Feeling this

Рафаэль мягко проводит влажной губкой по напряжённым мышцам, выдавливая капли воды и тут же осторожно их стирая. На самом деле Лео может помыться и сам, это не такая уж и проблема. Но это несколько сложно, в его-то состоянии. После схватки со Шреддером прошло некоторое время, да. Но большую часть он провёл лёжа тут, в ванной, абсолютно без сознания и даже без надежды на выживание. Дон сказал, что шансов на то, что Лео придёт в себя, меньше пятидесяти или даже сорока процентов. Раны были серьёзные, а без особого медицинского оборудования и прочего инвентаря их вылечить было очень сложно. Конечно, Донни сделал всё, что мог, но он часто говорил о том, что, вероятно, заживут повреждения всё равно не так, как должны были. Ещё Донни сказал, что нога у Лео может и не выздороветь. А если и выздоровеет (обычный перелом!), то, возможно, не правильно. В общем, если Лео и будет ходить, то только хромая. Вот так. После пробуждения лидер мало с кем разговаривал. Он позволял ухаживать за ним, но при этом закрывал глаза и поджимал губы, всячески показывая, что ему неприятны их махинации. Особенно Лео не любил, когда его вытаскивали из ванной и усаживали либо на стул, либо – как в случае с Рафаэлем – на коврик промеж ног. - Это нужно, чтобы твоё тело не покрылось грибком от постоянного нахождения в воде и на нём не завелись паразиты, - сказал тогда Рафаэль, процитировав почти дословно объяснения Дона, вычеркнув пару десятков лишних и ненужных абсолютно никому слов, после чего окунул губку в отвар ромашки и, немного выдавив воды, продолжил обтирание. - Я могу и сам это сделать, - произносит Лео, и глаза его упёрто смотрят прямо перед собой и чуть вниз по линии горизонта. И без того сломленный, он должен был терпеть эти действия с ним от братьев. Где его гордость, чёрт побери? - Нет, не можешь, знаешь же. – Рафаэль мягко тычется носом в его висок, не сводя, впрочем, взгляда с собственных движений. Он не хочет растревожить раны лидера ещё сильнее и сделать ему больно. Он сам прекрасно знает, что Лео и без того хреново. Но зачем-то добавляет: - Ты слаб пока, так что позволь это сделать мне. Лео в ответ молчит и закрывает глаза, показывая всем видом, что не хочет разговаривать. Рафаэль понимает и старается закончить с обтиранием побыстрее, чтобы не смущать и не нервировать старшего. В конце концов, ему и так сложно сейчас. Одна проблема накладывается на другую, одна плохая мысль прилипает к другой, и таким образом образуется стремительно растущий снежный ком негатива и нервности. Вряд ли это хорошо. Чем больше ты негативируешь, тем медленнее выздоравливаешь. А если Лео хочет побыстрее встать на ноги и заняться уже непосредственно гимнастикой и прочими процедурами, что помогут ему вернуться в строй как можно скорее, то ему стоит перестать накручивать себя. Рафаэль говорит ему об этом, но бестолку. Лео не хочет слушать ни его, ни то, что он говорит, ни то, что знает сам. Фактически всё, что они делают, проводя за беседами, - это пустая трата времени. Вокруг себя Лео словно бы возвёл толстый и прочный кокон, в котором закрылся наглухо, никого из них не желая впустить. Что ж, Рафаэль не будет рваться туда, как ненормальный, хотя соблазн очень даже велик. А кому оно нужно? И что это даст им? От его порывистости лучше не станет. Он может только вспугнуть или сильнее вывести Лео из себя, а это вряд ли сыграет им всем на руку. Рафаэль проводит губкой по пластрону брата, хмурясь при виде новых, едва заживших с горем пополам царапин, которые останутся с ним навсегда. С ними. Рафаэль ощущает их под пальцами более чем чётко. Каждое его нервное окончание под кожей пальцев отстреливает в мозг импульс о том, что это раны, и что они вполне серьёзные, и он практически ощущает их боль. Он чувствует раны Лео как свои собственные. Это похоже на то, как они делят боль пополам. Разве что Лео не испытывает её от этого меньше, а боль Рафа при этом всём скорее выдуманная и проецируемая, нежели подлинная. Рафаэль не может забрать все мысли Лео или все его неприятные ощущения, но он может сгладить их. И он медленно и осторожно скользит губкой ниже, выдавливая воду аккурат таким образом, чтобы прохладные капли пробежались как раз по стыку между пластинами и скользнули в тонкую щель промеж них. Лео вздрагивает всем телом, открывая глаза резко и немного поворачивая голову в сторону, чтобы хотя бы краем глаза увидеть наглого младшего. - Раф? – неуверенно спрашивает он, облизав губы незаметно. – Что ты делаешь? - Разве это важно? – с тихой усмешкой отвечает Рафаэль, целуя лидера в плечо, покрытое ссадинами и, мать их, грёбаными синяками. Почему они не прошли всё ещё, чёрт возьми? Ведь прошло столько времени. Уму непостижимо, сколько всего плохого случилось с мечником! Рафаэль накрывает синяк губами и легко посасывает кожу, издавая при этом тихий чмок. Лео смущается и пытается вроде как отмахнуться, да кто ж его спросит, в конце концов? Зубами слегка сжав кожу, Рафаэль делает ему больно, но тут же извиняется, проводя по и без того влажному следу языком. - Перестань, - выдыхает мечник, покрываясь гусиной кожей. Он чувствует постепенно пробуждающееся тепло по всему телу, чувствует, как словно пробуждается после долгой спячки зверь внутри него. Зверь, который всегда был в нём, но которого всегда, всегда, всегда-всегда-всегда пробуждал в нём именно саеносец, заставляющий его либо соревноваться с ним, либо спорить с ним, либо желать его до умопомрачения. - А что, если нет? – Рафаэль издаёт тихий смешок, опуская губку, вновь сочащуюся влагой, вниз. Саеносец тепло дышит на загривок лидера, а его руки мягко и почти неощутимо обтирают бёдра старшего, ненавязчиво, смазано касаясь его где-то между ними, со внутренней их стороны. - Не дразни меня, поганец, - Лео дышит медленно и немного с дрожью. Пальцы на ногах начинают сгибаться и разгибаться почти что сами собой, а это значит, что Раф плавно, но целенаправленно движется к апогею его предвозбуждённого состояния. Рафаэль ведь никогда не являлся алголагнистом, это было совсем не то, к чему он стремился. Лео отдавался ему добровольно. - Я хочу сделать что-нибудь, чтобы ты перестал думать о дурных вещах и чтобы тебе стало получше, - произносит он тихим гортанным голосом, словно мурлыча, склонившись над плечом лидера. По телу старшего проходит дрожь, а дыхание срывается в какой-то момент на долю секунды, но этого вполне хватает, чтобы Рафаэль самодовольно ухмыльнулся и провёл кончиком пальца по краю чужого пластрона. - Мне и так… - Лео прикусывает губу, ощущая, как палец младшего проводит едва ощутимо между его паховыми пластинами. Вот же гадкий. Вот встанет он на ноги или хотя бы дотянется до швабры, вот тогда не повезёт мастеру сай, что на свет родился. Вот только дотянется он. - Ещё я хочу утащить тебя в лес на пару недель. Знаешь, куда-нибудь подальше от этого дома больных и скуки, - руки Рафаэля мягко раздвигают ноги лидера, чтобы ему было легче проводить там свои гадкие манипуляции, направленные на то, чтобы Лео достиг своей собственной экспансии. Идёт он к этой цели уверенно и ненавязчиво, но вполне заметно. Лео внезапно понимает, что соскучился. - Мы будем жить в самане. Нам не нужно строить их два, одного будет достаточно, - Рафаэль тихо смеётся, а в глазах его скачут чёртики. Он знает, чувствует, что Лео сдался, а теперь растягивает это мучение. И лидер уже чувствует привычную головную боль, но она не так важна, потому что здесь и сейчас руки Рафаэля наконец-то… о, да, они наконец-то трогают его там. Лео прикусывает нижнюю губу снова и выпускает свой член наружу. - А если в самане будет тесно, мы прижмёмся друг к другу и проведём все две недели занимаясь всем, чем только захотим, - губы саеносца накрывают шею лидера, заставляя его голову немного затуманиться и отклониться в сторону. У Лео перед глазами медленно качается весь набор ванных принадлежностей, кожа пылает, а кровь кипит под ней, словно в неё добавили лавы. Наверное, она не такая горячая, иначе Лео закаменел бы. - Мы утащим из сарая фампетки и будем ловить бабочек, чтобы потом отпустить их на волю… - Лео тихо неуверенно вскрикивает от неожиданности, когда губка касается головки его полового органа и выпускает тонкую струйку воды на неё. В самый её центр. По телу мутанта пробегается ощутимая дрожь, но вторая рука саеносца опускается на его лоб, а один палец ложится чуть ниже нижних век его глаз, как бы загораживая ему обзор, но не полностью. Этого достаточно, чтобы лидер не мог видеть, что там происходит между его ногами. - Но для начала тебе нужно немного прийти в себя и хотя бы вставать на ноги самостоятельно, а не с чьей-то помощью, - ухмыляется мастер сай, вновь покрывая кожу старшего мурашками. Иногда он просто невыносим. И будь воля Лео, он бы сейчас, возможно, сам нагнул его и отделал так, что тому и не снилось ничего подобного. Но Лео не может. - Тогда хватит антимонии, займись уже делом, - слегка хрипит он чуть запыхавшимся голосом, облизывая губы и скосив взгляд на брата. Тот удивлённо смотрит на него, а потом на его лицо снова выскальзывает ухмылка, сравнимая разве что с улыбкой инкубониуса. - Ваше желание для меня закон, - произносит он, после чего разворачивает лицо старшего к себе и накрывает его губы своими, увлекая его в мир безмысленности и всевозможных желаний. Лео не против утянуться туда, его сознание давно уже просит его о чём-то подобном. Тело, лишённое возможности двигаться и расслабляться после работы, требует хоть какой-нибудь нагрузки. И если эта нагрузка будет дана ему Рафаэлем – хотя впереди и не такие нагрузки будут! – это будет замечательно. Рука на члене лидера движется не то чтобы медленно, но каждая клеточка его естества определённо молила о том, чтобы движения ускорились хоть чуть-чуть. Лео чувствует себя изнемождённым и ссохшимся, его тело скручивает так, будто он провинился чем-то в средневековье и сейчас присутствует где-то на пытках извращённых. Да, Рафаэль умеет дарить такие вот ощущения. Лео цепляется пальцами за его несколько тонкое, но крепкое, жилистое запястье, но он настолько слаб, что не может ускорить его движений, и единственное, что ему подвластно, это постанывать, стараясь не слишком тратить воздух, ведь его лёгкие горят, и ждать, когда же бомба в его члене взорвётся. Потому что он очень, очень, очень хочет кончить (да, Рафи, пожалуйста, пожалуйста, прошупрошупрошупрошупрошупрошу тебя…). Но не может. Тело Лео дрожит так, словно его выкинули на мороз, всего мокрого и абсолютно голого. Его мышцы сокращаются в хаотичном темпе, и это похоже на предсмертные конвульсии. И по ощущениям примерно что-то то же самое. Вряд ли чем-то лучше. И Лео рвётся к этой смерти всей душой, желает её всем сердцем, но она не спешит касаться его своей рукой и укрывать саваном спокойствия и вечности, откуда пахнет чем-то древним, застывшим и умиротворённым. Но, чёрт возьми, чёртов Рафаэль не стремится доставить ему и капельки удовольствия! Сидит, ухмыляется себе, мерзкий ублюдок, и смотрит внимательно за эмоциями, что на лице лидера мелькают. Как только не стыдно ему. Как только совести хватает так мучить и без того обессиленное тело. - Рафаэль, - шепчет Лео, начиная задыхаться от боли, - пожалуйста… прошу… - Что такое, Лео? – голос его звучит самодовольно и нагло, но не предвзято, не самовлюблённо и не небрежно. Он чувствует свою власть над Лео, над положением, в котором Лео оказался на какое-то время, но не злорадствует. Он внимательно следит за изменениями его состояния, внимательно вслушивается в его выдохи-вдохи, смотрит за тем, как закусывает Лео губы и как жмурит глаза, над которыми страдальчески изогнулись бровные дуги. - Б-быстрее… Рафаэль улыбается больше с любовью и обожанием, нежели с насмешкой. В конце концов, он очень любит Лео, это ни в коем случае нельзя отрицать. Они друг для друга всё и чуть больше. И если с Лео что-то случится, Рафаэль всех порвёт и, быть может, разорвёт пластрон на груди. Это не может быть исключением. Лео стонет громче и протяжнее, когда движения руки саеносца всё-таки ускоряются спустя какое-то время, показавшееся мечнику длинным настолько, что вечность, по сравнению с ним, просто кратковременная вспышка. Язык мастера сай касается солёной кожи шеи лидера команды, собирает солёные капли и смакует его вкус. Лео не может думать ни о чём другом. Рафаэль подключает вторую руку. Пока одна занята тем, что движется вверх-вниз в хаотично-стабильном темпе, подобном игле в швейной машинке, второй рукой он начинает массировать и мягко растягивать колечко мышц, ведущих в клоаку. Основание хвоста всегда очень чувствительно, у всех животных так, но чувствительность Лео побивает все рекорды. Он становится весь одним сплошным нервным окончанием и дёргается от любого прикосновения, вскрикивая и хрипя что-то непонятное. Его щёки мокрые, и не понять, слёзы это или пот. А может, и то и другое. Не разобрать. Но, спустя какое-то время, Лео кончает, содрогнувшись всем телом настолько сильно, что, казалось, будь под ними что-то чуть более тонкое, оно бы проломилось наверняка. Лидер едва не падает, лишённый сил, но саеносец подхватывает его и прижимает к себе, прислонив его к своему пластрону. Его руки мягко обхватывают лидера поперёк панциря, повернув к себе, и голова старшего прижата ненавязчиво к плечу мастера сай. И этот жест кажется лидеру более интимным, чем всё то, что было тут ранее. Но об этом лучше не говорить вслух, потому что Лео понимает, что всё ещё не получил столь желаемого расслабления. Его тело ещё имеет какой-то процент энергии и ему необходимо её куда-нибудь деть. Иначе его будет ломать до тех пор, пока не придёт Донателло и не даст ему снотворное, перемешанное с обезболивающим. А потом шестоносец выйдет и с растерянным выражением лица скажет, что Лео не становится лучше, а боль по-прежнему настолько сильная, что не даёт ему спать. Все будут волноваться. И это так странно: энергия есть, а сил на её растрату нет. Голова кружится. - Мало, - умозаключает Лео, едва произнося слово вслух. Он не уверен, сказал ли его на самом деле или только захотел сказать. Но даже если и не сказал, саеносец как-то сам догадался – он немного приподнимает лицо старшего и мягко целует его в уголок глаза, сцеловывая слёзы. - На этом я предлагаю остановиться, чтобы тебе не стало хуже, - произносит он, заглянув старшему в глаза. В глаза, резко раскрывшиеся, насколько могли в тот момент, и полные неподдельного ужаса. У саеносца аж слова в горле застряли, настолько он поразился внезапной смене настроения старшего. - Ты не оставишь меня в таком состоянии, - хрипло проговорил Лео, почти не выражая эмоций в своём голосе. Его всего сейчас просто переполнил страх того, что он опять будет мучиться и корчиться от боли, стонать и делать вид, что это из-за ран, хотя гореть будет далеко не в тех местах, где ранее была нанесена мазь. Нет. Гореть будет везде-везде, внутри, под кожей, в венах, в органах, на них. Он сам будет одним сплошным комком боли и огня. - В чём дело? – Рафаэль на самом деле напуган за старшего брата. Когда у кого бы то ни было на лице наслаждение, пусть и мучительное, сменяется резким страхом, это не может быть незамеченным и проигнорированным. Тем более, если этот кто-то твой любимый, твой в сердце живущий, твой кем_ты_дышащий. Рафаэль ощущает жжение в груди, когда видит это выражение лица, полное кошмарного ожидания не пойми чего, но вряд ли хорошего. Чёрт возьми, да Лео никогда не был таким уж оптимистом, но сейчас его не узнать совершенно. Саеносец берёт его руки в свои и сжимает дрожащие пальцы, прислоняя к своим щекам. - В чём дело, Леонардо? – спрашивает он более спокойным тоном, словно Лео всего-навсего маленький ребёнок, который увидел ночной кошмар, но не хочет о нём рассказывать, потому что ему страшно о нём вспоминать, но сцены из него вертятся перед глазами, сменяют одна другую как в калейдоскопе, а на задворках сознания слышится ехидный злобный смешок какой-то тьмы, всегда в нём живущей, но не дающей о себе знать. Рафаэль готов эту тьму победить. Лео освобождает одну руку и кладёт её на затылок младшего, недоумённо на него смотрящего, и накрывает его губы своими, целуя сразу жадно и ненасытно. Рафаэль отвечает по привычке кусаюче и грубовато, но потом сбавляет обороты. Лео всё-таки больной. - Стой, - прерывая поцелуй, выдыхает саеносец, мягко, но уверенно отстраняя от себя лидера команды. О, чёрт, он сам, господи, сам впервые отстранил Лео, целующего его с таким беззащитным рвением, сам! Никогда раньше саеносец не прерывал их поцелуи для того, чтобы просто уставиться в его глаза, а не прильнуть к шее. Сглотнув и облизнув губы, на которых сохранился привкус лекарств, какими Дон пичкает Лео без ума-без памяти, мастер сай произносит: - Я не хочу рисковать твоим здоровьем и делать что-либо, что может как-то тебе навредить. Поэтому, Лео, давай мы… - Пожалуйста, Рафи. Прошу тебя… - да, Лео вполне готов был расплакаться. Боль внутри его живота уже постепенно начинает давать о себе знать, скручивая пальцами в жгут всё его естество. И тихо шепчет ему на ухо, что, если он что-нибудь не предпримет, она утащит снова часть него, снова подчинит его себе. Снова будет сводить его с ума всё то время, что не будет Дона или какой-нибудь другой помощи, хоть какой-нибудь. О, чёрт. Рафаэль готов напинать себе во все части тела, особенно промеж ног. Лео болен, он до ужаса слаб, у него сломаны кости и гордость. А ещё он страдает от боли, пока Дон не даст ему обезболивающее. А Раф тут думает о том, как бы ему лучше вставить, чтобы Лео не было больнее, чем уже есть. Чёрт. Возьми. Их. Всех. За это его должны распять на главной площади, чтобы горожане могли кидать в него камни, ножи, копья, поливать его кислотой, наносить раны и обрабатывать их уксусом, втыкать в него раскалённые кочерги и тупые иглы под ногти. Да что угодно. Это не важно. Рафаэль думает об этом, но глаза Лео умоляют его действовать уже. Лео показывает ему, насколько он этого хочет, обняв его за шею и прижавшись к его пластрону своим так, чтобы чувствовать биение его сердца в своей груди. Рафаэль призывает на помощь черта и целует лидера долго и тягуче, завораживая ещё больше, чем уже умудрился чар своих колдовских наложить, а после перекатывается осторожно, чтобы не потревожить раненные рёбра и прочие кости, пострадавшие в ходе схватки с Футами, со Шреддером, с остальными его прихвостнями. Грёбанный Шреддер хуже грёбанной крысы, бегущей с тонущего корабля. Растягивать Лео уже нет нужды. Он давно готов, и единственное, что ему нужно, это чтобы Рафаэль был внутри него как можно скорее. У Рафа перед глазами плывёт, когда его нос улавливает с ума сводящий запах, который источает тело лидера, распростёртое под ним, вжавшееся в пол в каком-то беззащитном, но призывном жесте. И он понимает, что нет, не сдержится он, не сможет. Лео просит его, а разве может он отказать ему? Не может. Как и в руках себя держать тоже не может. Зачем только руки отрастил. Лео стонет и хнычет, шумно дышит и сдавленно выдыхает, когда Рафаэль входит в него, замирает на время, чтобы не ранить, пусть клоака вокруг него скользкая до безобразия и пульсирующая, что говорит о том, что и боли Лео будет рад, он автоматически воспримет её как бонус наслаждения, а не как вред. Но Рафаэль не простит себя, если всё же сделает плохо старшему. Ни сейчас. Ни когда-либо вообще. Тем не менее, руки лидера вроде и тянутся к шее мастера сай, чтобы обнять, а может, чтобы задушить, но саеносец прижимает его ладони к полу своими и ждёт ещё несколько минут, после чего начинает-таки двигаться. Медленно, размеренно, внимательно наблюдая за лицом Лео, за болезненным удовольствием и ожиданием чуда, за слепо смотрящими не пойми куда затуманенными голубыми глазами, чистыми, словно у новорождённого. А потом он в какой-то момент сбивается, словно спотыкаясь, и тогда уже не разменивается. Лео хочет его, так? Нет смысла сюсюкаться с ним. Он сам хотел. Сам попросил. Пусть получит то, чего желал. Рафаэль не знает, что происходит, но Лео стонет под ним громко и горько-сладко, как мёд. Он даже не пытается подмахивать ему бёдрами, не пытается освободить руки, не пытается сказать что-либо – язык его не слушается, тело не его. Но ему и не нужно ничего делать, ведь сейчас всё видно и понятно и так. Почти что эструс, разве что Лео не является млекопитающим, а так… Порочно-вязкая жидкость, сочащаяся из стенок клоаки, смазывающая член Рафа не хуже обычной смазки (с запахом граната или шоколада с корицей, или мяты, или жасмина), стекает между ягодиц лидера и по бёдрам саеносца, пошло хлюпая при каждом новом движении. Стоны Лео громкие, сладкие и напряжённые, ведь ему сложно дышать, но даже за ними этот звук прекрасно слышно. И лицо у лидера почти алое, потому что ему стыдно. Но ему хорошо, а это автоматически перекрывает всевозможные мысли о стыде. Рафаэль двигается не медленно, однако же и не очень быстро. Но этого достаточно для того, чтобы перехватывало дыхание и не возникало желания, скажем, ускориться. Этого достаточно, чтобы хотеть сойти с ума от страсти и удовольствия. И чтобы сходить наверняка. Лео вряд ли помнит собственное имя. А это и не важно – Раф помнит. Зачем Лео сейчас вообще какие-либо мысли? Его голова должна быть пуста. Его тело должно быть наполненным Рафаэлем, а не болью или нехваткой сил. Оно должно быть целым, здоровым и наполненным его любовью. Рафаэль убирает руки с запястий лидера и перекладывает их на его бёдра, приподнимая его ноги и кладя их на свои плечи. И как только, задержав дыхание, он делает быстрые беспорядочные движения вглубь старшего, тот внезапно громко вскрикивает. Его руки взлетают к плечам и шее саеносца, цепляются непослушными пальцами за него и тянут вниз или вверх, а потом он, задохнувшись, кончает. И его тело всё, полностью лишённое сил и всевозможных желаний, откидывается на пол, утягивая за собой и младшего тоже. Рафаэль может лишь обхватить одной рукой лидера поперёк панциря, второй упершись в пол рядом, чтобы не давить на него. Его лёгкие горят от того, насколько быстро он вдыхал и выдыхал спёртый запахом Лео воздух, перед глазами плывёт, но это чувство приятное настолько, что он не прочь и повторить. Но у Лео нет сил. А Раф просто не может рисковать, проделывая с ним ещё хоть какие-то махинации. Он осторожно выходит из него, осторожно сажает его к себе лицом, уперев спиной в стену так, чтобы они друг друга могли видеть, но Рафу не пришлось сидеть позади него, осторожно обрабатывает его ссадины, царапины, новые следы их бурной жизни и прочее, прочее, прочее, снова и снова водя влажной губкой, пахнущей ромашками и водой, по его разгорячённой коже. Лео улыбается туманно, словно бы находясь не здесь и не сейчас. Он смотрит на саеносца туманными влюблёнными глазами, полными дури и обожания, а на его лице эта блуждающая улыбка, которая то есть, то нет. Одна из любимых улыбок его от и до любимого Лео. От и до его Лео. Его Лео. - К чему это было? – Рафаэль склоняется к нему, смотрит прямо в глаза, ловя их фокус на себе. Да пусть хоть промеж глаз – не важно. Главное, что Лео смотрит на него. - Тебе не понравилось? – Лео пытается изобразить не понятно что, но идиотство в его глазах выдаёт его с потрохами. Ему слишком хорошо, чтобы он выглядел серьёзным или собранным. Ему просто не хочется сейчас, он слишком счастливый. Рафу не то чтобы не понравилось – очень даже понравилось, к слову говоря. Но столь внезапный порыв наводил на несколько странного рода мысли. Ведь Лео, в конце концов, болен. - Чего ты этим добиться пытался? – спрашивает он иначе, проведя по лбу линию сверху вниз, по переносице, по губам, по подбородку, по двубрюшной мышце, по кадыку, между ключицами. Обрядный узор. Теперь Лео посвящён в сердце Рафаэля. Даже такой вот больной и ненормальный. Лео внезапно подаётся вперёд, лениво и медленно, шатаясь даже в сидящем положении. А может, шатается Рафаэль, никто не знает из них двоих. Реальность вокруг не значит ничего, когда прямо напротив любимые до сумасшествия глаза и тёплое, живое тело. - Ты спас меня, - шепчет Лео, улыбка на его лице становится глупее, но взгляд уже более осмысленный, - мой рыцарь. Понятно. Прикалывается. - Идиота кусок. Что за дурь тебе Дон даёт, интересно? – Рафаэль картинно кривит лицо, показывая крайнюю степень недовольства и обескураженности, кладёт руку поверх лба лидера, прикрывая его пьяные хитрые глаза ладонью как бы невзначай. Лишь бы не видеть их. Он и так с ума сходит. - Но ты же меня любишь, - ухмылка на лице Лео уже адекватная. Глаза, полные дури, словно светятся изнутри, просвечивая ладонь саеносца. Это не играет никакой роли абсолютно, нет, нет. Он давно уже их верный раб, их покорный слуга. Это не важно. Не важно. - Может быть, - уклончиво отвечает саеносец, усмехаясь. К чертям весь мир. К чертям и куда-нибудь подальше, не нужен он, если нет в нём Лео. Не нужен. Только не без Лео. Рафаэль зависим от него полностью? Да на здоровье, никто ведь не отрицает. Рафаэль поднимается осторожно, словно боясь, что стеклянный кафель под ним сломается, а стеклянный Лео в его руках упадёт и разобьётся. Лео подняться не может, ему помогают, его укладывают обратно в ванную, вода в которой снова каким-то чудесным образом тёплая и приятная, и как только он погружается в неё, его окутывает дремота и какое-то умиротворённое состояние наподобие транса или чего-то такого. Только в разы лучше. Уютнее. Тише. Рафаэль садится рядом по привычке, кладёт руку на щёку лидера, мягко оглаживает её. Лео улыбается туманно, не в состоянии уже разлепить глаз. Ему и не нужно открывать их, чтобы видеть влюблённую полуулыбку на лице саеносца. Не нужно открывать глаз, чтобы видеть дьявольскую зелень глаз, окутывающую его, словно кокон. Не нужно делать вообще ничего, разве что дышать. - Разве люблю? – Рафаэль смотрит на спящее умиротворённое лицо лидера, не спрятанное под маской цвета неба, не искажённое гримасой ненависти или равнодушия, запоминает лёгкую Монализовскую улыбку, словно Мона Лиза влюблена по самые пончикряки, смотрит и не может отвести взгляда. – Нет, вряд ли. Скорее, живу. Любить мало. Рафаэль сидит с ним ещё очень долго, гладит его щёки, виски, скулы, шею, плечи, вслушивается в дыхание и плеск воды, когда тело лидера внезапно дёргается, если ему что-то снится, а потом засыпает сам. Донателло заходит в ванную спустя всего несколько минут после погружения саеносца. И он проверяет состояние Лео, проверяет температуру воды и немного прибавляет горячей, чтобы не замёрз старший. За ночь она остывает очень быстро. И пятнадцати минут не проходит, уже становится неприятно-тёплой. Донателло проделывает кучу всяких вещей, не привлекая к себе внимания. Но всё это время он почти не отрывает взгляда от сплетённых пальцев рук Леонардо и Рафаэля и не перестаёт глупо улыбаться. Потом он уходит, не разбудив чудом обоих чутко спящих братьев тихим падением с лестницы. И это, пожалуй, одна из тех ночей, которые Лео проведёт без боли и стенаний. А Рафаэль сможет провести это время с ним, пусть и в спящем режиме. Но начало в Терабитию положено. А остальное не важно. Разве важно что-то, когда тот, кого ты любишь больше жизни, тот, кто, скорее всего, должен был умереть, кто чуть и не умер, правда, остался живым и любящим так же сильно, как и раньше? Вряд ли.