Живая собственность

Новичок был хорош собой. Невысок, но ладно сложен и довольно широкоплеч, волосы цвета спелого каштана тщательно пос­трижены, в меру симпатичное лицо с аккуратным прямым носом гладко выбрито. Он много и метко шутил, комплименты от­пускал изящные, руку клал осторожно, бережно, потихоньку прижимая и скользя по ноге от колена и вверх, всё выше и бли­же к бедру. По ноге Нанабы. Она уже порядочно набралась. Подхихикивала что-то в ответ на солдатские остроты, прятала пылающее лицо на чужом пле­че, пыталась сбросить мужскую руку с бедра, впрочем, так, без особых усилий, приличия ради. И ни разу не обернулась на­зад. Майк и сам был пьян. Правда, скорее от гнева, чем от крепкого пойла. Он понял, что скрипит зубами, когда заболела че­люсть, понял, что сжимает кулак, когда раскрошил ручку глиняной кружки, и понял, что ничего на свете не хочет так силь­но, как чтобы к этой женщине никто и никогда не прикасался кроме него самого. Расставание их не было тяжелым. Никаких слез, никаких истерик, мольбы, прощальных поцелуев. Просто прекратились ре­гулярные ночевки на скрипучей койке, и больше не было жадных, торопливых касаний за всеми запертыми и незапертыми дверьми, не было прикушенных губ, прикрытых высокими воротниками засосов, синяков на бледных узких бедрах и глубоких царапин на крупных лопатках над буграми крепких развитых мышц. Вот уже два месяца как не было. Майк потянул носом и среди десятков пьяных, вспотевших от выпивки и жары тел различил единственный нужный запах. Теп­лый, терпкий, с нотой полевой ромашки и мыла с чабрецом, она всегда покупала только такое. Да, Нанаба была пьяна, а ещё давно и отчаянно текла. Текла, прижимаясь к этому чужому мерзкому красавчику, и наверняка, думала за каким бы уг­лом ему лучше дать. Он едва ли выше неё, ему удобно будет сзади. Майк почувствовал, как внутри всё подобралось и задро­жало, уже не от гнева – от страха. Все эти дни, эти долгие два месяца у Нанабы не было никого. Майк точно знал, Майк наблюдал, проверял, принюхивался. Она сторонилась мужских компаний, огрызалась на недвусмысленные предложения и скабрезные шутки, она не хотела. А те­перь появился этот гад, этот скользкий тип, едва ли прошло две недели с его появления в разведке, а его рука с тонкими и длинными аристократическими пальцами уже лежит на её бедре. На его, Майка, бедре, которое он жадно сжимал крепкими мозолистыми руками, которое кусал, которое гладил. Которое любил. Впрочем, не говорил об этом ни разу. Просто обнимал крепко, просто жадно впивался в нежный и сладкий рот, просто наваливался своей огромной массой и брал со всей мед­вежьей силой, но знала ли она, что таким ласковым он ещё ни с кем не был? Нет, не знала. Пьяная парочка тем временем выбралась из-за стола, пробралась, толкаясь, к выходу из шумной столовой и скрылась в рас­пахнувшемся на пару мгновений черном зеве дверного проема. Майк поднялся следом. Кто-то испуганно схватил его за ру­ку, он не понял, кто. Только оттолкнул досадную помеху так, что этот кто-то едва не перевернулся вместе со скамьей. Осталь­ные расступились с дороги. Вечер пахнул в лицо прохладным воздухом, разбавленным пряными ночными травами, и несколько отрезвил. Одна тропинка от входа, широкая и прямая, вела к казармам, другая, уже и незаметнее в свете редкозвездного неба, к оружейному скла­ду. Ноги несли сами, ярость вела сама, Майк не стал им противиться. Он и так опаздывал на долгую минуту. Прямо за поворотом, в узком проходе между столовой и большим сараем целовались двое, и Майку не нужно было подгля­дывать, чтобы узнать, кто. Нанаба постанывала радостно, а новичок – скотина, тварь, мразь последняя – шептал ей в корот­ких перерывах, какая она тонкая, какая красивая, какая желанная. Майк знал всё это, но не шептал никогда, только рычал и кусал за загривок, яростнее насаживая. Одного удара хватило с лихвой. Парень отлетел, но, к его чести, не упал, устоял на ногах. Огромный, скрежещущий зубами Майк повергал в ужас, и несостоявшийся любовник, плотно прижавшись спиной к стене, разумно опасаясь повторного уда­ра, от какого можно уже не оправиться, поспешно ретировался. Только топот резвых ног был слышен ещё нескончаемо дол­гий десяток секунд. Привалившись к стене и всё ещё тяжело дыша, Нанаба выругалась. Но Майк по запаху понял, что свежий воздух отрезвил и её, а ещё нахлынули страх, неуверенность, не врежет ли Майк и ей заодно. Но она проявила то качество, за какое он её в свое время и оценил – решительность. Бояться было глупо, Нанаба пошла в атаку. – Какого хера ты себе позволяешь, мать твою? Шагнув вперед, он обхватил пальцами её подбородок, как железными тисками, и прохрипел прямо во влажные, покраснев­шие губы: – Сука. Она прошептала: – Пусти, сволочь. Слова едва пробивались с шипящим свистом. – Сука, – повторил Майк. – Что, дала бы ему? Отвечай, блядь, дала бы прямо здесь? Раком, да? Наверное, вид его был совсем диким, звериным, потому что Нанаба, несмотря на всю свою решительность и бесшабашное по­рой бесстрашие, вдруг ахнула и сжалась в плотный комок, насколько могла себе позволить, будучи притиснутой к стене раз­горяченным мужским телом. Майк просунул руку между худых, плотно стиснутых бедер и прижал, вдавливая жесткий и гру­бый шов форменных штанов во влажное чувствительное место. – Ну же, давай, скули, тебе же нравится. Ты же этого хотела, за этим шла. Давай, рассказывай, как хорошо. Хорошо ведь, так? Ещё? Ритмично нажимая, он с каждым толчком усиливал напор, не желая понимать, что делает больно, пока Нанаба, кое-как вы­вернувшись и высвободив подбородок из железной хватки пальцев, не всхлипнула: – Хватит! Майк удивленно приподнял бровь, Нанаба скорее угадала движение в темноте, чем увидела. – Хватит? Так на кой хер ты сюда притащилась, как шавка подзаборная? Не за тем, чтоб тебя лапали? Не за тем, чтоб тебе вставили, а? Отвечай! Капелька крови выступила из прикушенной губы, Майк уловил запах. – Пожалуйста, перестань. Ты пьян. – И ты. Нажралась, как свинья, и потащилась с первым попавшимся кобелем в первую подворотню. Так получай. – Я умоляю, прекрати, не делай этого. Кривая ухмылка поползла по небритому лицу, это Нанаба тоже услышала. – Не делать чего? Не трогать тебя? – горячие потные ладони переместились на маленькую грудь и крепко сжали, так крепко, что девушка взвизгнула. – А чего я здесь не трогал? Чего я здесь не знаю? – пальцы задрали тонкую майку, заскользили по голой коже. – Чего мне не делать, когда это всё моё?! Нанаба всем телом вздрогнула, ещё сильнее напряглась и зашипела, как растревоженная змея: – Твоё? Хера с два здесь есть хоть что-то твое. Ты от всего этого отказался, так что это моё, а со своим я делаю, что хочу. От удара о стену воздух выбило из легких, и Нанаба закашлялась, жадно хватая воздух раскрытым ртом. – Кто сказал тебе такую глупость, девочка? – шершавые пальцы вовсю шарили под одеждой, пробирались под ремень, в на­мокшее белье и глубже, в горячее шелковое лоно. – Это я могу делать с тобой, что захочу. Давай, признавайся, скучала? Нанаба мотнула головой, стиснула зубы. – Скучала? Мечтала о том, как я прижму тебя где-нибудь и вставлю поглубже? Трогала себя по ночам, рыдала в подушку? Да, я всё это знаю, – всё это она делала, он был уверен, что делала, только слишком гордая, чтобы признать. – Нет. – Не-ет? Было что-то серьезнее? Говори, что. Огурец? Свечка? Чтобы представить меня, надо было засовывать две, ты до­гадалась? – Перестань, Майк, пожалуйста, я очень тебя прошу. – А я скучал, – Майк сам не понял, как легко в этом признался. – Скучал, дрочил на тебя. Хотел тебя. И ты хотела, я знаю. Знаю. Хотела насаживаться на меня, хотела подставляться, хотела ноги раздвигать. Нанаба уже просто застыла и даже не скулила, понимая, что сейчас её изнасилуют, и очень повезет, если не затрахают нас­мерть. А он всё рычал, то и дело покусывая мягкие податливые губы, проталкивая язык в застывший в ужасе рот. – Говори, какая дырка сильнее по мне скучала? Эта? – Нанаба почувствовала, как спереди добавился второй палец, и толь­ко пискнула, безуспешно пытаясь сдвинуть ноги. – Или эта? – мокрые пальцы выскользнули и потерли сжавшийся гладкий анус. – Я помню, как ты визжала, когда я драл тебя в жопу. И кончала же, шлюшка, – Майк ухмыльнулся гадко-мечтательно. – Или хотела сосать? Я скучал по всем твоим дыркам, по всем щелям. Давай, выбирай, какая будет первой, я к тебе прислу­шаюсь. И вдруг почувствовал, как она обмякла в его руках, как безвольная тряпичная кукла, и ушей достиг едва различимый, пол­ный слез и ужаса шепот: – Майк, пожалуйста. Я люблю тебя. Не поступай со мной так. Майк снова вдохнул. Припал носом к открытой шее, за ухом, к ямке между ключицами – она не лгала! Только тут он протрезвел, окончательно, полностью. И содрогнулся. Колени Нанабы подкосились, Майк едва успел подхва­тить её на руки. Ворот его рубахи намок от слез, Нанаба дрожала всем телом, цеплялась за его куртку, выла тонко и протяж­но, но жалась, обхватывала за шею тонкими руками и тянулась целовать. Прижималась губами то к колючей щеке, то к под­бородку. Майк поймал её губы своими, мягко, бережно. Конечно, она не знала, что таким ласковым он ещё ни с кем не бы­вал. Прижимая к себе тонкое женское тело, он зашептал, пряча свою драгоценную ношу от начинавшего моросить дождя: – Я тоже, слышишь, тоже. Майк не знал, слышала ли, потому что, судя по запаху и выровнявшемуся дыханию, Нанаба уснула.