В лагере до сих пор никто так и не догадался о том, что творится между ними. И хотя трепливые языки полоскали имя Ишиды Мицунари, утверждая о его связи с Хидэёши и Саконом, Юкимура по-прежнему оставался чист. Один только Канэцугу знал правду, пряча её в глубине своего сердца, лелея эту тайну в надежде, что однажды Мицунари позволит примкнуть к ним и ему. Канэцугу верит в любовь как в то единственное, что может спасти их ноющую от бесконечных войн землю и принести мир. Госпожа Ая говорит, что лишь праведный полководец сможет повести за собой людей в чистой и честной войне. Канэцугу согласен с ней, но к своему стыду видит правителем не своего непосредственного господина, а яркое золотое солнце с алым тэссеном, чья честность поражает своей безграничностью даже его самого. Госпожа Ая не любит Мицунари, госпожа Ая считает его слишком высокомерным и даже смеет поднять руку на него, и впервые Канэцугу злится на неё, сбегая, как непослушный ребёнок, недовольный своей матерью. Мицунари только вздыхает, вспоминая неприятный инцидент с хмурым видом, а Канэцугу в знак извинения целует ту самую щёку, которой коснулась ладонь наставницы. Как бы ни была госпожа Ая важна для него, его солнце манит за собой. Он не может противостоять этому притяжению. — Что бы ни случилось, вы можете рассчитывать на меня, — говорит он со всей ответственностью, не сводя строгого взгляда с лица друга, а про себя добавляет имена Юкимуры, Сакона и Отани — тех самых, что никогда не нарушат клятву верности в этой страшной войне. Мицунари только улыбается уголками губ, притягивает его к себе, утыкаясь в ворот Канэцугу, будто бы принимая таким образом его пылкое признание. Конечно, они победят, ведь вассалы Токугавы не связаны столь крепкими узами. *** Мицунари двигается размеренно и чувственно. Вверх-вниз, чуть вперёд, царапает ногтями влажную от пота грудь и немного откидывает голову назад, позволяя гладким волосам рассыпаться по спине — даже сейчас он всё делает, словно бы напоказ. Красивый, потрясающий, безупречный. В нём нет ни единого изъяна, каждое движение выверено и точно, а плавности, с которой он насаживается на крепкую плоть, может позавидовать любая опытная куртизанка. Канэцугу восхищён и покорён, он не знает, насколько чисто бьющееся в его груди чувство, но хочет звать это любовью. Любовники будто не замечают его, сокрытые от мира пеленой желания, их взгляды сосредоточены друг на друге, и мир вокруг словно перестаёт для них существовать. Пальцы Юкимуры сжимаются на бёдрах, направляя и заставляя двигаться сильнее и быстрее, но Мицунари не слушает его, хватая за оба запястья, и закидывает руки за голову, крепко держа. Мицунари свободолюбив и своенравен, он ненавидит, когда ему указывают, как поступать, хоть на войне, хоть в постели, и это подчас приносит множество проблем. Однако сейчас Юкимура только сдавленно стонет, готовый на всё ради чужого удовольствия. Канэцугу неловко, но мысль о том, чтобы уйти, даже не посещает его голову. Как сомнамбула, он движется к слитым воедино друзьям, приникает губами к едва тронутому загаром плечу и скользит ладонями по сильному торсу так нежно, как только умеет. Ему уже всё равно, что будет дальше, он хочет Мицунари слишком сильно, отчаянно и мучительно, и пусть даже его оттолкнут и не пожелают видеть больше, терпеть он больше не намерен. Он тоже хочет искупаться в обжигающих лучах прекрасного солнца, и сейчас обязан воспользоваться этим шансом. Мицунари поднимается, оборачивается с недоумением, но в его глазах нет страха, скорее пытливое любопытство: значит, он всё же услышал шорох раздвигаемой двери или увидел его тень на полу. "И что же ты будешь делать?", — спрашивает этот взгляд, а Канэцугу передвигается к загривку, мягко покусывая чувствительное место под волосами. Юкимура ощущает чужое присутствие далеко не сразу, но едва завидев, как обнимают насаженного на него Мицунари чужие руки, испуганно дёргается, вскакивая и силясь разорвать этот контакт. Канэцугу реагирует мгновенно, грубо толкая обратно, а Мицунари вбирает горячую плоть до самого конца, замирая, крепко сжав ногами чужие бёдра. Юкимура стонет и хнычет, весь алый от возбуждения и безмерного стыда, а Канэцугу жадно впитывает это зрелище, стараясь запомнить малейшую деталь. Он представляет, как жарко, тесно и влажно внутри Мицунари, и мысль о том, чтобы вторгнуться в него прямо сейчас, кажется слишком заманчивой. Канэцугу тоже хочет ощутить эту узость и движения пульсирующей перед оргазмом плоти Юкимуры. — Между прочим, то, что ты сейчас творишь, называется изнасилованием, — шепчет Мицунари, и от его томного, полного неприкрытой похоти взгляда низ живота мучительно сводит острым вожделением. — Это любовь, Мицунари, — бережно гладит бёдра Канэцугу, а после неожиданно властно сжимает их, помогая двигаться. Юкимура сдавленно стонет, тянет Мицунари к себе, с жадностью изголодавшегося впиваясь во влажные губы, и прижимает к себе тесно, несколькими яростными толчками подводя себя к оргазму. Канэцугу не видит, но чувствует, как медленно сбегают по стволу тягучие капли, когда Мицунари почти соскальзывает, томный и горячий, двигаясь медленно и лениво. Внутри он влажен не только от смазки, но ещё и от семени, и Канэцугу, лишь подогреваемый пикантностью ситуации, осторожно привлекает его к себе, входя почти сразу, едва плоть Юкимуры покидает жаждущее тело. Канэцугу чувствует себя обезумевшим, он совершенно не контролирует себя, попирая все законы чести, что с таким тщанием вкладывала в него госпожа Ая. Он знает, что после будет корить и ненавидеть себя за случившееся, но потрясающий стон Мицунари лишает разума окончательно. Мицунари растянут и горяч, Мицунари выглядит, как охочая до ласки течная лисица, но это впечатление обманчиво. Когда он отклоняется назад, крепко обвив рукой шею, Канэцугу понимает, что даже сейчас его друг не отдаётся, а лишь благосклонно позволяет брать себя, контролируя и сдерживая чужую страсть. Мицунари мучает ленивым медленным ритмом, плавится в руках, весь потираясь и мурлыча по-кошачьи игриво, и в этот момент Канэцугу готов ради него абсолютно на всё, лишь бы только драгоценный друг закончил в его руках. Юкимура всё ещё тяжело дышит, отходя от оргазма, но не сводит жадного взгляда с изгибающегося в чужих руках Мицунари. В его глазах столько любви, что в ней можно утонуть, он осторожно тянется рукой к призывно покачивающейся от плавных толчков плоти, обвивает пальцами, гладит, облизывая полные губы. Канэцугу догадывается о его желаниях: он и сам был бы не прочь приласкать друга ртом и наблюдать за его лицом во время оргазма, но ему уготована другая роль. Канэцугу чуть приподнимает Мицунари, прижимает к своей груди спиной, заставляя закинуть голову на своё плечо, и раскрывает его так призывно, что Юкимура не может устоять. Тигр всё ещё голоден, тигр набрасывается на прекрасную добычу с плотоядной жадностью, и лижет, вбирает в рот плавно покачивающуюся от глубоких толчков плоть. Мицунари дрожит, цепляется за Канэцугу, не ожидая такого, и зарывается пальцами в волосы Юкимуры в тщетной попытке сдержать его неумелую страсть. Мицунари сейчас меж двух огней, прекрасное божество, зажатое дикими зверями, готовыми лизать ему руки и умереть по щелчку его пальцев, он здесь хозяин и одновременно жертва, рискующий быть разорванным требовательными любовниками. Канэцугу нравится это, Канэцугу шалеет от этого и, пользуясь тем, что физически сильнее, насаживает уже не сопротивляющегося друга на себя с силой, заставляя умоляюще заскулить. Мицунари не хватает надолго — он заканчивает, весь содрогаясь и стеная так потрясающе вкусно, что Канэцугу мгновенно следует за ним, пачкая семенем поясницу и ягодицы. Теперь Мицунари грязен, как продажная девка, купленная скинувшимися на неё пополам ронинами, но Юкимура по-прежнему смотрит на него, как на своё божество, и слизывает терпкую жидкость с губ едва ли не с благоговением. Солнце, сияющее прекрасное солнце — именно такой для них Мицунари, и Канэцугу в очередной раз убеждается в этом. *** Когда Канэцугу доносят о поражении главнокомандующего, земля уплывает из-под ног, превращаясь в вязкий туман. Ему кажется, что он сейчас упадёт, провалится в бездну и никогда не выберется оттуда — солнце ушло с небосклона, потерялось за густыми тучами, и неизвестно, сможет ли продраться сквозь них, чтобы явить свои тёплые лучи. Всё кажется совершенно бессмысленным, мир разом бьётся на осколки, и всё то, что с такой любовью собирали они втроём, опять превращается в рухлядь, разрозненные куски, которые никогда не превратятся в цельный предмет. — Он жив? — шепчет хрипло Канэцугу, хватаясь за штандарт, чтобы не упасть. Солдат только пожимает плечами, смотрит с сожалением, но ничего не может больше сказать. Шансы слишком малы: и если даже Мицунари не погиб, то сейчас находится в плену, откуда Иэясу его так просто не отпустит. Канэцугу хочется горько взвыть, ринуться туда, на Сэкигахару, перевернуть там всё вверх дном, вытащить Мицунари, неважно — живым или мёртвым, лишь бы только не дать старому тануки прикоснуться к его солнцу, осквернить и стереть светлую память о нём. — Санада сумел выстоять против войск Токугава! — кричит другой гонец, и Канэцугу выдыхает. В тигре он ни разу не сомневался, но какой смысл в его победе теперь? Узнай Юкимура о поражении Мицунари, наверняка первым делом схватился бы за вакидзаси... От этой мысли Канэцугу будто окатывает ледяной водой. Ему срочно нужно попасть в Уэда, чтобы спасти мечущегося в темноте тигра, не позволив ему совершить глупость. Юкимура встречает его потухшим взглядом, горбится, как дряхлый старик, и кажется, даже шаркает по полу под тяжестью прожитых лет. Кое-где в его волосах появляется седина, но вовсе не от возраста, а от известия о страшной потере. Канэцугу он встречает радушно, даже пытается улыбнуться ему, но в этой улыбке больше нет жизни. — Возможно, он пока ещё жив. Если он всё же в плену, то мы можем попробовать спасти его, — увещевает Канэцугу, всем сердцем желая помочь товарищу, но тот только отрицательно качает головой, грузно опускаясь на татами и залпом выпивая сакэ. — Раз уж вы здесь, то хочу попросить вас о помощи, — произносит он глухо, и кажется, даже голос его становится по-стариковски дребезжащим и тихим, — будьте моим кай... Канэцугу бьёт точно и сильно, не раздумывая ни мгновения — будь его воля, он бы избил его до полусмерти, чтобы тот и пошевелиться не смог, но пока Канэцугу не теряет надежды успокоить друга словами. — Мы пошлём ваших ниндзя на разведку и выясним, где сейчас находится Мицунари. Юкимура болезненно кривится, отводит взгляд в сторону, а потом и вовсе закрывается рукой, пряча подступившие слёзы. — Его нет у Токугавы. Я уже проверял. Отчаяние липким комом подступает к горлу, опутывает тело, лишая последних сил — всё верно, если опытные шиноби из Кога не смогли ничего обнаружить, значит, их солнце действительно зашло навсегда. *** Странный шум во внутреннем дворе будит посреди ночи. Канэцугу не сразу понимает, что происходит, и едва ли не с ужасом шарит по футону в поисках Юкимуры, но тигр крепко спит рядом, усталый и измученный. Канэцугу облегчённо выдыхает и тихо поднимается, неслышно скользя к фусума. Он выходит на улицу, как и был, в полураспахнутой юкате, сжимая в руке вакидзаси, но от увиденного оружие выскальзывает из ослабевших пальцев, с гулким звяканьем падая на выложенную камнем дорожку. Молча оттолкнув часового, он кидается к нарушителю спокойствия, подхватывает с его рук своё тусклое солнце, прижимая к себе тяжёлое от пропитанных кровью одежд тело, и позволяет опереться на своё плечо. Сейчас ему неважно, как Сакон умудрился добраться сюда, как дотащил на себе полуживого господина, и почему знаменитые ниндзя Юкимуры не смогли обнаружить их. Главное, что теперь они здесь, в безопасности, под надёжной защитой. Он безмерно благодарен Сакону за его любовь и верность господину, что помогли вынести такой тяжёлый путь и добраться живыми. Пока Канэцугу устраивает их, помогает раздеться и ополоснуть грязное тело, Мицунари приходит в сознание лишь на миг, смотрит на друга мутным взглядом, неспособным сфокусироваться на лице, и Канэцугу целует его. От Мицунари пахнет потом, кровью и осенней грязью, его губы солёные и с металлическим привкусом, но для Канэцугу это самый сладкий поцелуй из всех когда-либо пробованных. Он безумно счастлив и влюблён и готов выхаживать своё драгоценное солнце до тех пор, пока оно вновь не взмоет над горизонтом, ярко освещая изрытые войной земли. Сакон приходит в форму на удивление быстро и ни на шаг не покидает господина. Юкимура тоже рядом, ночи напролёт проводит у футона друга, сжимая его пальцы так, будто отдаёт ему свою жизнь. Канэцугу лишь улыбается, глядя на всё это, и осторожно присаживается рядом. Надо же, и как только Мицунари мог так крепко привязать к себе всех эти людей, чья любовь сильна и необъятна. Канэцугу больше не ревнует его, ведь так правильно — все любят солнце, а солнечные лучи ласкают всех, кто протянул к нему руку. — Мы обязательно победим, — шепчет он, кончиками пальцев обводя контур лица, и Мицунари медленно открывает глаза, — ведь ты — наше солнце.