Рождество за закрытыми дверьми

Дверь спальни заперта. Но прежде чем мы успеваем начать, раздается стук. Китнисс закатывает глаза к потолку в немой мольбе. — Мама, папа! — взывает голос малыша. — Что вы там делаете? Мы с Китнисс задерживаем дыхание, надеясь, что у малыша пройдет интерес, и он просто уйдет, решив, что мы спим. Однако он продолжает настойчиво стучать и кричать все громче, надеясь быть услышанным, и в итоге к нему присоединяется и его сестра. Если они продолжат так кричать, то к нам неминуемо нагрянет Хеймитч, снова пытаясь успокоить их с помощью своего праздничного винного коктейля. Хотя я не перестаю твердить ему, что мои дети еще слишком малы для его специального "гоголя-моголя". Оставлять детей одних, естественно, было не самой лучшей идеей, но есть такие вещи, которые должны проходить в спальне или даже в гостиной, но главное — подальше от их глаз. Китнисс вздыхает, а я разочарованно стону в подушку. — Одну минуту! — кричу я им. — Папа пытался вздремнуть. Китнисс убирает одеяла, заправляет кровать и уходит за дверь, плотно прикрыв ее за собой. — Вы же знаете, каким бывает папа, когда он плохо себя чувствует, — напоминает она, пока я собираюсь с силами, чтобы выйти за дверь и быть готовым к атаке моих маленьких негодяев. — Мы можем украсить печенья? — спрашивает наш младший, когда я выхожу к семье. — Я хочу сделать для Санты что-нибудь особенное! Китнисс, всегда относящаяся настороженно к тому количеству сладкого, которого они потребляет, неодобрительно суживает глаза. — Ну пожалуйста! — умоляют дети. Я пытаюсь отвлечь их, вручая им по разукрашенной глазурью жвачке, и даже заставляю Китнисс взять одну пластинку, но наш младший дуется и просит ярко-зеленую конфету вместо жвачки. В итоге они все-таки садятся декорировать печенья, и я жду, невольно любуюсь своей женой. Слишком хорошей женой, по правде говоря. Она наклоняется над кухонной стойкой, протягивая мне кружку горячего какао. Ее длинные черные волосы украшены тесьмой, и я замечаю, что она прекрасна как никогда. Возможно, в этой кружке горячего какао есть нечто, вызывающее ностальгию, однако я все равно очень нежно люблю это время года, и ничто не сможет испортить нам праздник. Даже воспоминания. Она смотрит, как дети украшают праздничные печенья. Иногда она поджимает губы, порой даже протягивает руку, собираясь забрать у детей глазурь, но все же разрешает им разукрашивать пряничных человечков так, как они хотят. У нашего мальчика на лице глазури больше, чем на всех печеньях, но даже Китнисс, видя радость детей, не может сказать им ни слова против. Она глядит на них с некой ошеломленной искрой в глазах и подмигивает мне, когда дети не смотрят. Сын откусывает от человечка одну ножку и, жуя, задорно кричит: — Мама, смотри! Я сделал папу! Китнисс переводит взгляд на человечка с желтыми волосами и голубыми глазами-бусинами. Она выплевывает како в кружку и пытается сдержать смех. — Не смешно! — я пробую говорить серьезно, но в итоге присоединяюсь к общему хохоту. Китнисс вытирает рот салфеткой и протягивает сыну красно-белую полоску. — Будет тросточкой, — говорит она. Мальчик кладет ее в руку человечка. — Он как дядя Хеймитч? — предполагает он. Китнисс довольно кивает и похлопывает его по плечу. — О, я тоже хочу сделать дядю Хеймитча! — произносит девочка и начинает работу. Она старательно выгравировывает его бороду, хмурясь так же, как и ее мать. Наша дочь самая настоящая мини-версия Китнисс. Раньше этот хмурый взгляд моя жена использовала, чтобы запугать меня, но теперь я уверен, что он рождает в моей душе только самые нежные чувства. Китнисс усмехается, наблюдая за стараниями нашей дочери. Двое моих детей, появившихся на свет десятилетие назад, заставляют мое сердце трепетать так, будто я снова вижу Китнисс в первый раз, и чувства к ней вспыхивают вновь. Наверное, я самый счастливый человек на земле. Конда она поворачивает голову, а коса падает ей на плечи, я всякий раз присматриваюсь к ее шраму на шее — одному из моих любых мест для поцелуев. Знает ли она, как она нужна мне? Знает ли, что я не смогу без нее жить? Знает ли она, как мне сложно ждать пришествия ночи каждый Сочельник? Когда дети увлекаются декорацией так, что не замечают ничего вокруг, она бесшумно уходит в комнату. Подождав пару минут, я иду за ней. Я стараюсь идти бесшумно, как Китниссс учила меня. Первые шаги я делаю на отлично, но потом нога попадает на плитку, которая издает протяжный скрип. Я задерживаю дыхание и надеюсь, что дети не заметят этого. — Куда ты идешь, папа? — спрашивает малыш. Я улыбаюсь. — Хочу проверить рождественские огни, — поясняю я, — чтобы Санта точно увидел дорогу к нашему дому. Он поджимает губы, размышляя, и кивает в знак согласия. — Я с тобой! — дочка радостно спрыгивает со стула. Я подавляю стон. Нет, это не может произойти. — Разве Хеймитч уже закончен? — интересуюсь я скептически. Она передергивает плечами и ест глазурь прямо из кондитерского мешка. — Я думаю, ему не хватает нескольких гусей. Пусть ухаживает за ними. Я пододвигаю к ней тарелку с белыми гусятами из глазури. Она зевает, и я расцениваю это за очень хороший знак. Мы с Китнисс встречаемся в спальне, где дети, должно быть, скоро найдут нас. Надо спешить. — Ну и где? — спрашиваю я, обнимая ее за талию. — В шкафу, — она посылает мне улыбку, полную озорства. — Мы никогда не делали это в шкафу, — напоминаю я. — Я знаю, — говорит она хриплым голосом. Она целует меня в щеку и сбивчиво шепчет мне, чтобы я подошел к ней через несколько минут. Секунды тянутся мучительно медленно, и я вспоминаю, как мы делали это в подвале, в пекарне и даже в доме у Хеймитча. Но Китнисс смогла придумать кое-что новое. Устав ждать, я на цыпочках подхожу к шкафу и закрываю за собой дверь. Я прижимаюсь к любимой, отмечая, что здесь довольно тесно, но это не помешает нам. За столько лет наши тела хорошо узнали друг друга. Да и дети не додумаются искать нас здесь. — Я принес омелы, — шепчу я ей. — Ты знаешь, они паразиты, — улыбается она, сжимая в руках что-то пушистое. — Теперь подержи это. Я принимаю у нее из рук плюшевого медведя. — Для кого это? — интересуюсь я и получаю еще и рулон красно-зеленой рождественской бумаги. — Черт, я совсем забыл о подарках... Пока она держит мишку, я аккуратно завертываю его в подарочную упаковку. — Знал бы ты, как меня возбуждает эта экстремальная упаковка подарков, — издевается она. Я вздыхаю, размышляя о том, что Китнисс, должно быть, просто нравятся всякие подобные ситуации. Когда мишка практически упакован, я выкраиваю момент, чтобы поцеловать ее в шею. — Ты знаешь, Китнисс, думается мне, дети знают, что мы с тобой сейчас делаем.