Живое - живым

У Джастина печальный взгляд. Он совсем не изменился за прошедшие два года – разве что в глазах появилось чуть больше лилового. Раньше этот необычный фиалковый оттенок появлялся лишь в определенном освещении. Теперь в глазах почти не осталось серого. Рокэ пьет, глядя на Джастина, что примостился на кресле. Не предлагает тому – знает, что бесполезно. - Когда-нибудь я постарею, а ты останешься вечно таким. - Кто знает? Ты тоже не стареешь, да и на свой возраст не выглядишь. - А, пустое, - Рокэ приложился к бутылке. Бокал тонкого алатского хрусталя несколько минут назад полетел в стену, рассыпавшись на сотни острых осколков. Завтра уберут, не беда. - Ты все еще страдаешь? – Джастин слегка улыбнулся, - поверь, не стоит. - Я сам решу, что мне стоит и не стоит делать. - Знаю, летишь против ветра. - Зачем ты приходишь? Забрать меня? - Если бы я хотел забрать тебя, то сделал бы это давно, в свой первый визит. - Так ты не выходец? Джастин пожал плечами. - Называй как хочешь. Призрак, выходец, морок. У смерти много имен, но она остается сама собой. - Твоя смерть носит имя супрема Талига? - Не все ли равно. Считай, как все, что это был несчастный случай. Так проще. - Ты думаешь, мне надо, как проще? Лиловый взгляд встречается с синим. И в комнате слышно лишь потрескивание свечи, да вой ветра за окнами особняка. Когда-то в этом кабинете юноша с каштановыми волосами лежал, раскинувшись, на шкуре черного льва, отдавая себя тому, кого любил больше жизни. Тогда в комнате были слышны лишь вздохи, рваное дыхание, да легкий стон в минуты страсти. И шепот, срывавшийся с губ юноши: - Рокэ, еще… прошу тебя. Забывшись, Алва кладет руку на плечо Джастина – и не чувствует ничего. Лишь воздух кажется плотнее, да и то – самообман. Призрак чуть отодвигается. - Рокэ, я же просил – не надо. Не причиняй себе еще большую боль. Вино оказывается в новой бутылке – пустая перекочевала под стол. - Вот, пей лучше. И пой. Помнишь, как ты пел мне? - Помню, Джастин. Только теперь ты нарушаешь условия. - Ах, да, прости. - Пустое. Ты мне снишься. Лицо юноши, который мертво уже два года, озаряет детская улыбка – радостная и беззаботная. - Вот, видишь – ты обо всем догадался, Росио. - Как ты сказал? - Росио, - повторяет, все так же улыбаясь, Джастин. - Так ты смог назвать меня так? А почему раньше не называл? - Не смог почему-то. И улыбка исчезает – выражение лица Джастина Придда становится снова грустным и чуть задумчивым. - Ты сможешь приходить ко мне чаще? Пусть во сне. Рокэ никогда никого ни о чем не просит. Но ведь во сне можно всё. - Не знаю. Боюсь, что не выдержу и уведу тебя. - Если бы ты знал, как я этого хочу. Ворон роняет голову на руки. Черные волосы повисают сломанными крыльями. - Джастин, мне так плохо без тебя. - Знаю, но не в моей власти подарить тебе забвение. - Не надо. Я не хочу забывать тебя. - Ты страдаешь. - Пускай. Знаешь, там в Торке, я сказал, что когда больно, значит человек жив. - Знаю. Мне уже не больно. - Ты лжешь, Джастин. - Лгу. Но моя боль не настоящая – это отголоски твоей. Кажется по комнате, где плотно закрыты окна и двери, пролетел холодный ветер. - Подожди, Джастин, побудь еще. Я не успел сказать, что… Голова раскалывается. Шея затекла, как это всегда бывает, если уснуть в кресле. На полу – лужа «Крови», и при свете догорающей свечи она кажется настоящей кровью. Рокэ думает, что если заменить ковер на белый, то «Кровь» будет смотреться кровью на снегу. На миг приложить ладони к глазам. Должно помочь – не помогает. Под закрытыми веками пляшут огни, в воздухе пахнет вином, порохом и … кровью? Как же больно! Карьярра! Последнее срывается с губ помимо воли. Легкие шаги, скрип двери. Слуги? Хуан? Нет, их он узнает по шагам, даже с закрытыми глазами. - А, юноша. Вам тоже не спится? Проходите, налейте вино. Себе – тоже. Глаза – серые, а не лиловые, русая, а не каштановая отросшая челка. Еще один мальчик, который таращится на непобедимого Ворона и думает, что влюблен. Новый приступ боли заставляет снова приложить ладони к глазам. - Монсеньор, вам плохо? Скорее, утверждение, чем вопрос. Рокэ не отвечает – кажется, от любого движения или звука голова взорвется, разлетится на осколки, как брошенный в стену хрустальный бокал. Теплые, живые ладони уверено ложатся на виски. У Придда они всегда были холодными. - Сейчас станет легче. Монсеньор, расслабьтесь, откиньте голову. Подушка с дивана перекочевывает на спинку кресла. Пальцы массируют лоб, темя, надавливают на виски, словно снимая боль. - Дикон… Квальдето цера, откуда ты это знаешь? - Тшш, - Дик успокаивает грызущую боль, - когда у матушки или у Айрис болела голова, я научился, старая Нэн показала. Становится немного легче, скоро, похоже, все пройдет. - Спать хочется, монсеньор? А ведь и вправду хочется. Уснуть не от того, что выпил чрезмерное количество «Черной крови», а просто, потому что пора. Вечер давно перешел в ночь, за окном воет недовольный ветер. Где-то там, в неведомом мире грустит Джастин, оставшийся навеки в воспоминаниях и снах. Как говорила Марзита, старая нянька в Алвасете, нянчившая сначала Рамона, потом – Рубена и Карлоса? «Мертвое – мертвым, живое – живым». Она, как и все Абвенианцы, не признавала заговор Четырех. А в спальне тихо, и ничем не пахнет. Постель нагрета и уже успела остыть, лишь простыни чуть пахнут вербеной. У Дика русые волосы, теплые руки, и бесконечная потребность в любви и ласке. Еще один мальчик, думающий, что он влюблен в Ворона, еще один, недолюбленный в детстве ребенок. - Спите, монсеньор. Если хотите, я посижу с вами. Он угадывает мысли, этот смешной надорский мальчик, которого растили в ненависти к тебе, Повелитель Ветров. Хочется сказать ему что-нибудь, но перед глазами плывут разноцветные облака. И прежде, чем улететь в страну снов, надо успеть попросить: «Джастин, прости и не ревнуй. Мертвое – мертвым, живое – живым».