Царица

От граждан жертвой морю избрана. Ведь есть у варваров закон старинный, Чтоб жертвой человеческой они Гнев Крона ублажали. Драко вошел в покои царицы Кефеи. Стражницы у дверей не скрестили перед ним копья: он знал их еще девицами, они знали его всегда. Знали, что он может приходить поздней ночью или ранним утром, в разгар дня или начале вечера, в любое время; когда царица захочет его видеть. Внутри чадили тяжелые медные жаровни, над ними плыл сладкий запах осенних цветов. Царица стояла над одной из них и, сложив руки на груди, вперила взгляд в раскаленные угли. Драко поклонился, не очень глубоко, насколько позволяли порванные связки на ноге. Хромота не сделала его худшим воином, царица, пожалев его и оставив главой дворцовой стражи, не прогадала. Нечасто мужчина добивался такого положения при дворе, ходили слухи, что Драко заслужил милость Кефеи не только безупречной службой... Он знал, что о нем говорят, и хранил сумрачное молчание. Царица была им довольна. Этого было достаточно. — Во всем виноват мой муж, — сказала царица. — Взбрело же ему в голову сравнивать красоту Андромедона с Аполлоновой! Боги обозлились. Они злопамятней афинян и упрямее спартанцев, наслали на нас теперь эту морскую тварь... Драко промолчал. Все знали, что в случившемся виноват царь Кассиоп. Он, гордясь своей красотой, хвалился, что его чресла произвели красоту не меньшую. Царица относилась к его хвастовству снисходительно, но, как по Драко, ей давно следовало пристыдить Кассиопа, потребовав от него больших скромности и сдержанности. Ведь царевич Андромедон во многом повторял путь своего отца, тщеславясь тонким лицом и телом атлета не меньше Кассиопа. — Мужчины безответственны и глупы, — сказал Драко, заложив руки за спину. — Если вы позволите, я... — Я знаю, что ты хочешь сказать, — Кефея остановила его жестом полной белой руки, — но что сделано, то сделано. Простой, бедный хитон Драко казался лохмотьями на фоне расшитого алого диплодия Кефеи, но он привык не смущаться роскоши царских покоев. Он делал свое дело и, даже охромев, делал его хорошо, и царица его была довольна. Мог ли он желать большего? — Богини захотят жертвы, — сказал Драко, помолчав. — Богини всегда хотят жертвы, в этом они похожи на мужчин. Только берут и берут, ничего не давая взамен, желают все больше и больше, — со стоном произнесла Кефея, комкая край диплодия. — Впрочем — не время для бесплодных страданий и горестных упреков. Что выбрать мне — жизнь сына или спасение города? — Вы говорите совсем как одна из героинь этих... трагедий, госпожа, — Драко криво усмехнулся. Царица вздернула вычерненную бровь, прижав руку к груди. В мгновение ока ее поза из молящей превратилась в гневную; теперь она стала больше похожа на яростную Геру, нежели на трепетную нимфу, льющую слезы в огонь. — Что такого забавного ты нашел в моем разбитом сердце, червь? — властно произнесла она. Ее голос грохотал под сводами зала, словно тысячи колесниц. — Моя госпожа, вы знаете, что моя жизнь принадлежит вам и что красиво говорить я не умею. Умею только мечом махать да, как пес, охранять вас и вашу семью, — поклонившись, ответил Драко. — Но скорбящая Кефея — не та, к которой я привык. Я привык к храброй Кефее, деятельной, властной, к царице и госпоже. Та Кефея, которой я служил много лет, нашла бы в себе силы принять необходимое решение... и, возможно, придумала бы, как умилостливить богов, сохранив сына. — Вот как? — Кефея усмехнулась уголком рта и мазнула по Драко неторопливым взглядом. По молодости женщины, глазевшие с волоокой истомой, смущали Драко, выводили его из себя: он чувствовал себя не человеком, а куском мяса в лавке, но со временем привык. — Ты говоришь, что не владеешь языком, но льстишь не хуже опытнейших царедворцев. Как быстро нынче учатся новому: солдаты ничем не уступают ораторам, восхваляя свою царицу. — Ты привык видеть во мне силу, которая даже богов может заставить считаться с собой, — начала Кефея звучным голосом женщины, привыкшей говорить с толпой. — Но боги покарали меня так же, как любую из моих подданных, и вот перед лицом их я беспомощна, словно беднейшая рыбачка. Кто прострет надо мной руки, закрывая меня от их гнева? Это не в твоих силах, и не в силах никого из смертных. И разве я не мать, разве не могу скорбеть о своем дитя, которое должна отдать на поживу чудовищу? Драко молчал. Когда она начинала говорить, он терялся: суть ускользала от него, укрытая множеством блестящих, сияющих слов. Он мог бы возразить Кефее, если бы был философом, слова воина казались слишком грубыми и глупыми для того, чтобы опровергнуть сказанное ей, и слишком опасными, чтобы прозвучать в ее покоях. У царя Кассиопа повсюду были уши: он гордился своим положением не меньше Драко и уничтожил бы любого, кто посмел встать между ним и Кефеей. — Все молчишь? — царица обошла жаровню. Мерцание огня придало ее волосам янтарное сияние, от чада они казались похожими на светящийся ореол, обрамлявшей ее правильной формы лицо. — Я избавлю тебя от необходимости подбирать слова: я знаю, не любишь ни моего мужа, ни сына, ты всегда считал их бесполезными, недальновидными глупцами, обеспокоенными только красотой своих волос и блеском масла на мускулах. Ты никогда не говорил этого вслух, но я видела презрение в твоих глазах, которое не смогли скрыть даже учтивые поклоны. Кефея перебила Драко прежде, чем он успел возразить: — Ты прав. Глупость моего мужа — мое проклятие, и сердце мое обливается кровью, когда я вижу, как похож на него делается сын... Многие славные женщины Эфиопии осуждают меня за опрометчивый выбор супруга, считая, что я соблазнилась его красотой; они считают доказательством своих слов то, что после брака я не вступала в любовную связь с равной себе, предпочитая общество мужа — лучшим женщинам города. Ты согласен с ними, мой верный Драко? А если согласен, какой мог бы дать мне совет? Я полагалась на тебя так во многом эти годы, но так редко спрашивала твоего мнения — настал день это исправить, — в голосе Кефеи звучала насмешка и Драко понял, что загнал себя в ловушку. Он не боялся пыток или смерти, зная, что если Кассиоп все-таки добьется его казни, настроив Кефею против него, Кефея по старой дружбе проявит милосердие и не подвергнет его лишним мучениям. Жаль было только погибнуть бесславно, не на поле боя, а выпив яд или получив поцелуй кинжала в горло. — Говори, — приказала Кефея видя, что Драко медлит. — Шпионов Кассиопа здесь нет, — добавила она, словно читая его мысли. — Он слышит только то, что следует, и узнает то, что дозволен: ни больше, ни меньше. — Я считаю, — Драко откашлялся, собираясь с мыслями, — Кассиопа недостойным тебя, госпожа. Многие так считают, но я знаю его слишком хорошо, чтобы сомневаться. Сын его не унаследовал твоих доблестей и воплощает худшее, что есть в мужчинах. Я знаю, что утрата его обернется горем для тебя, но, возможно, благом для царства: унаследовать престол и разумно править он не сможет, так говорят его учителя. К тому же, Кассиоп за годы брака смог подарить тебе всего одного сына. Ты еще сможешь дать стране достойных наследников, если твой выбор падет на достойного мужчину. Вот что я думаю, моя госпожа. — Отцом Кассиопа был Араб, сын Гермеса, — возразила Кефея. — Многие сочли, что брак с сыном полубога убережет наш город от многих бед и поможет нам снискать помощь как бога торговли, так и вседержительницы Геры. — Этот брак вредит вам так же, как городу, — упрямо повторил Драко. — С каждым годом, наблюдая за глупостью царя и тлетворным влиянием его на царевича, вы становитесь все печальнее. Вы думаете о судьбе царства и боитесь, что царевич ввергнет его в хаос. — Если только я не подыщу ему разумную жену, — уточнила Кефея и добавила, потемнев лицом, — что будет возможно в том случае, если мне удастся найти способ уберечь Андромедона от уготованной ему мрачной участи. Драко не хотел говорить этого царице, но глядя в ее прекрасные глаза, гневные и, одновременно, беспокойные, не мог смолчать. Он служил ей так верно и так долго, что молчание казалось ему худшим из деяний, почти предательством. — Быть может, — он прокашлялся, от дыма ароматных поленьев в жаровнях запершило в горле, — прямо сейчас в городе находится женщина, которая сможет тебе помочь. — Кто же она? — Кефея вскинулась. — Не медли, отвечай. — Персея, госпожа. Дочь Зевса, убийца Медуза Горгона. Сейчас она отдыхает в доме одной из своих... — Драко помедлил, предлагая царице прочитать между строк, — подруг. — Полубогиня в моем городе, — Кефея запахнулась в плащ и обхватила себя рукой за плече, опустив голову, казалось, она смотрит на кончик сандалии, выглядывающий из-под диплодия. — Удивительно, почему об этом знаешь ты и не знаю я. — Мой долг — твоя безопасность, госпожа, — Драко прижал кулак к груди напротив сердца. — Вот я и забочусь о ней как могу. У Персеи есть крылатые сандалии Гермеса, а на щите ее, прикрытом тканью, прибита голова смертоносного Горгона, который и после смерти обращает всякую тварь в камень. — Хорошо, — кивнула Кефея, — это очень хорошо. Однако что касается Кассиопа... Я знаю, что за человек мой муж. Однако Андромедон не только его сын, но и мой. Я могу не любить Кассиопа, но к Андромедону мое сердце не охладеет никогда. Как и к тебе, — Кефея погладила Драко по седеющей щеке. — Если бы Андромедон погиб, ты мог бы надеяться, что я изберу в мужья тебя, отослав Кассиопа, и уже твои сыновья смогут называться моими наследниками. Однако голос преданности в тебе сильнее честолюбия, в то время, как у Кассиопа все в точности до наоборот: ничто и никогда не заглушит голос его тщеславия. — Так и есть, царица, — грустно сказал Драко, глядя на Кефею. — Но иногда преданность кажется мне тяжелейшей из добродетелей. Кефея положила руки ему на плечи, разглаживая сколотый медными брошами хитон. Ее руки, обхваченные у локтей и предплечий золотыми браслетами пробежались по его плечам, сжав предплечья и, наконец, отпустив. — Спасая моего сына, ты словно спасаешь меня самое. Чем я могу отблагодарить тебя, мой Драко, когда ты снова и снова предпочитаешь мое благо — своему? Драко дернул кадыком, сглотнув. Ее прекрасное лицо, схваченное жемчужными шпильками волосы под паутинной сеткой и завитые и надушенные концы их, мягко спускающиеся вдоль шеи, очаровывали его, как будто бы он впервые пришел в царские покои и встал перед ней, державной правительницей, но тогда — совсем еще юной принцессой. Жаль, что красота Кефеи не меркла с годами; может быть, пожухнув она, угас бы и пожар в его сердце. — Пойдем, — Кефея кивнула ему и, подобрав полы диплодия, поспешила к шелковым занавесям. Скрывшись между ними, только мелькнула белое плечо, словно крыло голубки. — Пойдем же, — властно звучал ее голос в напоенной ароматами смол и цветов ночи.